Маша Брускина
1926 – 1941
_03_edited.jpg)
26 октября 1941 года. Пришедшие в Минск нацисты решили устроить показательную казнь – она стала первой на оккупированных территориях Советского Союза. Если в тридцатые годы бывшие союзники гитлеровцев в фуражках с малиновыми околышами вывозили людей по ночам, тайно, то сейчас убийство было выставлено напоказ. Нагло, с невероятной помпой, гитлеровцы вели на казнь трех подпольщиков. Цель была одна – запугать оставшееся в белорусской столице население и лишить его воли к сопротивлению.
Мужчину средних лет, совсем молодую девушку и мальчика повесили на арке дрожжевого завода в Минске. В огромной очереди, образовавшейся у расположенного недалеко магазина, люди гадали, кем были повешенные. Кто-то говорил, что это отец с сыном и дочерью, кто-то – что это никак не связанные между собой люди. Но в одном большинство было уверено – казнены советские подпольщики.
В вышедшем в 1967 году советском фильме «Казнён в 41-м» раскрывается личность мальчика – Володи Щербацевича. В киноленте рассказывается и про другого повешенного – Кирилла Труса. Его дочь присутствовала во время казни отца и его товарищей, всё видела своими глазами. Авторам фильма ничего не было известно только о казенной вместе с Трусом и Щербацевичем молодой девушке.
Но вскоре группа советских журналистов установит: казненная девушка – это 17-летняя медсестра госпиталя военнопленных Мерке Брускина. Мерке, для близких – Маша, была еврейкой. В условиях разрыва дипломатических отношений с Израилем коммунистические функционеры решили, что девушка с «неправильной» национальностью не может быть советской героиней. Маша, упомянутая в конце фильма как «неизвестная», долгие годы будет фигурировать в таком качестве в официальной историографии. На обелиске, появившемся на месте казни в 1976 году, также написано, что фамилия девушки не установлена, хотя это не соответствовало действительности.
Маша Брускина родилась в Минске в 1924 году, в еврейской семье Лии (Люси) Бугаковой и Бориса Брускина. Вначале Маша жила на улице Пролетарской, затем родители переехали на Старовиленскую улицу, девочку перевели в школу № 28. В июне 1941 года Мария Брускина окончила там выпускной класс. Одноклассники запомнили ее как прирожденную артистку, непременную участницу всех школьных самодеятельных спектаклей. Маша была настоящим лидером класса и с успехом подтягивала своих друзей по разным предметам. С таким товарищем – хоть в разведку! 21 июня 1941 года у Маши был выпускной, а на следующий день началась война.
Довоенная знакомая Брускиных, Софья Андреевна Давидович, вспоминала, что практически сразу после оккупации Минска немецкими войсками Маша Брускина устроилась на работу в госпиталь для военнопленных. Это был лазарет в здании Политехнического института, где под охраной содержались раненые военнослужащие 5-го стрелкового корпуса.
Чтобы никто не узнал о ее происхождении, Маша выкрасила волосы, стала блондинкой. Везде она представлялась девичьей фамилией матери – Бугакова. Некоторые исследователи считают, что она изменила и имя, представляясь всем Аней, уроженкой Сибири или другой части России. Стена вокруг гетто еще не была построена, поэтому Маша совершенно свободно передвигалась по городу без желтой звезды. Брускины также вынуждены были уничтожить часть семейных фотографий и документов.
Работая в госпитале медсестрой, Маша вскоре начала носить туда лекарства. Ее мама, Лия Моисеевна, бывшая сотрудница республиканского управления книжной торговли БССР, все свободное время доставала где только можно материю и постельное белье, из которых делала бинты. Советские солдаты умирали от полученных ранений, но тюремщикам было на это решительно наплевать – ни медикаментами, ни перевязочными материалами госпиталь не снабжали.
Вскоре Маша попросила у Софьи Давидович мужскую одежду. Как позже выяснилось, девушка вошла в подпольную группу, организованную 41-летним рабочим минского вагоноремонтного завода Кириллом Трусом. Вместе с несколькими военнопленными Трус решил спасать советских военнослужащих и переправлять их из госпиталя к своим. Каждое утро, прихватив свертки с поношенными брюками и пиджаками, Маша спешила в госпиталь. В отличие от своих коллег, которые в конце смены выносили из госпиталя котелки с едой, девушка красть скудный паек у военнопленных отказывалась наотрез. Хотя для конспирации лучше бы было поступать как все: люди в условиях войны зачастую думают исключительно о своей семье.
Однажды Маша робко спросила Софью Андреевну, может ли она достать где-нибудь фотоаппарат. За несдачу и хранение фототехники в оккупированном Минске полагался расстрел. Но фотоаппарат подпольщикам был отчаянно нужен. В первые месяцы войны военнопленные все еще могли выскользнуть из лап нацистов. Однако для успешного побега требовалась не только гражданская одежда, но и «аусвайсы», которые патрули проверяли на каждом шагу. При помощи фотоаппарата смельчаки собирались подделывать документы. Вскоре у Брускиной оказался купленный Давидович перед войной «ФЭД». Удалось наладить работу по изготовлению документов – благодаря храброй девушке. Кроме того, по словам очевидцев, Маша распространяла сводки Совинформбюро, которые получала от Трусов, – у них на чердаке был спрятан радиоприемник.
Военнопленные переодевались в подготовленную Машей Брускиной одежду, брали поддельные документы и выбирались из госпиталя в город. Перед тем, как покинуть Минск, все собирались на квартире у подпольщицы Ольги Щербацевич, культработника 3-й горбольницы, матери казненного позже вместе с Машей школьника Володи Щербацевича. Квартира располагалась на Коммунистической улице. Некоторые прятались у сестры Ольги Щербацевич, Надежды Енушкевич, минчанок Анны Макейчик и Елены Островской, а также у других жителях города. Там они ели, отдыхали, ждали транспорта. Одну из групп даже удалось вывезти за город с комфортом, в стареньком грузовике. Большинство военнопленных впоследствии пополняли партизанские отряды или уходили к линии фронта. Считается, что за время действия подпольной группы храбрецы смогли эвакуировать из Минска 48 человек.
Но период относительного спокойствия вскоре закончился. Один из руководителей подполья, советский командир по имени Володя, приказал Маше больше в госпиталь не приходить. Неизвестно, боялись ли подпольщики, что кто-то в конце концов распознает в девушке еврейку и сразу же сдаст, или же группа собиралась уходить к своим, но Маша Брускина больше на работе не появлялась.
В начале октября 1941 года из Минска вышло сразу несколько групп беглецов. В одной из них шел вызволенный из госпиталя военнопленных техник-интендант 2-го ранга Борис Рудзянко. Группа неожиданно наткнулась на патруль. Их доставили обратно в Минск. Все молчали, а Рудзянко не только выдал на первом же допросе всех знакомых ему участников подполья, но и впоследствии пошел на службу к немцам.
Нацисты схватили Машу Брускину 14 октября 1941 года. Девушка сидела дома, как вдруг во дворе появились двое молодых парней. «Маша-блондинка тут проживает?» – спросили они детвору, гулявшую во дворе. Услыхав через открытую форточку, что ее разыскивают, девушка сразу же выглянула: «Ребята, вы меня спрашиваете? Я сейчас!» Выбежав из дома, ничего не подозревавшая девушка крикнула маме: «Ребята пришли, я с ними пойду. Не беспокойся – скоро вернусь».
Как рассказали впоследствии дети, побежавшие вслед за Брускиной и незнакомцами, прямо за воротами гетто к троице подошли два вооруженных немца. Ее спутники не только не дали солдатам отпор, но и достали из карманов нарукавные полицейские повязки и деловито повязали их друг другу.
Маша попала в тюрьму. Лия Моисеевна не находила себе места. Чудом подвернулся полицай, который согласился за взятку занести дочери в тюрьму передачу. Мать девушки вскоре получила записку примерно со следующим текстом: «Дорогая мамочка! Больше всего меня терзает мысль, что я тебе доставила огромное (или большое, но что-то в этом роде) беспокойство. Не беспокойся. Со мной ничего плохого не произошло. Клянусь тебе, что других неприятностей ты из-за меня иметь не будешь. Если сможешь, передай мне, пожалуйста, мое платье, зеленую кофточку и белые носки. Хочу выйти в хорошем виде...»
Лия Моисеевна и ее коллега и подруга, Софья Давидович, похолодели от ужаса. Они поняли: Маша намекала, что выдержала пытки и никого не оговорила. И к чему такой праздничный вид – явно же не для того, чтобы просто выйти из тюрьмы… Женщины положили в посылку Машины осенние туфли и ее любимое платье. За обещание передать сверток полицейский получил наручные часы Лии Моисеевны.
В тот злополучный день, 26 октября 1941 года, двенадцать схваченных ранее минских подпольщиков вывели из тюрьмы. Приговоренных разделили на четыре группы и повели в разные места: в район Комаровки, на пересечение улиц Комсомольской и Маркса, в сквер у Дома офицеров и к дрожжевому заводу по улице Ворошилова (теперь – Октябрьская).
Солдаты 2-го батальона полицейской вспомогательной службы из Литвы под командованием майора Антанаса Импулявичюса и их немецкие хозяева вынесли фанерные щиты и повесили некоторым подпольщикам на шею. На щитах были надписи на русском и немецком языках: «Мы партизаны, стрелявшие по германским войскам», хотя никто из двенадцати не сделал ни одного выстрела в сторону оккупантов. Эти люди спасали военнопленных, обреченных на мучительную смерть от голода, тифа и побоев в немецких лагерях.
Машу и двух ее товарищей провели через центр города к дрожжевому заводу. Перед казнью эсэсовский офицер выступил с речью. Он подчеркнул, что такая судьба ожидает всех, кто попытается сопротивляться новому порядку. Палачи подробно снимали казнь, надеясь, что, распространив фотографии, они смогут сломить у покоренных людей волю к силовому сопротивлению гитлеровцам.
Оккупанты хотели, чтобы жертвы стояли лицом к толпе во время казни. Но Маша Брускина, стоя на табурете, демонстративно отвернулась к забору. Подошел палач и выбил у девушки из-под ног табурет. Сначала повесили Машу. Затем – Володю Щербацевича, последним – Кирилла Труса.
Вечером до гетто дошла весть – Маши больше нет. Удерживать Лию Моисеевну пришлось силой. Когда на следующий день соседка зашла проведать женщину, Лия Моисеевна не реагировала на слова, она лишь кружила перед зеркалом, будто в танце. Психика матери не выдержала тяжелой утраты. Свою дочку она пережила ненадолго. Прямо в день легендарного парада на Красной площади, 7 ноября 1941 года, Лия Бугакова была расстреляна во время погромов в Минском гетто.
Тела подпольщиков сняли лишь на третий день. В половине четвертого к дрожжевому заводу приехала машина. Немецкий офицер привез с собой двух евреев с нашитыми на одежду звездами. Встав на все те же табуретки, евреи срезали черно-белые веревки и погрузили тела в кузов грузовика. Где находятся могилы Маши Брускиной и других казненных в тот день – неизвестно.
11 августа 1944 г. в газете «Комсомольская правда» были опубликованы две фотографии, обнаруженные, как было сказано в сопроводительном тексте, советскими воинами при освобождении Минска. Снимки запечатлели казнь через повешение неизвестных мужчины, юноши и девушки. Советскому командованию фотографии передал один минский фотограф.
В годы оккупации в Минске работало фотоателье фольксдойча Бориса Вернера, в котором немцы проявляли и печатали свои снимки. У Вернера работал Алексей Козловский. На протяжении всего периода оккупации он делал дубликаты снимков, на которых были запечатлены злодеяния нацистов. Фотографии, в том числе Маши и ее товарищей, он прятал в подвале в жестяной банке.
После войны в распоряжение властей попали и другие фотографии, запечатлевшие первую публичную казнь на территории СССР. Вскоре фотографии из той же «серии» стали находить в Литве, среди вещей убитых немецких солдат, а однажды – в брошенном немецком доме.
Фотографии Маши Брускиной и других казненных в Минске подпольщиков демонстрировались на Нюрнбергском процессе как доказательство зверств нацистов на оккупированных территориях.
В 1968 году журналисты Владимир Фрейдин, Лев Аркадьев и Ада Дихтярь собрали свидетельства людей, которые знали Машу. Девушку опознала ее соседка по Старовиленской улице в Минске – Вера Банк. Она подробно описала ее одежду и рассказала, как девушка пошла работать в госпиталь советских военнопленных. Узнали ее сразу же и бывшие одноклассники, в том числе соседка по парте. Бывший директор 28-й школы Минска Натан Стельман также однозначно показал – это выпускница его школы Маша Брускина. А главное – нашелся отец девушки, Борис Давидович Брускин, и ее двоюродный дядя, народный художник СССР Заир Исаакович Азгур.
Однако дело было в политике. В ЦК КПСС признавать в казненной героине еврейку отказались. На Владимира Фрейдина начали давить, Льва Аркадьева и Аду Дихтярь выгнали с работы, а их версия была признана ошибочной.
Долгие годы власти делали вид, что имя казненной девушки неизвестно. Идеологи даже выдвигали контрверсии, всячески игнорируя неопровержимые доказательства. Лишь в 2008 году официальный Минск наконец-то признал, что исследователи были правы, что на фотографии – выпускница минской школы № 28 Маша Брускина. 1 июля 2009 года у проходной Минского дрожжевого завода, на месте казни Брускиной и ее товарищей, был открыт новый памятный знак, теперь уже – и с ее именем.
Эта трагическая история имела еще одно грустное продолжение. Когда весной 1997 года в Мюнхен приехала передвижная выставка «Преступления вермахта. 1941-1944 годы», для ее освещения прибыла местная журналистка Аннегрит Айхьхорн. Вдруг женщине стало плохо – на фото у виселицы она разглядела своего отца, немецкого офицера, случайно попавшего в кадр. Он погиб на Восточном фронте в 1943 году, но дочь всегда полагала, что он, работавший до войны журналистом, погиб как солдат, а не как каратель. Журналистка написала очень эмоциональную статью. Вскоре ее начали травить. В том числе ультраправые радикалы, которым не понравилось осуждение женщиной своего отца-нациста. Не выдержав переживаний, Аннегрит покончила с собой.
Маше Брускиной было всего 17 лет, когда ее жизнь трагически оборвалась. Невзирая на возраст, она самоотверженно помогала тем, кто нуждался в помощи, даже на эшафоте отказавшись подчиняться своим палачам. Минчане всегда будут помнить свою мужественную землячку. Герои живут вечно.
13.01.2021
