Вениамин Гутянский
1903 – 1956
Чего добивался советский режим, преследуя талантливого литератора и его семью? Почему в интернациональном СССР таким последовательным гонениям подвергалась именно еврейская литература? Дело, наверное, не только в личной иррациональной ксенофобии советских вождей. Похоже, что именно еврейство представлялось им самым страшным противником советской идеологии. Каждый еврей был персональным врагом советской власти, просто по факту своего существования. А уж яркие и талантливые — враги вдвойне.
В январе 1943 года органами НКВД СССР Башкирии был завербован секретный осведомитель «Горянский». Под этим псевдонимом скрывался еврейский поэт и переводчик, член Союза писателей УССР Вениамин Иолевич Гутянский, эвакуировавшийся с семьей в Уфу из Киева.
Надежд комиссариата секретный сотрудник не оправдал. За годы войны Вениамин Гутянский никаких заслуживающих оперативного внимания материалов в распоряжение чекистов не предоставил. Впрочем, как вскоре вынуждены были констатировать оперативные работники, делать это он изначально не собирался.
Когда литератор возвратился с семьей в освобожденный от нацистов Киев, с ним снова вышли на связь спецслужбисты. Гутянский не только выразил категорическое нежелание продолжать сотрудничество с органами, но даже имел наглость заявить, что «считает позором сообщать в МГБ о своих связях и сослуживцах».
Непокорного Гутянского о его согласии особо не спрашивали и снова включили в штат секретных осведомителей. По свидетельству куратора, начальника отделения 5 Управления МГБ Украинской ССР Щелкунова, разработкой националистических элементов среди еврейских писателей Гутянский и после повторной вербовки не занимался, постоянно манкируя своими обязанностями по посещению явок и бесед.
C 1945 года о самом «осведомителе» стали всё чаще и чаще сигнализировать в МГБ. Гутянский-де критиковал антисемитские нападки в советской прессе. Порядки в стране поэт называл бандитскими и издевательскими, а статьи в «Киевской правде», направленные против космополитов, — погромными.
Вениамин Гутянский также публично возмущался поведением педагогов, которые работали в еврейских школах, но своих детей посылали в украинские или русские. По мнению поэта, даже биробиджанский проект, который должен был способствовать сохранению еврейской культуры, свидетельствовал о стремительной утрате евреями своего национального лица. Подобными соображениями Гутянский регулярно делился с еврейскими писателями Эли Спиваком, Хаимом Лойцкером, поэтессой Ривой Балясной.
В начале 1949 года, после проведенных в Москве и Киеве арестов еврейских писателей, Гутянского в последний раз вызвали «на ковер». Дабы вразумить осведомителя, ему припомнили сокрытие связей его семьи с Америкой, а также высказываемую им критику советских порядков.
Но и прямые угрозы на писателя не подействовали. По словам эмгэбэшника Щелкунова, на одной из встреч в апреле 1949 года Вениамин Иолевич, снова придя с пустыми руками, открыто изложил куратору свои взгляды: «...Я заранее могу Вам сказать настроения любого еврейского писателя, в том числе и мои. Все понимают, что еврейская культура может развиваться не у нас, а только в государстве Израиль. Это задача первого класса. Только об этом открыто не говорят, не говорю и я. Такие вещи я могу сказать вам и своей жене...»
Реакции чекистов долго ждать не пришлось. Уже 30 июня 1949 года шеф Щелкунова, начальник 5 Управления МГБ УССР полковник Цепков подписал постановление об аресте не оправдавшего доверие органов «двурушника».
6 июля Вениамин Иолевич был арестован в одном из санаториев, где лечился от обострившегося туберкулеза легких. В квартире у Гутянского обыска как такового не проводилось: у члена Союза писателей УССР имущества, кроме самого базового, попросту не было.
Начался долгий период физических и моральных страданий, длившийся пять месяцев. При режиме, когда днем не только вздремнуть, но и посидеть с закрытыми глазами не разрешалось, следователь МГБ старший лейтенант Касьянов 12 ночей подряд вызывал арестованного писателя на допросы. Помимо пыток бессонницей и постоянных оскорблений, следствие пыталось давить на Гутянского и более изощренным образом. Арестованная одновременно с писателем жена, Берта Львовна Корсунская, известный литературовед, работавшая в газете «Литература и искусство» и в Институте литературы АН УССР, была на тот момент на седьмом месяце беременности. Садист в погонах на все вопросы об исходе родов отвечал поэту с издевкой в голосе: «Признаешься, тогда узнаю и скажу».
В предъявленном Гутянскому 16 июля 1949 года обвинении значились две статьи УК УССР: 54-1«а» («измена Родине») и 54-10 ч. II («антисоветская пропаганда и агитация»).
Под изменой имелась в виду преступная связь с американским журналистом Робертом Магидовым, обвиненным советскими спецслужбами в шпионаже в пользу США.
«Антисоветская пропаганда и агитация» — это контакты Гутянского с «еврейскими националистическими элементами». В категорию националистов тогда входили почти все еврейские писатели, сотрудничавшие с Еврейским антифашистским комитетом и Кабинетом еврейской культуры Академии наук Украинской ССР.
Старший лейтенант Касьянов решил сначала разобраться с «националистическим прошлым» Гутянского. Согласно анкетным данным, Вениамин (на идиш — Биньомин) Гутянский родился 17 июля 1903 года в селе Глубочек Тростянецкого района Винницкой области. Отец поэта, Иоль Марткович, был родом из местечка Красное Тывровского района (сейчас Винницкой области), с раннего возраста занимался столярными работами. Мать, Геня Боруховна, тоже выросла в бедной семье и зарабатывала в местечке шитьем и мелкой торговлей. Детей у Гутянских было пятеро: Борух, Лейба, Гершель, дочь Фаня и самый младший, Биньомин. Семья не была очень религиозной, но еврейские традиции соблюдала.
До 1913 года Гутянский учился, как и все его сверстники, в хедере. Но родители мальчика, с детства познавшие нищету, считали, что хедера для успешной жизни детей будет недостаточно, поэтому платили около полутора лет частному учителю, который в том числе обучал мальчика ивриту. Учитель Богданский, по словам поэта, был сионистом и прививал сионистские взгляды всем своим ученикам. Кроме ортодоксальных евреев и сионистов в штетле свои идеи никто не пропагандировал, и дети, в том числе маленький Биньомин Гутянский, лучше знали карту Эрец-Исраэль, чем Украины.
Жажда получать все новые и новые знания привела мальчика в местечко Бершадь, где работал так называемый «усовершенствованный хедер». В учебном заведении такого типа, помимо религии, изучались светские предметы, а преподавание велось не на идише, а на иврите.
В Бершади жила бездетная родная сестра матери Биньомина Фрида Лукашевская. Тетка племянника беззаветно любила и оплачивала ему репетитора по русскому языку, которого школяр тогда и вовсе не знал. Из Бершади мальчик мечтал уехать в Одессу. Там училась его старшая сестра Фаня, сдавшая вступительные экзамены в 6-й класс гимназии. Так в конце концов и вышло. Самородок из винницкой глубинки уехал в город на Черном море, где стал слушателем общеобразовательных курсов Гефтера.
Однако в скором времени грянула Первая мировая война и от болезни легких скончался отец Гутянского. Мальчик вынужден был вернуться в Бершадь. Чтобы не терять даром время, Вениамин продолжил изучать иврит у всё того же Богданского и даже вступил в «кружок любителей древнееврейского языка», в котором состоял до 1916 года. С началом учебного года он пошел в Бершадскую общественную гимназию, ставшую уже при советской власти профшколой.
В процессе расследования чекист Касьянов добился от Гутянского признания в том, что тот вел в молодости сионистскую агитацию. И действительно, сначала, под влиянием братьев, Вениамин занимался сбором в Бершади взносов в сионистский фонд. Ребята распространяли т. н. «шкалим» — билеты, выпущенные Всемирной сионистской организацией. На каждом билете были напечатаны сионистские лозунги, а вырученные за них деньги шли на поддержку еврейских поселенцев в Палестине.
Затем, во время выборов 1917 года, четырнадцатилетний подросток гордо носил ленту с призывом голосовать за сионистов. В 1918 году Гутянский вступил в спортивную организацию «Маккаби». В бершадской организации состояло около 40 человек. Молодые люди занимались строевой подготовкой, футболом и гимнастикой. Членство в «Маккаби» продлилось всего лишь год, но этого для старшего лейтенанта МГБ Касьянова было достаточно. Гутянский — «националист с детства».
Не только националист, но еще и изменник со стажем! Оказывается, еще в 1919 году 16-летний Вениамин попытался бежать за границу. По словам писателя, попытка побега была связана с петлюровскими погромами, прокатившимися по Украине. Конечной целью беглецов была Америка. Добравшись вместе с братом Лейбой и несколькими друзьями до старой румынской границы на реке Днестр, Гутянский попытался договориться с контрабандистами, но денег на нелегальную переправу не хватило. Пришлось молодежи забыть про эмиграцию и возвращаться в родное местечко.
Тогда же, в 1919, или в 1920 году, за сионизм был арестован старший брат Гутянского, Борис (Борух). ГПУшники, помариновав юношу в застенках, вскоре его выпустили. Борух практически сразу уехал в Киев учиться и от сионистской деятельности совершенно отошел.
После окончания средней школы, в 1920 году, Вениамин начал работать в Бершади преподавателем и воспитателем в еврейском детском доме. Лишних денег у семьи никогда не было, поэтому юноша брался за любые подработки. Несколько лет он даже руководил в Бершадской еврейской школе хором.
Гутянский, как и другие его коллеги по еврейской школе, стоял на национальных позициях. Они решительно протестовали против объявления воскресенья, а не субботы, выходным днем для учащихся. Но в итоге вынуждены были примириться с новыми реалиями.
Не желая останавливаться на достигнутом, в 1923 году молодой человек уехал вслед за братом Борисом в Киев — поступать в еврейский педагогический техникум. Во время учебы там он стал членом литературно-драматического коллектива «Мешулахас» при еврейском клубе «Комафон». Страстный любитель художественного слова, украдкой записывавший стихи собственного сочинения в блокнот, Вениамин попробовал написать несколько пьес для «Мешулахаса». Публика приняла творчество молодого драматурга-любителя «на ура».
C 1930 года Вениамин Гутянский начал печататься. Школьный учитель выбрал работу для самой требовательной аудитории — детей. Дебютировал Гутянский книжкой на идише под названием «Листоноша». Это был перевод стихотворения Самуила Маршака «Почта». При этом Гутянский создал самостоятельное произведение, а не просто перевел всем известные с детства строки «Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне?..» близко к тексту. На обложке красовалось напечатанное крупными буквами имя автора — Биньомин Гутянский — и пониже мелким шрифтом имя Маршака, автора идеи.
Талантливого молодого человека очень скоро заметили. Его пригласили работать ответственным секретарем в Укрнацмениздат, занимавшийся публикацией книг на идише, а также в редколлегию еврейского детского журнала «Октябренок», издававшегося в Киеве.
В 1936 году у Вениамина Гутянского вышел сборник стихов «Для малышей» (Минск, 1936), через год еще одна книга — «Разное» (Киев, 1937). Перед Великой Отечественной войной писатель успел опубликовать еще одну свою книгу — «Басни» (Киев, 1940), а также переводы на идиш произведений Павла Тычины, Ивана Крылова, Роберта Бёрнса и многих других. Еврейский читатель обязан Гутянскому прекрасно выполненным переводом «Дон Кихота» Сервантеса, изданным на идише в 1936 году с иллюстрациями Гюстава Дорэ. В 1937 году в Киеве вышел перевод Гутянского на идиш суперпопулярной книги — «Золотой ключик, или Приключения Буратино» Алексея Толстого.
В 1930-е годы литератор продолжал активно работать на ниве еврейского образования. Он составлял хрестоматии для чтения в еврейских школах, выступал там с собственными произведениями, подрабатывал репетитором для детей еврейской интеллигенции. В частности, он готовил для поступления в Киевскую еврейскую школу дочерей своего друга, еврейского литератора Нояха Лурье.
В 1937 году за размещение в выпуске «Октябренка» статьи Ицика Кипниса, идеализирующей, по образному выражению советских компетентных органов, «подкулачников», поэт был снят с работы. То ли у киевских чекистов была выполнена квота на репрессии, то ли поэт успел досидеть до чисток внутри НКВД, приостановивших массовые расправы, но в 1938 году Вениамина Иолевича «простили» и взяли на работу литературным редактором и ответственным секретарем еврейского пионерского журнала «Зай грейт!» («Будь готов!»).
Арестованный по делу Еврейского антифашистского комитета писатель Давид Гофштейн позже рассказывал, что именно Гутянскому и Лурье пришла идея создать детские еврейские журналы «Зай грейт!» и «Октябрь», которые — как записано в протоколе допроса — прививали еврейской молодежи «чувство национальной обособленности».
Неизвестно, какой обособленности пионерский журнал мог способствовать, но дети от книг Гутянского на родном языке были в восторге. Российский и израильский литератор Матвей Гейзер вспоминал, что ужасы Бершадского гетто ему помогали пережить стихи Маршака, талантливо переведенные на идиш Вениамином Гутянским. Сборник подарил маме Гейзера, работавшей до войны воспитательницей в детском саду, сам переводчик.
С началом войны писателю, его жене Берте Львовне и 2-летней дочери Елене удалось эвакуироваться на восток. Поселившись вместе с другими еврейскими литераторами в Уфе, до марта 1942 года Гутянский работал слесарем-учеником на одном из местных заводов. Затем он был принят в издательство «Советский писатель», а также в издательство Академии наук УССР в качестве корректора.
В годы войны поэт продолжал активно работать над собственными произведениями. В 1944 году в Москве был издан на идише сборник антифашистских сатирических стихов «Соль в глаза», переизданный в том же году в Киеве на украинском языке.
В конце войны Вениамин Гутянский вернулся с семьей в разрушенную столицу Украинской ССР. Помимо трудностей с довоенной квартирой, занятой чужими людьми, и другими материальными проблемами, еврейский поэт столкнулся с тотальным наступлением на еврейскую культуру. Власти восстанавливать еврейскую систему образования и печать, очевидно, не спешили, с подозрением относясь к любым проявлениям национализма, к которому в эти годы могли отнести всё, что заблагорассудится.
На момент ареста поэт работал в украиноязычном издательстве «Молодь» редактором литературы для детей младшего школьного возраста.
У старшего лейтенанта Касьянова не было признательных показаний и прямых улик, но имелись в наличии показания других арестованных. Так, на допросе 30 июня 1949 года писатель Давид Гофштейн назвал еврейского поэта националистом, воспитывающим молодежь в националистическом духе. Следствие располагало подобными наговорами и от других заложников сталинского режима. Оставалось разобраться со шпионажем.
На допросе 15 июля 1949 года Касьянов поинтересовался у писателя судьбой его брата, Григория (Гершеля), с 1918 года проживавшего в Филадельфии. До конца Первой мировой войны Григорий Гутянский жил с родней в Бершади. Потом уехал в США, остался там и в начале 1920-х открыл магазин канцелярских товаров. Во время голода в Украине в 1933 году он присылал своей матери и семье брата посылки и деньги, но с Вениамином связи не имел.
Летом 1943 года Ицик Фефер, еврейский поэт, член ЕАК, был в поездке в США и там случайно познакомился с братом Гутянского. Через Фефера он передал свой адрес Вениамину Иолевичу, который впервые за долгие годы смог возобновить с Григорием переписку.
В 1946 году Гутянский снова встречался с Ициком Фефером в Киеве. С ним он обсуждал возможность публикации своих переводов басен Крылова в США. Фефер вспомнил о встрече с братом Гутянского в США и предупредил поэта, что в переписке с заграницей нужно знать, что писать. Сообщив брату о смерти матери в эвакуации, в 1946 году Гутянский переписку прекратил. Григорий несколько раз пытался пригласить писателя на телефонный разговор, но на вызов Вениамин Иолевич не приходил, опасаясь последствий. Однако эти меры предосторожности не помогли: для МГБ наличие брата-антисоветчика в буржуазной стране само по себе трактовалось как связь с Западом.
Еще одной уликой, подтверждающей, c точки зрения следчасти МГБ, преступную связь литератора с разведорганами США, стали письма, полученные Гутянским от представителей американского бершадского землячества.
Всё началось с приезда в 1945 году в Киев американского коммуниста и редактора газеты «Морген фрайгайт» Пола Новика. На встрече в Союзе писателей Новик услышал выступление Гутянского и написал комплиментарную статью о его творчестве в своей газете. Статью прочитали выходцы из Бершади и решили связаться с земляком. Американцы из «Бершадского книжного комитета» планировали напечатать книгу об истории местечка и искали людей, которые могли на месте собрать недоступную из-за океана информацию. К работе планировалось привлечь еще одного писателя, уроженца Бершади Меера Альбертона. О нем, как и о Гутянском, в издании должны были выйти отдельные биографические статьи. На письмо американцам (обращались к нему секретари комитета Шалом Василевский и Ральф Шор) Гутянский не ответил. Не ответил он и на письмо финансового секретаря «Бершадского благотворительного общества» Франка Немировского, искавшего контакты с местным еврейским детским домом. Невзирая на это, полученная из-за границы корреспонденция стала фигурировать в уголовном деле как вещественное доказательство.
Но главным аргументом обвинения в связи писателя с американской разведкой были его родственные отношения с выдворенным в апреле 1948 года из Советского Союза журналистом Магидовым. Гутянский познакомился с Робертом Магидовым, поэтом и переводчиком, бывшим корреспондентом «Ассошиэйтед пресс», NBC и «Дейли экспресс» в СССР зимой 1937 года на Всесоюзном фестивале кукольных театров в Москве. Гутянский, активно писавший пьесы для детских еврейских театров, был инициатором создания еврейского театра кукол в Украине, поэтому постоянно присутствовал на подобных смотрах.
Познакомила еврейского поэта с американским журналистом будущая жена Гутянского, Берта Львовна, работавшая тогда в Киевском театре юного зрителя. Ей Магидов приходился дальним родственником.
Вскоре после знакомства c Гутянским Магидов опубликовал в еврейской газете «Эмес» хвалебную статью о Киевском еврейском театре кукол и поставленной там с большим успехом пьесе Гутянского «Лейзер дер Бейзер» (в украинском варианте — «Про діда Вариводу, що не сміявся зроду»).
Следователь МГБ заострял внимание на встречах арестованного поэта и его жены Берты Корсунской с Магидовым, а также на деньгах, которые американец присылал чете в годы войны в Уфу.
На допросе от 28 ноября 1949 года Гутянский пояснил происхождение денег: Магидов передавал деньги от имени дяди жены, Ильи Дижура, давно жившего за границей. А получателем переводов была мать Берты Львовны.
Илья Дижур был известен спецслужбам еще по довоенному времени как еврейский эмигрантский активист, впоследствии — глава ХИАС («Общество помощи еврейским иммигрантам») в оккупированной союзниками Германии — в британско-американской зоне оккупации. В 1930-х он приезжал в Советский Союз для переговоров с большевиками о заграничной поддержке «Биробиджанского проекта» по переселению евреев на Дальний Восток. Жена Ильи Дижура была теткой журналиста Магидова.
Обвиняемая по той же шпионской статье 54-1«а» Берта Львовна Корсунская поведала чекистам, что понятие «регулярные встречи» никак не соответствовало действительности. C 1935 по 1946 год она встречалась со своим дальним родственником не более семи раз.
Во время этих встреч обсуждались семейные дела и вопросы литературы. Берта Львовна рассказывала Магидову о работе детского и кукольного еврейских театров, о преподавании поэтики в Киевском госуниверситете, защищенной ей кандидатской диссертации и работе в «Литературной газете». Связь Гутянского и его жены с Магидовым полностью ограничивалась несколькими встречами, перепиской и денежными переводами в годы войны. Однако чекисты продолжали рыть землю в поисках компромата на супругов.
В 1945 году по предложению жены Гутянский сделал копии своих лучших стихов и передал их Магидову через тещу Перлу Мееровну. Стихи, отобранные автором из изданного в 1945 году антифашистского сборника «Соль в глаза», Магидов должен был передать одному американскому издателю.
Следует отметить, что из-за контактов с Магидовым были арестованы многие его знакомые. Это и поэтесса Руфь Мееровна Тамарина, и друг Магидова, советский драматург Петр Лазаревич Жаткин.
Свою вину Гутянский не признал, объясняя следствию, что лишь верил «…слухам, укорененным среди еврейской интеллигенции» и остро реагировал на закрытие еврейских школ. Под слухами арестованный литератор имел в виду информацию о реальном положении дел, которая была известна не только еврейской интеллигенции, но и всем думающим людям в стране.
29 ноября 1949 года следственные дела в отношении Гутянского и его жены были объединены в одно. К этому времени, 11 сентября 1949 года, у Корсунской и Гутянского родилась дочь Надежда. Вместе с новорожденной мать лежала в больнице Внутренней тюрьмы МГБ.
Изъятые у Берты Львовны черновики и личная переписка на 488 листах, как не представлявшие интерес для следствия, были сожжены. Точно таким же образом были уничтожены 120 листов, а также блокноты, изъятые у Вениамина Гутянского.
В обвинительном заключении от 8 декабря 1949 года по следственному делу, демонстрируя чудеса юридической эквилибристики, эмгэбэшный следователь Касьянов прямо написал, что в процессе следствия не было добыто достаточных данных о вербовке и принадлежности семейной пары к американской агентуре. Однако вслед за этим тезисом следовал оригинальный вывод: материальная помощь и близкие взаимоотношения арестованных с Магидовым, несомненно, свидетельствуют об их преступной шпионской связи с разведорганами США. Следчасть МГБ ходатайствовала о 25 годах лишения свободы Гутянскому и 10 годах ИТЛ его жене Корсунской.
Военному прокурору войск МВД капитану юстиции Акимову показались сомнительными обвинения по статье 54-1«а» УК УССР («измена Родине»), ввиду полного отсутствия в деле материалов, изобличающих Гутянского и Корсунскую в шпионской деятельности, и он постановил прекратить преследования обвиняемых по этой статье.
Гутянскому оставили статью 54-10 ч. 1 УК УССР — «антисоветская пропаганда и агитация»: для этого пригодились показания о сионистской молодости поэта и критики им национальной политики СССР. Меру наказания писателю определили в 10 лет лишения свободы.
Жену поэта за «продолжительную связь» с Магидовым признали социально опасной личностью и, на основании статьи 5-33 УК УССР, постановили подвергнуть ссылке на всё те же 10 лет.
Из туберкулезной палаты Лукьяновской тюремной больницы во второй половине мая 1950 года Гутянского отправили по этапу в Усольский исправительно-трудовой лагерь в Соликамске Свердловской области. По пути следования в Усольлаг состояние здоровья Гутянского настолько ухудшилось, что ему пришлось 25 дней пролежать в больнице Горьковской пересыльной тюрьмы.
По прибытии в лагерь репрессированного еврейского поэта сразу же отправили на общие работы. Два года он занимался погрузкой-разгрузкой, уборкой, планировкой угля, тщетно добиваясь хотя бы записи на рентген.
В 1951 году санчасть наконец-то проявила милосердие и направила поэта на обследование. Узнику дали инвалидную категорию и поставили в несколько лучшие условия, переведя его на посильные наряды.
В Кустанае Казахской ССР, где оказалась Берта Львовна, все двери культурно-просветительных и учебных заведений для ссыльных были закрыты. Берта Корсунская с 1950 года работала швеей на фабрике «Большевичка» и, в рамках общественной нагрузки, заведовала небольшой фабричной библиотекой. Ей пришлось содержать двух маленьких дочерей без какой-либо помощи.
9 марта 1954 года Гутянский написал из Соликамска жалобу на имя Генерального прокурора СССР Сафонова. В жалобе писатель дал понять, что вынужден был подписывать на следствии протоколы с искаженными показаниями. Следователь обманул Гутянского и его жену, заявив, что их дела будут слушаться в судебном порядке. На судебном заседании Гутянский планировал выступить с опровержением данных под давлением показаний. Закончилось всё тем, что политическое дело было рассмотрено незаконной «шарашкой» — Особым совещанием — для которой подписи на документах было достаточно. В своем письме поэт прямо обвинил советскую судебную машину в выбивании показаний: «Мне предъявлялись показания арестованных к тому времени еврейских писателей, содержащие компрометирующие меня утверждения <...>, и я не могу поверить, что эти люди в самом деле говорили то, что ими подписано».
9 сентября 1954 года Гутянскому и Корсунской в просьбе о пересмотре постановления Особого совещания было отказано.
Но спустя несколько месяцев, в декабре 1954 года, Вениамин Иолевич вышел досрочно на волю. Здоровье его было совершенно подорвано. В пенсии по инвалидности ему отказали, мотивируя это тем, что отсутствие Гутянского на работе превышало пять лет, а тюремная каторга по советским законам в стаж не входила. По приезду к своей жене и дочерям в Кустанай он застал семью в совершенно бедственном положении.
Вениамин Иолевич снова стал добиваться справедливости. В своем письме от 3 июня 1956 года он требовал от главы правительства СССР Булганина вернуться к рассмотрению его дела и дать ему, работавшему с 15 лет человеку, право на пенсию.
Пересмотра уголовного дела и реабилитации еврейский поэт Вениамин Гутянский так и не дождался. Он умер от туберкулеза 18 августа 1956 года и был похоронен в Кустанае.
Вдова поэта, Берта Львовна, не сдавалась. В одном из своих писем она спрашивала начальника следственного управления Прокуратуры СССР Новикова: «Сколько же будут продолжаться мучения моей семьи?» К этому времени большинство репрессированных во время сталинского террора еврейских писателей было реабилитировано, но дело Гутянского так и блуждало где-то в длинных коридорах советской юстиции.
Берте Корсунской, работавшей к тому времени корреспондентом кустанайской газеты «Ленинский путь», удалось заручиться поддержкой директора Института украинской литературы Белецкого, украинских писателей Александра Копыленко, Марии Пригары, Оксаны Иваненко и многих других. Коллеги по работе и по писательскому ремеслу дали Берте Львовне и Вениамину Иолевичу самые лестные личностные и профессиональные характеристики.
Справедливость восторжествовала 14 сентября 1957 года. В этот день Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда УССР отменила постановление Особого совещания от 19 апреля 1950 года. Вениамин Гутянский и его жена были признаны невиновными и реабилитированы.
Сразу же после реабилитации Берта Львовна начала готовить издание посмертной книги мужа. Невзирая на сложности, одна из любимейших книжек советской детворы «Кто что любит» увидела свет в 1965 году с роскошными иллюстрациями Генриха Валька. В 1966 году книга вышла в переводе на украинский язык в Киеве. В 2007 году некоторые стихи поэта были опубликованы издательством «Мосты культуры Гешарим».
Преследования своей семьи Берта Львовна Корсунская запечатлела в мемуарах «Ордер на арест». После возвращения из ссылки жена поэта опубликовала несколько серьезных исследований, посвященных советской украинской поэзии, а также большое количество литературоведческих статей. Ее не стало 12 июля 1979 года.
06.08.2021
