Арье Лейб Лернер родился 18 июня 1918 года в городе Мехуве в Люблинском воеводстве Польши, учился там в еврейской школе. Отец Лернера Исаак был «урядником» еврейской общины в Замосце под Люблином, куда в 1920 году переехал вместе с женой Митлой из дома Файгенбаум, и детьми. В 1939 году Арье, молодой коммунист, работавший в родном городе водопроводчиком, бежал в СССР от наступающих гитлеровцев работать на шахтах Донбасса, где внезапно убедился, что «весь коммунизм — обман». В 1941 году он эвакуировался из Украины в Сибирь. Там он провел долгие пять лет с перерывом на службу в Красной армии, в рядах которой находился с января 1942 по начало 1943 года.

Весной 1946 года Лернер вернулся в Польшу уже убежденным сторонником строительства еврейского дома в Палестине. Вскоре он начал работать в одной из сионистских организаций — «Ха-гистадрут ха-ционит-Ихуд» (Объединенной профсоюзной сионистской организации), тогда еще не запрещенной новой «народной» властью.

Лернер собирался репатриироваться в Израиль еще в 1947 году, но проблемы со здоровьем у его жены Рахели Лакс помешали осуществиться этим планам. Когда ее состояние стабилизировалось, «ворота» из Польши уже практически закрылись, и Лернер, по его собственному выражению, «застрял». В 1951-м он начал работать в израильском посольстве и надеялся, что таким образом рано или поздно получит долгожданное разрешение на выезд.

Для польских евреев вновь началась полоса страданий. Особенно это касалось разделенных семей, которые не могли добиться права на воссоединение. Израильские дипломаты делали всё возможное, но в Польше форсированно насаждались сталинские порядки, и отношения этой страны с Израилем были весьма напряженными. Польское правительство приложило максимум усилий для изоляции израильских дипломатов. После отъезда в Израиль посла Исраэля Барзилая и вступления в должность Ариэля Леона Кубового, который параллельно исполнял обязанности посла в Праге, возникли определенные надежды на улучшение отношений, однако особых сдвигов не последовало. В конце концов, настали времена, когда каждый посетитель посольства Израиля стал задерживаться властями для допроса, а Кубового вызвали в польский МИД и высказали протест против писем, которые рассылал консульский отдел членам разделенных семей, проживавших в Польше.

МИД Польши, очевидно, рассчитывало таким образом полностью остановить выезд своих граждан на Ближний Восток. От поляков не отставали и местные евреи-коммунисты. В стремлении доказать свою преданность народной Польше они просто из кожи вон лезли, стремясь помочь властям.

С каждым днем становилось всё понятнее, что кольцо польских спецслужб вокруг посольства неуклонно сжимается. Лернера вызвали на допрос. Органы особо интересовал тот факт, что он сопровождал посла Кубового во время визитов последнего в еврейские общины, на еврейские кладбища и на места бывших лагерей смерти. Например, израильская делегация вместе с Лернером посетила лагеря Хелмно и Освенцим. Заранее планировалось, что израильский посланник возложит в местах массового истребления евреев цветы. Церемонию в лагере Хелмно должны были подготовить представители местной общины г. Лодзь. За день до мероприятия главе еврейской общины Лодзи нанесли визит представители Управления безопасности и посоветовали отказаться от участия в церемонии. Тот вынужден был подчиниться указаниям спецслужб. Возложив цветы в Хелмно, сотрудники представительства продолжили свой путь в Освенцим. За ними все время следовал ситроен с оперативниками. Этот эскорт превратился в рутинную вещь. На израильтян надавить поляки практически не могли, но вот на «местных работников» — запросто.

Вскоре после допроса Арье Лернер получил повестку на призывной пункт. Ему сообщили, что в его личном деле не хватает каких-то данных. Но на встрече расспрашивали исключительно о причинах работы в израильском посольстве и настоятельно рекомендовали уволиться. Лернер сослался на свое законное право на труд и показал специальное удостоверение, выданное ему Министерством иностранных дел Польши. «Официальная бумага — это главное, а ваши угрозы — это дело третье», — парировал Лернер на заманчивое предложение уйти на биржу труда.

Во второй половине ноября 1952 года Арье Лернер находился со своей женой в отеле на курорте минеральных вод в Кринице. Тогда в соседней Чехословакии полным ходом шел процесс Сланского. Генеральный секретарь ЦК КПЧ Рудольф Сланский и 13 высокопоставленных партийных и государственных деятелей, 11 из которых являлись евреями, были арестованы и обвинены в «троцкистско-сионистско-титовском заговоре». По Польше поползли разнообразные слухи, антисемитские настроения всколыхнулись с новой силой. В ноябре 1952 года в «Трибуне Люду» появилась статья, открыто подстрекавшая против сионистов и их «слуг» в странах народной демократии.

26 ноября 1952 года, после грязевых ванн, лечащий врач, озираясь по сторонам, тихо сказал Лернеру: «Тут происходит что-то странное!» и показал ему газету с информацией об аресте Сланского. Не успели они попрощаться, как в коридоре процедурной появились два молодых человека и вежливо попросили Лернера: «Пожалуйста, пройдите за нами». Ему позволили только зайти в комнату и предупредить жену. «Видите, господа, всё в порядке. Она, по крайней мере, будет знать, что я не сбежал с любовницей!» «Господа» с нескрываемым цинизмом добавили: «Это вовсе не надолго, скоро вернется. Чистая формальность».

Лернера доставили в местное отделение милиции, а оттуда перевезли в Варшаву, где его встречал ситроен с уже знакомым ему евреем-следователем из Министерства общественной безопасности, ранее вызывавшим Лернера на допрос, и поляком, лейтенантом Ежи Валичаком. Арье Лейб, безусловно, понял, куда ведет дорога, и дерзнул спросить: «Едем прямо в Мокотув?» В этом районе Варшавы находилась страшная политическая тюрьма, открытая еще царскими властями в 1904 году, аналог московской Лубянки. Ответили ему емко: «А что, сука, думал, мы на увеселительную прогулку!?»

Но не успели за ним закрыться ворота тюрьмы, как спецслужбист обратился к арестованному таким образом, что было совершенно непонятно: то ли он угрожал, то ли просил: «Послушай, Лернер, расскажи мне всё, что знаешь, — и прямо сегодня выйдешь на волю».

По иронии судьбы, за год до этого Владислав Гомулка, польский партийный и государственный деятель, генеральный секретарь ЦК Польской рабочей партии, был арестован в том же отеле в Кринице и вскоре отправлен в ту же тюрьму. Тогда в Польше ходил анекдот о том, как в Мокотуве в одной камере встретились трое заключенных. Один сидел за то, что кричал «Долой Гомулку!», второй — за то, что кричал «Да здравствует Гомулка!», третьим был сам Гомулка.

За спиной Лернера закрылась тяжелая дверь камеры. Ночью его вызвали на допрос, который вместе с поляком Валичаком проводил всё тот же знакомый соплеменник. С той ночи началась целая череда постоянных дознаний: с раннего утра до 4 пополудни, затем перерыв, и снова с 5 вечера до полуночи. Один-единственный вопрос постоянно повторялся: почему интересовались экономической, общественной и культурной жизнью польских граждан еврейского происхождения? Помимо этого — только поток отборной брани и оскорблений. Со временем, правда, появились и другие вопросы. Например: «Что имел в виду посол Кубовый в своей речи в Краковской синагоге (Лернер сопровождал Кубового в той поездке), когда процитировал «Аль тира авди Яаков» — «Не бойся, раб мой Яаков»? Какие письма отправляло израильское посольство гражданам Польши? Кто конкретно их получал?» Следствие интересовало и содержание бесед с евреями, посетившими посольство.

Следователи утверждали, что строка «Не бойся, раб мой Яаков», прочитанный в синагоге Кубовым, являлся призывом к свержению коммунизма в Польше руками сионистов. Так библейский стих истолковал еврей, гебраист, работавший в Службе безопасности.

Несколько месяцев, изо дня в день, Арье Лернера водили на допросы. Но в «самый длинный месяц», по его выражению, на допросы не вызывали вовсе. Будто о его существовании на время забыли. В конце февраля 1953 года допросы возобновились с еще большей интенсивностью. Лернер понял, что весь предыдущий год Министерство общественной безопасности следовало за работниками посольства по пятам. Они знали о каждом его шаге. Если он не мог вспомнить что-то из маршрута своего передвижения, ему напоминали. Подробности, в сущности, малозначительные, но цель следователей состояла в том, чтобы показать свою полнейшую осведомленность. На самом деле, следствие интересовали ответы на три самых главных вопроса: Что вы знаете о шпионской деятельности посла Кубового? Что можете рассказать о контактах посла Кубового с евреями-коммунистами и их связях с англо-американо-французскими империалистами? Что вам известно о шпионской деятельности еврейской организации «Джойнт»?

«Выпучив глаза, — вспоминал Лернер, — я пытался понять, происходит ли это наяву или во сне». «На каком основании посол Кубовый вернулся в Варшаву после посещения Освенцима не на машине, на которой туда приехал, а на самолете? Не делай вид, что ты не знаешь — Кубовый, очевидно, хотел изучить аэродром. И почему Кубовый присматривался к такому-то мосту? О чем он разговаривал с коммунистическими деятелями Польши Давидом Сфардом, Шимоном Захариашем, Михалом Мирским, Гершем Смоляром?» — и так целый день.

Лернер с трудом сдерживал смех: какие, черт побери, коммунисты?! Но всем своим видом следователи показывали, что завтра-послезавтра все названные будут сидеть с ним в соседних камерах. По мере того, как усложнялись вопросы, менялись и способы допроса. Обычный конторский стул, на котором Лернер сидел перед следователями, поменяли на очень высокий, неудобный, сваренный из железных прутьев. Ноги свисали с такого стула, не касаясь пола, и через несколько часов допроса начали опухать, арматура впивалась в тело. Следователи менялись посменно, чтобы допрос проводился без остановок: «Говори! Говори!»

В камеру извне иногда просачивалась кое-какая информация, и Лернер в конце концов понял, что его дело определенным образом перекликается с делом Сланского. Следователи использовали не только кнут, но и пряник: «Лернер, ты же умный еврей, ты же как Езус Христус! Посмотри, враги не смогут нас одолеть, долго они не протянут: мы духовные, здоровые, а там что?» Однако Лернер никак не мог сообщить то, чего не знал: «Кубовый не занимался ничем запрещенным». И в «патриотическом угаре» добавлял: «Я не собираюсь обманывать народную Польшу! Что бы ни было со мной или с вами — она останется навечно!» Следователи не унимались и продолжали громоздить Оссу на Пелион.

Однажды между Лернером и следователями произошло нечто наподобие переговоров. Разговор состоялся после четырех суток непрерывных допросов. «Нет у меня больше сил держаться, — сказал Лернер, — вы же все равно вырвете так или иначе подпись. Я подпишу, но дайте хоть немного поспать». Подписать следовало лжесвидетельства о том, что посол Кубовый сотрудничал с разведывательными центрами империалистических держав, участвовавших в заговоре против Польши. На допросе присутствовали высокие чины, которые прямо на месте начали обсуждать шепотом предложение арестованного. Лернер уловил несколько слов на русском и понял, что «погоны» решили изменить очередность. «Сначала поставь подпись, затем можешь идти спать». Лернер стоял на своем. У него началось сильное головокружение. Вероятно, он терял сознание. Его начали бить по голове. Лернер разрыдался и попросил прекратить побои. Оказалось, что он заснул прямо на допросе, а следователь стучал кулаком по фанерному столу и таким образом пытался его разбудить. Нервная система сдавала. Следователи снова и снова возвращались к тем же вопросам об аэродроме, мостах, его роли в посредничестве между Кубовым и евреями-коммунистами. «Не понимаю, почему ты упорствуешь и их покрываешь. Думаешь, в Израиле тебе воздвигнут памятник?» — орали дознаватели.

Лернер позже признавался, что особого героизма в его поведении не было. Отказ от признательных показаний был вынужденной мерой: признаваясь, ты сразу становился соучастником. Да и как можно было говорить о каких-либо связях с евреями-коммунистами, если сам Лернер к ним относился крайне отрицательно и ни с кем не был знаком лично. Но главной причиной все же был Кубовый. Начальник производил на Лернера сильное впечатление — и как человек, и как еврей. Даже в страшном сне Лернер не мог себе представить, что замарает честное имя достойного человека.

Но произошло чудо. Вернувшись с очередного допроса в свою камеру, Лернер услышал от других заключенных нечто невероятное: умер Сталин. Все обсуждали, как это отразится на их судьбе. Допрашивать Лернера снова резко прекратили. Он просто сидел за решеткой — и всё. Начатые дела не прекращались, но теперь протекали медленно. Со смертью кремлевского тирана надобность в организации польской версии суда над «Сланским и его бандой» отпала, хотя признавать свои ошибки власть очень не хотела.

Только спустя полтора года секретарю израильского посольства были предъявлены обвинения. Статья 7 — шпионаж. Жена наняла для Арье адвоката. Это был форменный негодяй по фамилии Розенблит, c которым Лернер вынужден был разговаривать через решетку. Главной целью адвоката, очевидно, получавшего инструкции напрямую из всем известной организации, было не смягчить участь клиента, а заставить его признаться. Но Лернер продолжал отрицать все предъявленные обвинения, отзываясь о посланнике Кубовом исключительно в положительном ключе. При этом арестант не забывал подтрунивать над следствием: «Кубовый и я особо не обсуждали ситуацию в Польше, — записано со слов Лернера в рассекреченных протоколах допросов, — но однажды Кубовый сказал мне, что в Польше очень хорошо разворачивается строительство… Люди счастливы и хорошо одеты… Я ответил, что в СССР еще лучше, там в порядке вещей марши с аккордеоном и пением».

Военный суд над Арье Лернером состоялся в сентябре 1954 года. Приговор — 10 лет тюрьмы. Его перевели из Мокотува в обычную тюрьму. Там он сидел с уголовниками разных мастей. После суда жена Лернера наняла другого адвоката, который подал кассационную жалобу. В своем запросе он указывал на «смягчающие обстоятельства» и просил уменьшить Лернеру наказание до 5 лет лишения свободы.

Как известно, ночь темнее всего перед рассветом. Совершенно неожиданно апелляционный суд решил отменить постановление суда первой инстанции и направил дело на повторное рассмотрение. Лернера снова вернули в страшный Мокотув. Складывалось впечатление, что жрецы Фемиды решили от него избавиться.

По совету адвоката Лернер написал письмо в Верховный военный суд Польши, в котором указывал, что некоторые протоколы допросов, в частности один из протоколов за декабрь 1952 года, в котором речь шла о после Кубовом, были подписаны под давлением и не соответствовали действительности.

После повторного судебного разбирательства в феврале 1955 года Лернера освободили. На этот раз суд был судом, а не спектаклем, а адвокат был защитником, а не агентом спецслужб. В конце судебного заседания поднялся истец и заявил об отказе от иска. Судье ничего не оставалось, как объявить об освобождении подсудимого из-под стражи. После заседания судья лично подошел к жене Лернера и посоветовал привезти мужу гражданскую одежду, чтобы забрать супруга прямо из здания суда, а не гонять его лишний раз в Мокотув. Лернер переоделся, сложил тюремную робу в чемодан и уехал домой. Хотя в Мокотув все равно пришлось через пару недель заехать — вернуть государственное имущество.