Дов-Бер Слуцкий
1877 – 1955
«Бер Слуцкий — писатель-герой, писатель-мученик», — так озаглавил израильский журналист Вольф Ортенберг свой вышедший в 1983 году очерк, посвященный 30-летию со дня смерти одного из выдающихся еврейских писателей — Дов-Бера Слуцкого. Ортенберг, репатриант из Киева, в молодости хорошо знал героя своего очерка. Слуцкий никогда не держал в руках оружия, не организовывал подполья. Тем не менее, этот человек был героем: в самых тяжелых условиях он пытался сделать всё от него зависящее, чтобы сохранить для потомков еврейскую культуру и родной язык.
Родился будущий литератор 26 июня 1877 года в деревне вблизи местечка Городище Черкасского уезда Киевской губернии. Его отца, Айзика, в 1886 году «попросили» вместе со всем семейством из сельской местности, где евреям отныне запрещалось селиться. Семья вынуждена была осесть в Городищах, но прежнего финансового благополучия так достичь и не смогла.
Начальное обучение Дов-Бер прошел в хедере, а дальше уже занимался только самообразованием. В молодости он подался в Киев, оттуда — в неофициальную столицу еврейской культуры, Одессу. Выбор был очевиден, ведь еще в Городищах Слуцкий увлекся современной ивритоязычной литературой и сам попробовал писать. Известный еврейский общественный деятель и земляк Слуцкого, Яков Лещинский, вспоминал, что именно от будущего писателя местная молодежь получала все новинки, изданные на древнем языке.
Свою литературную деятельность Дов-Бер начал в 1903 году на иврите в журнале Ахад-ха-ама под названием «Ха-шилоах» («Вестник») и в варшавских сборниках «Луах Ахиасаф» издательства «Тушия». Первые новеллы Слуцкого — «Перед грозой» и «Сумерки» — отразили взгляды еврейской молодежи накануне русской революции 1905 года, поведали о ее чаяниях национальной жизни.
Тогда литературный отдел в журнале «Ха-шилоах» возглавлял Хаим Нахман Бялик. Еврейский классик писал доктору Иосифу Клаузнеру, видному сионисту, историку и литературоведу в Варшаву, что в еврейскую литературу пришел молодой многообещающий писатель. Именно Бялик стал одним из главных покровителей Слуцкого, всячески содействуя публикации его очерков.
Примерно после года активной публикации ивритоязычных очерков Дов-Бер Слуцкий стал причиной настоящей бури. В феврале 1905 года в петербургской газете «Дер фрайнд» («Друг») было опубликовано нашумевшее обращение молодого писателя к еврейской общественности под названием «Идиш!»
«Сколько надо времени, чтобы научиться хорошему пониманию иврита? На это каждый честный учитель предпочтет ответу — молчание. В реформированном хедере нужно обучаться не менее двух лет, чтобы уметь прочесть «Олам катан» («Малый мир»). Ну, а от «Олам катан» до языка Бялика, Менделе Мойхер-Сфорима и других — целая пропасть!» В пику многим своим товарищам по цеху, еврейской интеллигенции и сионистским активистам Слуцкий нещадно критиковал школу на иврите.
Он был уверен, что преподавать современные знания на языке, который не был разговорным и уроки которого дети посещали лишь три раза в неделю, было невозможно. Причем речь в обращении в основном шла об учениках реформированных хедеров, детях состоятельных родителей. В старых хедерах и талмуд-торах ситуация обстояла еще хуже. После года-двух обычный еврейский мальчик выучивал наизусть текст нескольких молитв — и на этом вся наука заканчивалась.
В конце своего обращения Слуцкий призывал: «Мы должны мобилизовать все силы, чтобы языку идиш обучали в школах всех типов. Мы обязаны издавать учебники на этом языке… создать литературу для всего народа: от хедера и до высокообразованных».
Чтобы выступить с таким обращением в начале литературной карьеры, еврейскому писателю необходима была изрядная смелость. Недаром в обращении Слуцкий вспоминал, что за робкое предложение обучать детей в хедере на идиш одного публициста едва не объявили сумасшедшим.
Несмотря на предсказуемую критику, обращение Слуцкого стало программным для многих активистов. Оно оказало значительное влияние на основание системы школьного образования на родном языке ашкеназских евреев. Благодаря «дерзости» Дов-Бера Слуцкого, в 1912 году в Варшаве была открыта первая светская еврейская школа с обучением на языке идиш.
Услышали Дов-Бера Айзиковича и многие молодые писатели и поэты, писавшие до этого только на иврите. Перешел на «маме лошн» и сам Слуцкий. Помимо публикации рассказов, статей и фельетонов в одной из первых газет на идиш «Фрайнд», выходившей сначала в Санкт-Петербурге, а затем в Варшаве, Cлуцкий активно начал печататься на «жаргоне» в виленской «Фолкс-штиме» и ежедневной варшавской газете «Хайнт».
Тогда же Дов-Бер Слуцкий задумал свой большой исторический роман о восстании Бар-Кохбы, первые наброски которого начали издаваться в сборниках «Луах Ахиасаф» и были приняты публикой восторженно, как большое литературное событие.
Накануне Первой мировой войны в качестве корреспондента варшавской «Хaйнт» Слуцкий посетил Кавказ и Швейцарию, а затем поселился в Киеве. Когда разразилась «империалистическая война», а за ней началась череда революционных событий в России, Слуцкий оставался в украинской столице.
Дов-Бер Айзикович решил использовать сложившиеся условия для максимальной политической и культурной эмансипации еврейского народа. Вместе со своим коллегой, писателем Давидом Шимони и другими товарищами по перу он, как популярный журналист, пытался агитировать за лево-сионистскую партию «Поалей Цион». Из этого, правда, ничего не вышло — власть вооруженным путем забрали большевики, а Учредительное собрание, за которое выступали «поалей-сионисты», так и осталось несбыточной мечтой.
В отличие от многих своих коллег, бывших сионистов, примкнувших после победы большевиков к их стройным рядам, Дов-Бер до конца своих дней оставался беспартийным. Однако ремесла журналиста и еврейского писателя не оставил. Сотрудничал с варшавской ежедневной «Ди найе цайт», впоследствии с советскими «Ди комунистише фон» («Коммунистическое знамя»), «Дер Штерн» («Звезда») и «Дер Эмес» («Правда»), рядом иностранных изданий, среди которых была нью-йоркская «Фрайхайт» («Свобода») и аргентинская «Ди пресэ».
После Октябрьской революции Слуцкий прекратил писать свои «чеховские» новеллы с тоской о красивом человеке. Постепенно отойдя от художественной литературы, Дов-Бер Айзикович сконцентрировался на переводах, а также лексикологии идиша.
В 1919 году в киевском педагогическом журнале «Шул ун лебн» он опубликовал статью о еврейской терминологии ремонта часов. В середине двадцатых издал «Дер лексикон фун менер-шнайдерай» («Лексикон шитья мужской одежды», журнал «Цайтшрифт», Минск, 1926–1928), «Идише бадхоним-шойшпилер» («Еврейские бадхены-актеры», там же, 1926), «Лексикон фун политише унд фремдвертер» («Лексикон политических терминов и иноязычных заимствований», Киев, «Култур-лиге», 1929).
Считается, что в своем «Лексиконе политических терминов и иноязычных заимствований» Дов-Бер Слуцкий отразил либеральные подходы к политическим процессам и институтам, существовавшим в первой половине 1920-х годов. Статьи «Бунд» и «Троцкий», а также ряд других были написаны с советских позиций, но «без политической обостренности». 14 июля 1929 года газета «Дер Эмес» недовольно писала: «Так как во многих разделах книги обнаружены ошибки, издательство решило ее не распространять, пока содержание лексикона не будет основательно улучшено». Как отмечает исследователь Зиси Вейцман, тогда всё для Слуцкого обошлось — эпоха большого террора еще не наступила.
Также с середины 1920-х годов Слуцкий занимался переводами на идиш иностранных и русских авторов для Украинского государственного издательства литературы национальных меньшинств («Укргоснацмениздата»). В основном писатель работал с русской классической литературой: избранными произведениями Л. Н. Толстого, Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, В. Г. Короленко и многих других. В те времена Евсекция запрещала детям учиться на иврите, а из-за слабого знания языка для многих из них была недоступна и русская классика. Поэтому переводы классики на идиш имели огромное значение для воспитания подрастающего поколения.
В 1930 году Дов-Бер Слуцкий стал научным сотрудником филологической секции Института еврейской пролетарской культуры. В печатном органе секции «Ди идише шпрах» в 1928 году он опубликовал работу о еврейском классике Менделе Мойхер-Сфориме. Позже выступал в печати с трудами о деятельности выдающегося лингвиста Нохема Штифа, произведениях Шолом-Алейхема, терминологии в советском идише.
Несмотря на публикацию в 1931 году в Харькове смешанного сборника стихов и рассказов под названием «Аф рештованиес» («На лесах»), своим литературным творчеством в советских условиях писатель тяготился.
Вольф Ортенберг вспоминал, как однажды летом 1928 года он зашел в Киеве в редакцию газеты «Коммунистише Фон», размещавшуюся на улице Энгельса (бывшей Лютеранской), и повстречал там Дов-Бера Айзиковича. Молодой Ортенберг принес в редакцию текст на злобу дня — очерк о еврейских кустарях, которым помог встать на ноги американский «Джойнт». Взглянув на текст, обычно очень тихий и неразговорчивый Слуцкий в сердцах воскликнул: «Ваш очерк они позволят напечатать, потому что они припишут всё себе, великой партии Ленина-Сталина, а вот я уже много лет пытаюсь уговорить их опубликовать мой роман о героизме наших предков в прошлом, о восстании Бар-Кохбы, а они яростно тычут мне рукопись в лицо как нечто отталкивающее и кричат: “Сионизм, Слуцкий, сионизм! У тебя весьма опасный рецидив… Контрреволюция!”»
Писатель был прав. Всё это время за ним наблюдали чекисты, не только не допуская к печати «сионистский роман», но и собирая компромат для последующего ареста. Во второй половине 1930-х годов Дов-Бер Айзикович разрабатывался 2-м отделом НКВД УССР как участник «контрреволюционного сионистско-бундовского подполья».
Агентом, прикрепленным к киевским еврейским писателям, был их коллега, писатель Григорий Давидович Блоштейн, он же агент НКВД «Кант». В своих докладах «Кант» подчеркивал, что Бер Слуцкий к сионистским партиям и организациям никогда формально не примыкал, но по своему мировоззрению, безусловно, к сионистам был близок.
Характеризуя всё дореволюционное творчество Дов-Бера Слуцкого как «националистическое», «Кант» докладывал кураторам, что старый писатель бросил литературу и занялся языковедением и литературно-исследовательской работой исключительно с целью не попасть на Соловки.
«Работает долгие годы над составлением еврейского словаря разных терминологий, которые‚ однако‚ никогда белого света не увидели», — характеризовал Блоштейн деятельность Слуцкого 4-му отделу НКВД УССР. По каким причинам словарь не был издан и почему был ликвидирован Институт еврейской культуры, в котором проводилась работа по подготовке издания, агент не уточнял. Надобности в этом не было — все разгромы еврейских учреждений были делом рук той самой организации, куда агент «Кант» направлял свои донесения.
Для органов крайне подозрительным был и тот факт, что Слуцкий долго не состоял в Союзе писателей СССР, хотя имел на это право и как писатель, и как переводчик. Это Дов-Бер объяснял собеседникам лаконично: «Слишком много шуму, собраний, анкет...» И в этом чекиcты видели нелояльность, нежелание вписываться в систему: ведь в Союз писателей вступали хотя бы по материальным соображениям, чтобы пользоваться различными льготами. Вступил в организацию Дов-Бер Айзикович лишь накануне войны.
Долгие годы Слуцкий оставался холостяком, жил в небольшой комнате в коммуналке по улице Саксаганского. Сам себе готовил еду, мало с кем общался. Его связь с миром поддерживалась посредством длинного коридора «Укргоснацмениздата», где ежедневно с двух до четырех часов дня собирались еврейские писатели, переводчики, преподаватели еврейских учебных заведений.
Именно там, в кулуарах издательства, Дов-Бер Айзикович, как написано в сводках НКВД, в течение последних лет «убивался о гибели еврейской культуры в CCCР». Особенно огорчался Дов-Бер Слуцкий по случаю закрытия газеты «Дер Эмес», делясь глубокими переживаниями с одним из своих немногочисленных друзей, писателем Ициком Кипнисом. Кипнис позволил себе сыронизировать: «Зачем так убиваетесь об еврейской нации...», хотя с товарищем был согласен. Но самое страшное для еврейской культуры было еще впереди.
Во время очередного визита в «Укргоснацмениздат», 14 декабря 1938 года, агент «Кант» услышал от Слуцкого версию о причинах плохих продаж еврейской книги в СССР. Пожилой человек считал, что идиш и народная культура всегда держались на отсталости и бедности еврейского населения, широкие массы которого, из-за угнетений и гонений, не имели возможности приобщаться к русской культуре. С уничтожением черты оседлости евреи начали вливаться в новое общество и отказываться от своего языка и традиций.
Была, по его мнению, и другая причина — повальное закрытие большевиками еврейских газет и школ. «Еврейские писатели за границей, наверное, смеются над нами», — так писатель комментировал коллегам начавшийся в Союзе зажим еврейской культуры.
Когда через несколько дней в «Укргоснацмениздате» обсуждался вопрос о его переходе в ведение Совнаркома, литератор высказал вполне обоснованное беспокойство о дальнейшей судьбе издательства — как бы его совсем не закрыли: «Когда дело идет о еврейской школе, клубе, библиотеке, журнале, издательстве, — достаточно, чтобы кто-нибудь буркнул, что это лишнее, — и сразу закроют».
В 1939 году Слуцкий, человек уже немолодой, наконец-то женился. Его избранницей стала мать-одиночка, сотрудница Института еврейской пролетарской культуры Доба Нусинсон. Жену и маленькую падчерицу Мину молодожен перевез в свое крохотное холостяцкое жилище, снизу доверху уставленное книгами. Постепенно дело двигалось к аресту писателя. На статью за «буржуазный национализм» для Дов-Бера Айзиковича компромата хватало. Но одной трагедии помешала другая — война.
В самом начале германо-советской войны писатель, его супруга и падчерица, убегая от нацистских полчищ, выбрались из Киева. Вместе с женой, которой незадолго до войны дали инвалидность из-за больного сердца, и 11-летней Миной писатель сначала на пароходе добрался до Днепропетровска. Затем — на поезде до Ставрополя, оттуда — в Махачкалу, где семья села на судно до Красноводска.
По Каспийскому морю плыли на танкере, все свободные помещения которого были забиты людьми. Из-за качки беглецам, сидевшим на нефтяных баках, с трудом удавалось держаться, чтобы не упасть в море. Добравшись до Красноводска, беженцы пересели в теплушки и отправились в Ашхабад. Дов-Бер Айзикович изначально планировал ехать к родственникам в Свердловск, но транспорта туда не было.
Там, в заполненном до отказа товарном вагоне, произошло несчастье. Жене Слуцкого стало плохо. Не выдержав переживаний и тяжелого пути, Доба Нусинсон, еще совсем не старая женщина, скоропостижно скончалась. На каком-то полустанке начальство потребовало вынести из вагона всех мертвых, но писателю и его приемной дочери помогли люди, собрали денег на взятку — и тело Добы удалось довезти до Ашхабада и похоронить уже там.
Вместе с падчерицей Слуцкий получил комнату в помещении детского сада в таджикском городе Канибадан. Через несколько дней Дов-Бер Айзикович попал в больницу: занозил руку во время колки дров, занес инфекцию... В какой-то момент он облокотился о стену и начал оседать. Мина, увидев, что Дов-Бер Айзикович теряет сознание, схватила бутылку и начала лить ему на голову воду, крича: «Беренька, только не умирай!» Через несколько минут пожилой человек очнулся. На «скорой помощи» писателя увезли в больницу и прооперировали.
Спустя полгода Слуцкий немного поправился. Забрав падчерицу из детского дома, куда ее устроил сердобольный секретарь местного обкома, Слуцкий уехал в Алма-Ату к своему родному брату Файвелю.
Из Алма-Аты он писал в газету «Эйникайт» о положении евреев-беженцев. Потеряв во время эвакуации рукопись своего исторического романа о восстании Бар-Кохбы, Дов-Бер Айзикович почти каждый день ездил на трамвае в городскую библиотеку — восстанавливать произведение.
После войны еврейский литератор решил не возвращаться в Киев. По приглашению группы литераторов Дальнего Востока он отправился в Биробиджан. Осенью 1945 года старый друг Слуцкого, еврейский поэт Давид Гофштейн, послал первому секретарю Биробиджанского обкома партии телеграмму: «Поздравляю Вас с переездом в вашу область старейшего еврейского писателя Бера Слуцкого».
На Дальний Восток писатель приехал в 1946 году. Дов-Бер Айзикович оформил Мину в школу, а сам энергично принялся за работу, не позволяя себе и минуты отдыха. Слуцкий был зачислен в штат областного музея, где ему поручили основать «антирелигиозный» уголок. Однако таковым он являлся только на бумаге. В свой отдел Слуцкий вложил много знаний и труда. Старый писатель решил рассказывать о древней еврейской культуре молодежи, демонстрируя посетителям предметы «религиозного культа», которых в СССР уже было почти не найти: имитацию свитка Торы в бархатном чехле с надписью, вышитой серебром, два больших посеребренных шабатних подсвечника со свечами, менору, тфилин, талит, мезузу, шофар и многое другое.
Он продолжал работать над своим романом о Бар-Кохбе, некоторые главы произведения даже читал своим коллегам — биробиджанским еврейским писателям. Как знаток языка идиш, Дов-Бер Айзикович был также зачислен переводчиком в штат областного радиокомитета, часто выступал в эфире. Помимо этого, Слуцкий печатался в старейшей газете Еврейской автономной области — «Биробиджанер штерн».
Несмотря на преклонный возраст и слабое здоровье Слуцкого, его персона по-прежнему интересовала органы. В справке по учетному делу на Слуцкого за июнь 1946 года среди «грехов» литератора значилась его переписка с редакциями аргентинской «Ди прессе», американской «Форвертс», рядом немецких еврейских изданий. В этих письмах корифей еврейской журналистики Слуцкий «протаскивал свои националистические настроения, клеветал на советскую действительность и провокационно утверждал о гибели еврейской культуры в СССР».
О том, что Слуцкий не прекращал своей «деятельности», свидетельствовала и его переписка с другими «сионистами» — еврейскими писателями. Письмо от одного из них — Ицика Кипниса — стало еще одним материалом среди обширного компромата на пожилого писателя. В письме, направленном 18 января 1949 года в Биробиджан, Кипнис жаловался старому другу, что его сын Леня решил записаться по национальности матери — русским. Сделал он это без всякой задней мысли, но еврейскому писателю стало обидно: «Я сказал, что ему не мешаю, но пускай возьмет себе другую фамилию».
В конце сороковых обстановка в стране и области становилась всё более напряженной. Собрание писателей Биробиджана, состоявшееся в феврале 1948 года, стало для всех биробиджанцев сигналом. На нем партийные бонзы обсуждали итоги XII пленума правления Союза советских писателей. С трибуны было заявлено, что длительное время в среде советских еврейских писателей орудовала группа безродных космополитов и буржуазных националистов. Это Фефер, Гофштейн, Нистер, Кипнис и ряд других.
Спустя месяц на встрече интеллигенции города Биробиджана секретарь обкома Зиновий Брохин громил уже местных писателей: Бузи Миллера и Григория Рабинкова. За выступлением Брохина последовала его статья «Выше знамя советского патриотизма», где досталось и Дов-Беру Слуцкому, обвиненному вместе с другими деятелями культуры в космополитизме, буржуазном национализме и национальной ограниченности.
Вскоре Мине Гулько, падчерице Дов-Бера, поступившей учиться в Ленинградский электротехнический институт, перестали приходить письма от отчима. Встревоженная девушка попросила свою подругу, оставшуюся в Биробиджане, проведать пожилого человека. От подруги пришла страшная весть: «Твоего Бера забрали…»
Это произошло 29 августа 1949 года. 73-летнего инвалида выволокли из дома и отвезли на дознание в Хабаровскую тюрьму. Проходил старик по так называемому «Биробиджанскому делу» вместе с другими журналистами, писателями, партийными деятелями Еврейской автономной области.
Как вспоминал «подельник» Слуцкого, Исроэл Эмиот, в основу обвинительного акта против писателя легла его деятельность по созданию еврейского уголка — «превратил музей в синагогу», а также клевета на Советский Союз, которую он, дескать, изливал в американской еврейской печати еще в довоенные годы.
Один из подсудимых, не выдержав пыток, подписался под протоколом, где Слуцкий обвинялся в шпионаже. Мол, посылал в Еврейский антифашистский комитет, в Москву, материалы о евреях, эвакуированных в Казахстан, и специально перечислял «военные объекты».
Дов-Бер Слуцкий был осужден строже, чем другие биробиджанские писатели. Он получил 10 лет тюрьмы, а не исправительно-трудовых лагерей — что считалось более тяжким наказанием.
В последний раз Исроэл Эмиот видел его в «столыпинском» вагоне во время этапа. Отправленный в страшный Александровский централ в 600 километрах от Иркутска, Дов-Бер Слуцкий держался изо всех сил. Ему было сложно ходить, но «думал он не о себе, а о своей совсем юной падчерице, которая оставалось одна на белом свете». Когда точно скончался один из выдающихся еврейских писателей, неизвестно. По одной из версий — в 1955-м году, в тюремной больнице Александровского централа. Получается, всего за год до своей реабилитации и освобождения.
Лишь в 1991 году его исторический роман «Фар эрэ, фар фрайхайт» («За честь, за свободу») увидел свет в журнале «Советиш геймланд». Как пишет исследователь Александр Заремба, по стилю роман Слуцкого напоминает «Лже-Нерона» Лиона Фейхтвангера и содержит явные намеки на актуальную политическую ситуацию. В вассальных державах на границе Парфии и Рима — Адиабене и Эдессе — можно легко узнать лимитрофный Биробиджан, в эллинизаторах — евреев-ассимиляторов, а описание придворной верхушки Рима заставляет вспомнить Кремль времен Сталина.
Бар-Кохба потерпел поражение и погиб, но стал символом борьбы за возрождение еврейской государственности. Дов-Бер Слуцкий был убит сталинскими сатрапами, но оставил свое имя в веках. Подвижник еврейской культуры и языка, он никогда не забывал, что, спасая одного человека, мы спасаем весь мир.
15.03.2022
