В начале 1990-х годов этого высокого пожилого человека знали во всех инстанциях Москвы. В силу характера и опыта, приобретенного за долгие годы, с чиновниками он особо не церемонился — ногой открывал двери в самые высокие кабинеты и требовал. Требовал не для себя, а для своих братьев и сестер, замученных кровавым советским режимом. Оставаясь до конца своих дней убежденным коммунистом — не мимикрировавшим партократом, а именно идейным сторонником общества справедливости — он мечтал извлечь из небытия имена всех безвинно погибших в репрессиях и рассказать о них.

Михаил Борисович Миндлин сам чудом избежал смерти в сталинском ГУЛАГе. Родившись в 1909 году в Екатеринославе (сегодня это город Днепр) в еврейской семье служащего Бориса Соломоновича и домохозяйки Клары Михайловны Миндлиных, он, по его собственным словам, воспитывался обычным октябренком, потом — пионером. Окончив 8 классов трудовой школы, в 16 лет вступил в комсомол и, как подобает настоящему пролетарию, устроился фрезеровщиком на Московский инструментальный завод (МИЗ). А всё свободное время отдавал строительству нового общества, увлекшись комсомольской работой, — был «военным организатором».

Летом 1929 года Михаил Миндлин вместе с другими молодыми рабочими московских предприятий, вдохновленными идеями обобществления быта, стал организатором модной тогда бытовой коммуны. Такого рода общежития должны были играть пропагандистскую роль: социализм предполагал коллективизацию личной жизни, и массам нужны были наглядные примеры.

На практике коммунары поселились в Измайлово на съемной даче и, отдавая часть получки в общую кассу, устроили общую столовую и досуг. После работы собирались в лесу у костров, пели песни, приглашали популярных в то время поэтов. Романтика…

Но за красивой стороной медали скрывалась весьма неприглядная картина. С истинным положением дел в стране московский комсомолец Миндлин познакомился весьма скоро. Зимой 1929 года, в числе других передовых рабочих — «двадцатипятитысячников», он был мобилизован в село для проведения коллективизации. Если в столице молодые коммунары жили просто небогато, то в мордовской деревне на средней Волге, куда его направила партия, царила уже кромешная нищета.

В колхозы требовали согнать абсолютно все семьи, но давить на полуголодных крестьян, имевших из всей собственности максимум худую лошаденку да корову-кормилицу, комсомолец не смог. А на спущенную ему разверстку по раскулачиванию пятнадцати семейств комсомолец и вовсе ответил решительным отказом. За неподчинение и срыв коллективизации в закрепленных за ним сельсоветах Миндлина исключили из ВЛКСМ.

Восстановили снова после успешно проведенной посевной и выхода статьи Сталина «Головокружение от успехов». Миндлин, так и не согнав всех советских крестьян в колхоз, вернулся в родной МИЗ.

Женившись на своей подруге Марии Вялкинской, он вскоре был призван на год в отдельный учебный танковый полк, который дислоцировался в Лефортово. По решению ЦК партии, Михаил Борисович был оставлен служить в армии на сверхсрочной службе и назначен командиром и политруком отдельной танковой роты.

Если с беззакониями коллективизации Миндлин столкнулся на личном опыте, то о голодоморе, охватившем Украину, он узнал от очевидцев. Молодая семья Миндлиных уже воспитывала сына Толю, когда они буквально на улице подобрали изможденную женщину, чьи муж и двое детей погибли в Украине от голода. Миндлины приютили ее в своей крохотной однокомнатной квартире, оформив как домашнюю работницу, а по существу — приняв членом семьи.

В те времена все преступления режима воспринимались коммунистами как перегибы на местах. И многие из них искренне считали, что Иосиф Виссарионович ничего не знает! Вера Михаила Миндлина в неосведомленность Сталина, как и спокойная жизнь, продолжались недолго. К лету 1937 года многие его коллеги по Осоавиахиму (Обществу содействия обороне, авиационному и химическому строительству), где он работал после демобилизации председателем Сталинского райсовета, были исключены из партии и арестованы. До него очередь дошла быстро, 13 июля 1937 года, когда на заседании партийной организации «за притупление классовой и революционной бдительности, за связь с врагом народа Р. П. Эйдеманом» он был исключен из партии. Расстрелянный за месяц до того «враг народа» Роберт Эйдеман возглавлял Осоавиахим, поэтому «преступными узами» с ним были связаны абсолютно все подчиненные ему председатели районных комитетов. Собственно, к этому моменту все они уже находились в застенках.

«Миша, что ты ждешь? Уезжай куда-нибудь, документы у тебя пока есть; смутное время пройдет, всё образуется, и мы снова будем вместе…», — жена умоляла Миндлина оставить ее с сыном и скрыться. Иногда людям действительно удавалось спрятаться на Кавказе или где-то в Центральной Азии, где за взятку — бакшиш — местные могли устроить прописку.

Но Миндлин бросать семью отказался. «Никуда бежать не собираюсь, я ни в чем не виноват, моя совесть чиста!» Большинство порядочных людей почему-то считает, что чистая совесть сможет уберечь их от произвола властей… Однако органы внутренних дел думали по-другому, и 25 июля явились в МИЗ, где Михаил Борисович в тот момент работал диспетчером. В кабинете начальника спецотдела завода на опального осоавиахимовца уставились два нагана. На «воронке» арестованного доставили в Сталинский райком партии на Щербаковской улице, где на первом этаже помещался отдел НКВД.

После первого допроса и обыска Миндлина ждала Лубянка. Последнюю практически сразу пришлось покинуть — по незнанию он начал обсуждать «беспредел» с обнаружившимся в камере знакомым, бывшим зампредседателя Горсовета по комсомолу Петром Бычковым. Не прошло и получаса, как знакомых вызвали по одному из камеры. Подследственного Миндлина перевели в камеру № 67 седьмого корпуса Бутырской тюрьмы.

Публика в Бутырке была как на подбор. Директора заводов, начальники цехов, работники общественных организаций, печати. В камере Миндлин сдружился с редактором еврейской газеты «Дер Эмес» (идиш — «Правда») Литваковым, обозревателем международной жизни газеты «Правда» Изгоевым и директором Московского Дома агронома Немировским.

Следователем оказался уже знакомый по первому задержанию Миндлина Кошура, назвавший его во время первого допроса в НКВД на Щербаковской улице фашистской тварью. Кошура требовал признания в том, что Миндлин по заданию председателя ЦС Осоавиахима Эйдемана создал в районе контрреволюционную организацию, которая должна была совершить 1 мая 1937 года массовый террористический акт против руководителей страны. Фантазия чекистов за много десятилетий до гибели Анвара Садата предвосхитила эффектное убийство главы государства: теракт якобы должен был состояться во время прохождения полков по Красной площади.

Кошура и сменивший его коллега добивались от Михаила Борисовича подписи под протоколом, в котором значились фамилии сорока пяти человек — ни в чем не повинных председателей низовых осоавиахимовских организаций, начальников и политруков военно-учебных пунктов, командного состава аэроклубов. Но в итоге по делу Миндлин проходил один: ни одного товарища он не оклеветал, несмотря на побои и пытки.

На требования прекратить незаконные методы ведения следствия Миндлина еще более зверски избивали, покрывая трехэтажным матом. Очные ставки проходили в том же духе: испуганные до смерти «свидетели», сфальсифицированные протоколы, где вместо подписи Миндлина — оставленное им на полях резюме: «Всё это ложь, клевета. Очной ставки по существу не было».

Доведенный пытками до отчаяния, Миндлин решил свести счеты с жизнью и броситься в лестничный пролет, но в метре от перил был сбит с ног бдительным охранником. После инцидента Кошура так распереживался, что не получит от Миндлина признания, что организовал подсудимому «экскурсию» в камеру смертников в Пугачевской башне: «Ну как, Миндлин, тебе понравилось? Подпишешь?» — «Благодаря вашим заботам чувствую себя хорошо, отдохнул в Пугачевке и жду не дождусь вызова в суд», — Миндлин был непреклонен.

Но никакого законного суда не состоялось. 20 декабря 1937 года решением тройки НКВД по Московской области за контрреволюционную троцкистскую деятельность Михаил Борисович был приговорен к восьми годам исправительно-трудовых лагерей без поражения в правах.