В 1961 году на заводе растительных масел «Тит Баит» в израильском городе Петах-Тиква вспыхнул пожар. Огонь быстро продвигался по цеху, отрезая рабочим путь к спасению. Когда сотрудники смогли выбраться в безопасное место, один из них, новый репатриант из советской Украины, вдруг встрепенулся и, ни слова не говоря, ринулся обратно в пылающее помещение. Мужчине кричали вдогонку не делать глупостей, но он не обращал внимания. Как потом выяснилось, он рисковал собой, чтобы спасти напарника, который остался в глубине цеха. Пробираясь через черные клубы дыма и уворачиваясь от языков огня, репатриант громко звал товарища. Коллегу он в конце концов отыскал. Выбрались каким-то чудом, оба сильно обгорели и практически сразу потеряли сознание.

Спасителя, приехавшего из украинского Ровно, звали Мозес (Моисей) Копейка. Риск был ему, можно сказать, привычен: за годы, проведенные в советских лагерях, чего только не довелось повидать. Такой опыт или убивал, или превращал человека в стальной стержень. Всего за год до этого происшествия Мозес репатриировался в Израиль с женой и сыном, семью нужно было поднимать на ноги. И Копейка выстоял, как когда-то выстоял в борьбе с системой в стране рабочих и крестьян.

Советский Союз забыть было сложно. Всю жизнь перед глазами Мозеса стоял тот момент, когда он в июне 1941 года убегал из родного города вслед отступающей Красной армией. Еще одним камнем на сердце лежало абсурдное обвинение по 58-й статье, за которую Мозесу пришлось отсидеть в советских лагерях долгих десять лет.

Эта история началась в 1944 году, когда Мозес Копейка был рядовым 1-й роты 130-го стрелкового полка 105-й стрелковой дивизии. Служил хорошо, но, как говорится, без энтузиазма. Не только потому, что проходил службу на Дальнем Востоке, вдалеке от родного волынского Острога, где хозяйничали нацисты, но и из-за отношения ко всему советскому обществу. Несмотря на победы над гитлеровскими полчищами, которым к 1944 году уже переломили хребет, РККА по-прежнему представляла собой слепок советского общества, на фоне побед солдат продолжали плохо кормить и одевать. Это общество выросший в Польше Копейка не принимал.

«Рай для рабочих и крестьян», «страна, победившая национальные предрассудки», — чего только до войны не напридумывала острожская молодежь об СССР. Однако в сентябре 1939 года всё разъяснилось: в местечко вошли передовые части большевиков, один только внешний вид которых красноречиво свидетельствовал о реальной ситуации в стране Советов. Таких худых, плохо обмундированных солдат острожане еще никогда не видели.

Мозес Копейка был среди тех жителей Острога, которые вышли 17 сентября 1939 года на улицы встречать красноармейцев. Местный житель, он родился в 1922-м, через год после подписания Рижского мирного договора, по которому западные уезды Волынской губернии бывшей Российской империи отошли ко II Речи Посполитой. Его отец, Шмуэль Яковлевич, был владельцем пая на предприятии по выделке кож, а мать, уроженка Славуты Идит Слуцкер, следила за домом. Забот ей хватало, ведь в семье было семеро детей: Захава, Шошана, Ривка, Голда, Шауль, Яков и Мозес.

До Второй мировой войны Мозес жил с родителями. Окончил в Остроге пять классов польской школы, затем работал вместе с отцом, сестрами и братьями на кожевенной фабрике. После прихода советской власти в Острог, который стал районным центром Ровенской области, фабрику национализировали, а работники стали получать смехотворную зарплату, сдавая кожи государству. Сначала евреи и украинцы отнеслись к советской власти более-менее доброжелательно. Но вскоре, когда по городу пронеслась волна арестов, национализировали частное имущество, а в соседних селах принялись за создание колхозов, благожелательность сменилась на лютую ненависть.

Старый Шмуэль и его партнеры горевали, но с советской властью ссориться опасались. Судьба их соседей, бывших польских чиновников, увезенных в вагонах-теплушках в Сибирь в большинстве своем бессудно, много говорила о правовых основах советского государства.

Бывшие владельцы маленьких предприятий морально готовились к арестам. Копейки также ждали своей участи, но 22 июня 1941 года совершенно неожиданно на кремлевского бандита напал другой бандит.

Когда начались боевые действия, Мозес Копейка остался в городе. Брат Яков ушел на фронт, куда-то подевался брат Шауль, но Мозесу повестка никак не приходила. Буквально через несколько дней звук артиллерийских залпов стал очень отчетливым. Жители поняли, что немцы вплотную приблизились к городу. Во второй половине дня 26 июня 1941 года к Острогу подошли части 109-й моторизованной дивизии Вермахта.

Мозес решил уходить на восток по единственному в городе мосту через реку Вилию. Провожать сына в дорогу пошел сам старик Шмуэль. Горячо попрощавшись с отцом, Мозес быстро пошел в сторону деревни Вильбовное, где стояли красноармейцы. Не успел он отойти и сотни метров от моста, как услышал выстрелы. Откуда-то появившиеся немецкие мотоциклисты стреляли в его отца, убегавшего по мосту назад в город.

Бессильный чем-либо помочь, Мозес бежал и молился, чтобы с его родными все было в порядке. Ему удалось добраться до советских частей, но тем было не до него — готовилась контратака на Острог. Мозес пошел дальше на восток. В итоге отступать вместе с красноармейцами пришлось чуть не до Сталинграда. Оказавшись в Астраханской области, Мозес наконец-то был призван в армию, но с пополнением попал не на фронт, а на Дальний Восток. Там и служил боец 105-й стрелковой дивизии Мозес Копейка, пока 6 марта 1944 года за ним не пришли офицеры Смерша. Всё это происходило в селе Голенки в Приморском крае, в полутора часах езды от Владивостока.

За две недели до того следователь отдела контрразведки «Смерша» 105-й стрелковой дивизии старший лейтенант Силячев изучал поступивший на бойца Копейку компромат. От докладывавших в Смерш солдат стало известно, что красноармеец Моисей Шмулевич Копейка положительно высказывался о жизни трудящихся в панской Польше. Параллельно он систематически подвергал критике условия службы в РККА.

Документы гласят, что первый выпад против советской власти случился в ноябре 1943 года, когда Мозес Копейка был на лесозаготовках в селе Авосьяновка. Идя с работы по лесу вместе с бойцом своего отделения Дыдыкиным, стрелок Копейка заявил: «Когда я жил в Польше, то считал, что весь советский народ — это единое сплоченное общество, но когда попал в Советский Союз, то оказалось, что это не единое общество, а человек живет тут только ради своего кармана, а не для своей Родины и народа».

Через месяц инцидент повторился. По словам бойца Ершова и сержанта Глушкова, находясь с ними на стрельбище, Копейка говорил о службе в Красной армии весьма нелицеприятные вещи. Боец прилюдно возмущался тем, что солдат не водили в баню, не давали постельного белья, и все спали вповалку под одним одеялом.

Вскоре после этого сослуживцы и вовсе узнали от «поляка», что СССР накануне войны активно торговал с немцами. Заметив, что в пайке почти нет жиров, Мозес остроумно прокомментировал это в полковой столовой: видимо, советское сало едят немцы. На просьбу сослуживцев пояснить «клеветнические измышления», боец Копейка спокойно ответил, что до войны в городе Ровно он постоянно наблюдал, как советские эшелоны с салом шли в Германию, явно по договоренности с гитлеровским режимом. И это в то время, когда вся Европа боролась с коричневой чумой. Эти критические замечания дополнились еще одним серьезным проступком — хвалебными речами солдата о помощи Соединенных Штатов советскому государству. «Если бы Америка не поставляла нам муку, рис и другие продукты, Дальневосточная армия погибла бы с голоду», — громил Копейка советские реалии, совершенно не догадываясь, что за ним наблюдают доносчики.

В январе 1944 года произошел еще один случай. Отдыхая на двухъярусных нарах, несколько красноармейцев завели разговор о довоенной жизни. По словам свидетелей, Мозес Копейка, лежавший наверху, недолго послушав откровения товарищей, заявил: «При советской власти русский народ никогда хорошо не жил. Вот в Польше жить было хорошо: каждый плохой крестьянин имел свою лошадь, а как стала советская власть, так у крестьянина ничего и не стало». Солдатам, вчерашним колхозникам, Мозес рассказал, как через несколько дней после организации под Острогом колхоза местные крестьяне всё растащили назад по домам, по сути, свои же вещи, отобранные советской властью ранее в пользу колхоза.

Ошеломленным от услышанного красноармейцам Копейка то ли в шутку, то ли всерьез пообещал, что обязательно возьмет домой, в Острог, мешочек с соей и покажет родителям и соседям: мол, посмотрите, чем кормит хваленая советская власть солдат в Красной армии. «У нас свиней кормят лучше, им дают горох и хлеб, а тут соей кормят солдат», — сослуживцы начали осматриваться по сторонам и шикать, но Копейку остановить было невозможно. Еще одним сувениром, который Мозес собрался взять в Острог, была примитивная лампа-коптилка, незаменимая вещь в неэлектрифицированных советских селах.

Однополчанам, которые зачастую и за пределы своей деревни не выезжали до армии, боец рассказывал удивительные вещи. Живя при польском капитализме, дескать, он в среднем работал 6 часов в день, а затем переодевался и шел смотреть кино. Денег хватало на всё, а такого вечернего костюма, который мог себе позволить любой рабочий западноукраинской глубинки, не было, по его словам, и у столичного советского интеллигента.

Последней каплей для военных «особистов» стало обсуждение статьи из газеты «Тревога» во время сбора снайперов 130-го стрелкового полка. Сержант Глушков зачитал собравшимся бойцам статью о продвижении Красной армии на западе Украины и радостно обратился к Мозесу: «Скоро наши войска придут к вам, Копейка, в гости и освободят все города». Не моргнув и глазом, Копейка, привыкший говорить то, что думает, выпалил во всеуслышание: «…таких гостей будут встречать из-за угла. Все жители… будут стрелять из-за угла по Красной армии, ведь им до освобождения Западной Украины жилось хорошо…» Тут же боец рассказал сослуживцам и про свою первую встречу с красноармейцами, которых острожане поначалу приняли за мародеров.