Маня Петрушанская
1906 – 1989
В своем интервью, вышедшем 16 августа 2022 года в программе «Скажи Гордеевой», бывший мэр Екатеринбурга Евгений Ройзман рассказал о своем особом отношении к Украине. C этой страной уральского оппозиционера связывает не только множество друзей, но и происхождение. Именно оттуда его бабушка, Мирьям Петрушанская, и дедушка, Песах Ройзман, переселились на Урал, еще до Второй мировой войны. Оказались они в Свердловске из-за политических преследований, которым подверглась бабушка Ройзмана.
Мирьям Петрушанская и ее подруги, Роза Неверодская и Роза Гольдштейн, в далеком 1926 году были арестованы ГПУ за сионистскую деятельность. Розу Неверодскую, как самую «социально опасную» и самую взрослую, сослали в Казахстан. Маня Петрушанская и Роза Гольдштейн отделались в такие суровые времена относительно легко, но молчали всю жизнь, пытаясь уберечь от неприятностей своих родных и близких. Думаем, сейчас настало время рассказать их историю.
Мирьям Петрушанская (для домашних – Маня) родилась 26 ноября 1906 года в местечке Шпола Киевской губернии. В годы Гражданской войны по еврейским местечкам ходили слухи, что несовершеннолетних петлюровцы точно расстреливать не будут. По этой причине Арон Пинхусович, отец Мани, решил записать дочку в новых документах на несколько лет моложе, так было проще, чем подделать старые. Страхи были далеко не беспочвенными: несколько раз Петрушанских возили на расстрел, но им чудом удавалось спастись. Однажды им даже пришлось прятаться от погромщиков в печке, молясь Б-гу, чтобы больной астмой глава семейства вдруг не начал кашлять. Повезло и на этот раз. Двоюродному брату Мани, сыну ее дяди Велвела, не повезло – деникинцы повесили его прямо в центре местечка.
Арон Пинхусович Петрушанский, отец Мани, происходил из корсунских мещан. Религиозный еврей, он занимался мелкой торговлей, а мать Мани, Брайна Аврумовна, следила за домом. Семья жила бедно, даже врача вызывали, только когда детям было совсем плохо.
У Петрушанских было три дочери. Старшая сестра Люба, средняя Роза, и самая младшая – Маня. В первой половине 1920-х годов Люба вышла замуж и переехала к супругу, а Маня и Роза с родителями жили в Зиновьевске (бывший Елисаветград, теперь – Кропивницкий), на улице Московской.
Подруга Мани Петрушанской, Роза Гольдштейн, была уроженкой Елисаветграда. Она родилась 8 мая 1909 года в семье служащего лесных промыслов Вульфа Гершевича Гольдштейна. Ее мать, Малка Ароновна, как и мать Мани, была домохозяйкой. Ученица торгово-промышленной школы Гольдштейн жила в Зиновьевске на улице Гоголя.
Роза Гольдштейн, как и Маня Петрушанская, еще в подростковом возрасте заинтересовалась строительством самостоятельного еврейского государства в Эрец-Исраэль. В Зиновьевске такие взгляды в молодежной среде не были чем-то необычным. В мае 1924 года в издававшейся в Подмандатной Палестине газете «Гаарец» писали, что в городе активно действовала Сионистская трудовая партия (СТП) – «Цеирей Цион», чьи активисты время от времени выступали на беспартийных конференциях, собранных «Евсекцией», чтобы пропагандировать свои взгляды. Под СТП находилось молодежное движение – Единая всероссийская организация сионистской молодежи (ЕВОСМ), а также организация, известная как «национальный», или правый «Ха-шомер ха-цаир» («Юный страж».
Одним из самых активных членов ЕВОСМ в Зиновьевске был Илья Муравский. Арестованный в 1924 году и сосланный в Кустанай, он затем получил в качестве «замены» высылку в Палестину. В городе оставалась его младшая сестра Сара, которая с детства дружила с Маней Петрушанской. Девушка, в свою очередь, была знакома с Розой Неверодской, своей соседкой по дому. В числе еврейских скаутов оказалась и Роза Гольдштейн.
В скаутском еврейском отряде «Ха-шомер ха-Цаир», в котором девушки состояли c 1924 года, были кружки по интересам. Маня Петрушанская занималась гимнастикой, а Роза Гольдштейн, как любительница театрального искусства, в основном участвовала в театральных постановках.
По данным ГПУ, летом 1926 года зиновьевская организация правого «Ха-шомер ха-цаир» насчитывала до трех десятков скаутов во главе с «сильным активом». Актив – это Маня Петрушанская, Роза Гольдштейн, Роза Неверодская.
Большевиков крайне раздражали еврейские активисты. Во многих местечках Украины ячейки «шомеров» по численности во много раз превосходили пионерские отряды. Часто целые отряды пионеров, под влиянием агитации сионистов, переходили в их ряды.
Собрав нужные данные, 31 июля 1926 года большевики провели в Зиновьевске специальную операцию по аресту юных сионисток. Чекисты Зиновьевского окротдела ГПУ Мицул и Розенберг отправились домой к Мане Петрушанской; одновременно к Розе Гольдштейн выехал гэпэушник по фамилии Розманич. Главную фигурантку, Розу Неверодскую, задерживал и обыскивал ответственный за операцию уполномоченный ГПУ Баладурин. Продержав арестованных некоторое время в Зиновьевском ДОПРе, 6 августа 1926 года чекисты приступили к предварительному следствию по делу.
У Мани Петрушанской во время обыска сотрудники ГПУ обнаружили записную книжку в коричневой обложке, полную заметок сионистского содержания. Изучив тексты, чекист Баладурин понадеялся, что «расколоть» Петрушанскую не составит особого труда. Как только Маню привели в его кабинет, он сразу начал допытываться: «Кто такие Мара и Таня из Полтавы?» Однако дерзкий ответ Петрушанской: «Никаких знакомых в Полтаве, в частности, по именам Мара и Таня, у меня нет», – свидетельствовал о том, что легкого дознания у Баладурина не получится.
Девушка не собиралась говорить правду, поэтому с ходу придумала легенду о происхождении найденных у нее записей: «Эта книжечка не моя. Она была мне подарена одним мальчиком по имени Миша Бронштейн по дороге из театра». Звучала история неправдоподобно: дескать, какой-то парень, провожая Маню с премьеры «Двух сироток», похвастался найденной записной книжкой, которую тут же ей и подарил.
Баладурин, ни на полушку не поверив в эту историю, тут же уточнил: «Где же вы познакомились с гражданином Бронштейном?» По словам Мани, они познакомились с ним в очереди за билетами. Парень начал за ней ухаживать, а за несколько месяцев до ее ареста взял почитать книгу, в которой лежала подаренная им ранее записная книжка. «Я не знаю, кто и что писал в книжке, может, когда он взял домой, тоже что-то писал», – продолжала Маня свою историю. «Ну, хорошо, допустим, вы говорите правду. А где же сейчас этот таинственный юноша?» – ехидно прошипел гэпэушник, и получил от Мани предсказуемый ответ: «Уехал с матерью в Евпаторию».
«Скажите, – сменил резко тему Баладурин, – вас зовут знакомые Миной?» Маня ответила отрицательно. Баладурин обнаружил это имя в конфискованном у Розы Гольдштейн письме, написанном ей некой Хавой из Винограда за месяц до ареста. Писем от Хавы было несколько: одно было адресовано Риве, другое – каким-то «товарищам». В письмах она сообщала о своем переезде на новое место, используя исключительно намеки, передавая имена друзей, в основном, инициалами. В письмах упоминалось о наличии в местечке Виноград под Уманью каких-то «курсов», к которым Хава не решалась присоединиться. «Пишите, как наладились переговоры с другими курсами. Как подготовительный курс?» Хаву так же очень интересовало, как обстояли дела в Зиновьевске.
Любой опытный сыщик в упомянутых «курсах» мог угадать сионистские ячейки, в описанном приезде «инспектора» – визит сионистского эмиссара, в «учителях» – лидеров ЕВОСМ и «Ха-шомер ха-цаир». Под «противоположными курсами» в письме явно фигурировало ГПУ. В конце своего обращения к друзьям Хава с иронией добавляла: «Я начала брать ежедневно газету “Правда” у одного коммуниста, агитпропа парткома. Как видите, знакомства завела».
Хотя Баладурин и не добился от Мани Петрушанской показаний, но узнал он достаточно. Во время предварительного следствия Маня вынуждена была дать подписку о том, что ни в каких нелегальных сионистских организациях она не состояла, но давать гарантии лояльности советской власти демонстративно отказалась: «За будущее никто ручаться не может, а также, в частности, не ручаюсь и я, Петрушанская». Когда Маня давала подписку, она и предположить не могла, что чекистов интересовал ее почерк, а не содержание заявления. Почерк оказался идентичным тому, которым было написано большинство заметок в конфискованной записной книжке. В историю с Мишей Бронштейном следователь, естественно, не поверил.
Роза Гольдштейн свою причастность к ЕВОСМ всячески отрицала, но созналась, что была активисткой шомеровской организации. На первом же допросе она заявила Баладурину: «Я принадлежала к местной организации “Гашомера”, что отрицать, конечно, не приходится». Действительно, отпираться в ее ситуации было трудно: во время обыска чекисты нашли у Розы тетрадку с надписью «Товароведение». Вместо лекций и формул там оказались дневник и письма. Явно предчувствуя нехорошее, 8 августа 1925 года Роза писала в своем дневнике, что его следовало бы прятать, «так как может наскочить ГПУ». Это действительно произошло, но спустя почти год.
Гольдштейн, по ее словам, вступила в зиновьевскую организацию «Ха-шомер ха-цаир» в момент ее основания, но, дескать, в связи с выездом из города его руководства, в марте 1926 года оттуда технически вышла. В рядах скаутской организации Роза, по ее признанию, была «патрульной»: командовала небольшим отрядом. Однако никакой точной информации давать не стала: «Сколько человек было в моем патруле и имена их, а также кто был руководителем нашей организации, я говорить отказываюсь».
Во время следующего допроса, состоявшегося 13 августа 1926 года, Роза Гольдштейн вынуждена была присутствовать при разборе найденных у нее бумаг Баладуриным. В первую очередь следователя заинтересовала запись в дневнике Розы за октябрь 1925 года. Это был набросок статьи, в которой говорилось о собрании еврейской молодежи во время ханукальной вечеринки. Автор статьи говорил о выступлении патрульной «Ха-шомер ха-цаир», которая рассказывает присутствующим о герое, чей вклад в освобождение народа от рабских оков сложно переоценить. Этот герой – 18-летний Яша Моисеев, павший за свободу своего народа.
Погибший Яков Моисеев стал для молодых сионистов символом борьбы. Уроженец Екатеринослава, в 16-летнем возрасте он увлекся сионизмом, примкнув в 1921 году к организации «Тхия» («Возрождение»). Привлекая к движению молодежь, он читал лекции для рабочих, присоединился к «Ха-шомер ха-цаир» и вскоре встал во главе скаутов. 2 сентября 1924 года Якова Моисеева арестовали и сослали в деревню Урицкая под Кустанаем. В ссылке, осенью 1925 года, Яков заболел и скоропостижно скончался. Его хоронили друзья, а среди них – Илья Муравский, старший товарищ арестованных чекистами девушек. Скорее всего, именно от Муравского они узнали о смерти героя.
Статья заканчивалась оптимистично: «Можно надеяться, что из этих маленьких мечтателей произрастет достойная смена ЕВОСМ, которая, не страшась гонений охранки и всех невзгод подпольной [деятельности], будет гордо и стойко нести наше бело-голубое знамя борьбы и свободы, знамя нашего национального дома в возрожденной Палестине».
Судя по тексту, Роза Гольдштейн была очень хорошо осведомлена о деятельности ЕВОСМ. «Это ваша рукопись?» – зачитав текст, спросил Розу уполномоченный ГПУ Баладурин. «Рукопись на розовой бумаге написана мной лично, – ответила Роза, но тут же поправилась. – Сочинение на розовой бумажке не мое, лишь только мною переписано». «А что это за “охранка” такая?» – Баладурин продолжал сверлить Розу взглядом. – «Тут имеется в виду ГПУ».
В дневниковых записях, датируемых апрелем 1926 года, Роза Гольдштейн писала о переизбрании Ваада какой-то сионистской организации, что также очень заинтересовало гэпэушника. «Вы пишете про “Ваад”, а к какой организации он принадлежал?» – но Роза продолжала упорно отрицать свою связь с ЕВОСМ: «“Ваад” принадлежал к “Гашомеру”, но не к какой-либо другой организации». Гольдштейн cообщила Баладурину, что, до своего роспуска в марте 1926 года, в Зиновьевске существовал местный штаб, или Ваад, «Ха-шомер ха-цаир», но с арестом и высылкой его начальника, Шлемы Финкеля, он прекратил существование.
«Хорошо, а кто тогда состоял в упомянутом вами Вааде “Гашомер”?» – Баладурину нужны были еще сионисты, но Роза в очередной раз отказалась говорить: «Я не помню, Ваады избирались очень часто. В общем же, кто состоял в Ваадах, вообще в организациях, ячейках и моих патрулях, и звеньях, я отвечать категорически отказываюсь».
Согласно дневнику Розы, помимо функционирования кружков по интересам, зиновьевские «шомеры» постоянно встречались, чтобы послушать доклады о еврейской истории, праздниках и традициях. Так, на одном из заседаний ячейки, состоявшемся в апреле 1925 года, подростки разбирали вопрос о значении для еврейского народа праздника весны – Песаха. Придя к выводу, что этот праздник раскрепощения и избавления от ига египтян имел историческое значение, участники собрания подчеркивали его важность для объединения всех евреев. Тут же следовали и организационные решения: ни в коем случае на Песах в школу не идти. Назло коммунистам и для «примера массе».
Готовясь к десятилетию смерти известного еврейского писателя Ицхока-Лейбуша Переца, скауты, заседавшие дома у Розы Гольдштейн, разбирали самый известный его рассказ – «Бонче Швайг» («Бонче-молчальник»). Устраивала молодежь и «суд над университетом» – дебаты по поводу открытия 1 апреля 1925 года Еврейского университета в Иерусалиме.
20-21 августа 1926 года состоялись финальные допросы Розы Гольдштейн и Мани Петрушанской. Роза, как и на своем первом допросе, заявила, что из «Ха-шомер ха-цаир» вышла по возрасту. «Буду ли я работать в будущем в организации ЕВОСМ, я не знаю… в силу этого, никаких подписок… я дать не могу – отказываюсь». Маня Петрушанская тоже придерживалась выбранной ранее линии и была непреклонна: «К организации ЕВОСМ и “Правому Гашомеру” я никогда не принадлежала и не принадлежу, буду ли я состоять в этих или каких-либо других сионистских организациях в будущем, я не знаю, ввиду чего никаких подписок в этом я дать не могу – отказываюсь». Допрошенная через четыре дня Роза Неверодская также продолжала отрицать свою причастность к подполью. Неверодскую оставили под стражей, а Маню и Розу отпустили под подписку о невыезде.
В своем обвинительном заключении гэпэушник Баладурин писал, что виновность его подследственных была доказана. По его данным, Маня Петрушанская с 1924 года являлась членом правого «Ха-шомер ха-цаир», а с 1925 года – членом ЕВОСМ. Баладурин писал, что 6 июня 1926 года Маня вошла в качестве заведующей организационной части в райком Зиновьевской организации ЕВОСМ и стала начальницей местного штаба правого «Ха-шомер ха-цаир». Ее подруга, Роза Гольдштейн, была признана виновной в том, что 6 июня 1926 года, на том же собрании, была принята в члены районного штаба еврейских скаутов-сионистов. Она также была признана участницей зиновьевской ячейки ЕВОСМ. Розу Неверодскую назвали секретарем ЕВОСМ и главным руководителем «Ха-шомер ха-цаир» в Зиновьевске.
Особое совещание при Коллегии ГПУ УССР рассматривало дело зиновьевских сионисток 7 сентября 1926 года. Заместитель председателя ГПУ УССР Карл Карлсон со товарищи высылать Маню Петрушанскую и Розу Гольдштейн, по малолетству, не стал. Когда-то измененная отцом Петрушанской метрика сработала: девушку посчитали несовершеннолетней.
В Москве 8 октября 1926 года наказание утвердили: Розу Неверодскую – «выслать через ППОГПУ в Казахстан на три года». Маню Петрушанскую и Розу Гольдштейн – «лишить права проживания в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Одессе, Ростове-на-Дону, означенных губерниях и Украине с прикреплением к определенному местожительству сроком на три года». Ввиду несовершеннолетия срок наказания им сократили на треть.
Родители Розы Гольдштейн выбрали из всех предложенных мест «прикрепления» дочери Севастополь. Маня Петрушанская решила ехать вместе с Розой, еще больше сдружившись с «подельницей», целый месяц увлекательно пересказывавшей в камере Зиновьевского ДОПРа прочитанные ею книги. По прибытии в Крым девушки явились в ГПУ. Там их встретил начальник, грек Василиади, который неожиданно тепло и внимательно к ним отнесся. Подробно расспросив девушек, высокий чин вызвал секретаря-караимку и велел ей устроить их в хорошее место. Девушки поселились в Севастополе у одной интеллигентной русской семьи. Поскольку до ареста Роза Гольдштейн училась в торгово-промышленной школе, Василиади дал ей направление на учебу в аналогичную школу в Севастополе, а Маню Петрушанскую направили в Совпартшколу – «на перековку». Он же прикрепил девушек, много читавших, к богатой библиотеке клуба моряков.
В Севастополе Роза и Маня в основном питались хлебом и яблоками. Родители присылали деньги, но немного. Если вечером девушки шли в театр, то обедом приходилось жертвовать. Легче им стало жить, только когда будущий муж Розы, Владимир Федорович Ляпото, председатель учкома торгово-промышленной школы, где училась Роза, выхлопотал ей стипендию.
Вскоре после отъезда девушек в Крым, в конце октября 1926 года, в Зиновьевске была проведена вторая операция. Ее результатом стал арест Сары Муравской и четверых других членов ЕВОСМ и скаутской организации. В январе 1927 года секретный отдел ГПУ УССР смог спокойно выдохнуть и удовлетворенно доложить наверх: «В результате 2 проведенных операций (31 июля и 31 октября) был снят актив… и работа совершенно прекратилась вследствие распада организации».
Тем не менее, ГПУ не устраивало, что зиновьевские активистки отказались во время следствия дать подписку об отказе от политической деятельности. За ними продолжилось наблюдение, и однажды ночью чекисты пришли к своим подопечным с обыском. Маня Петрушанская как раз писала письмо кому-то из бывших соратников, но вовремя успела его сжечь. Так ничего у девушек и не найдя, решено было отправить их в Симферополь. Однако в Симферополе недовольный особист накричал на их конвоиров, зачем, мол, девчонок привезли, и распорядился, чтобы им дали железнодорожный литер до Севастополя.
О том, что ГПУ был известен каждый их шаг, говорил и случай с попыткой отъезда Розы из Севастополя. Соскучившись по родителям, она решила на пару дней съездить к ним в гости. Подруги вместе пришли на вокзал, Роза села на поезд, который вот-вот должен был тронуться, но вдруг в вагоне появился сотрудник ГПУ Савинков с большой собакой. Гольдштейн сняли с поезда и посадили в какой-то сарай. Оттуда она была перевезена в отделение ГПУ, где за попытку нарушения режима Розу приговорили к 10 суткам тюрьмы. В сердцах девушка воскликнула: «Так я же учусь!» Ей пошли навстречу и разрешили отсидеть срок… на каникулах. В камере вместе с Розой оказались какая-то воровка и еще одна «политическая». Спустя годы Роза повстречала ее на Урале, но женщина сделала вид, будто не узнала бывшую сокамерницу.
В результате продолжающегося со стороны органов давления Роза Гольдштейн, переехавшая в Симферополь, в августе 1928 года сообщила в местное отделение ГПУ о выходе из рядов сионистов. Так же поступила и Маня Петрушанская.
После закрытия дела Маня немного поработала на заводе в Симферополе, но в декабре 1929 года ей пришлось уехать из Крыма. Всё по той же причине – ее и Розу опять начали донимать чекисты. Как вспоминала Роза Вольфовна, куда бежать из Симферополя, они с ее мужем, Владимиром Федоровичем, решали уже по дороге. Решили обосноваться в Свердловске. Вскоре к ним приехала и Маня со своим женихом – Песахом (для всех он был Полем) Ароновичем Ройзманом, с которым Маня тоже познакомилась в Крыму.
Не покинь девушки Крым, неизвестно, как сложилась бы их судьба. Проходившая по их делу Роза Неверодская в конце октября 1931 года была арестована в Казахстане во второй раз. Старшую сестру Розы, Миру Гольдштейн, в конце ноября 1931 года также арестовали. Она поехала к родным в Одессу, прихватив записку, которую её попросили передать друзьям. В Одессе ее схватили, записку нашли – она так и не узнала о ее содержании. Но получила за нее три года. Мира Гольдштейн оказалась в пермских лагерях, а затем на поселении в Кунгуре. Там она познакомилась с будущим супругом, с которым по окончании ссылки вернулась в Харьков. В 1937 году муж Миры Вольфовны был снова арестован, и больше она его никогда не видела.
Маня Петрушанская поселилась с мужем в небольшом подвальном помещении на 3-й Загородной улице. Поль Аронович устроился на свердловский Уралмашстрой, а Маню Петрушанскую биржа труда направила работать учётчицей в лудильный цех промкооперации. Впоследствии она перешла на трикотажную фабрику и поступила учиться на вечернее отделение института. Институт пришлось оставить по состоянию здоровья, но, как человек способный, Маня быстро выросла до руководителя цеха бельевого трикотажа. На фабрике она проработала до самой пенсии. Со временем к Мане в Свердловск переехали отец и сестра Роза с семьей.
Роза Гольдштейн окончила филологический факультет Свердловского педагогического института, всю жизнь преподавала в альма-матер литературу, защитив в 1957 году в Москве кандидатскую диссертацию по творчеству Павла Бажова. Своих детей у нее не было, но они со старшей сестрой Мирой Вольфовной забрали к себе из Харькова племянника Марика – Марка Михайловича Гольдштейна – который подростком остался без матери, а в новой семье отца жить не захотел.
О пережитом, об уехавших в Палестину и погибших в советских застенках друзьях Маня Петрушанская и Роза Гольдштейн долго не говорили даже своим родным. В их семьях никогда не акцентировался еврейский вопрос, не обсуждался Израиль, не было разговоров об антисемитизме или сионизме. В чекистских кабинетах очень быстро учили науке молчания.
Незадолго до своего ухода Маня Ароновна пару раз произнесла во время разговора с детьми: «Вы еще много о нас не знаете». Лишь в мае 1990 года, после установки памятной плиты на могиле Мани Ароновны, ее семья узнала о ее прошлом. Ее верный муж и товарищ, Поль Аронович Ройзман, включил старенький катушечный магнитофон, и все собравшиеся впервые услышали об аресте Мани Ароновны и преследованиях со стороны ГПУ. Полю Ароновичу тяжело было записывать этот рассказ, его голос дрожал, но об этом его просила перед смертью супруга.
Уже позднее, когда Светлана, дочка Мани Петрушанской, навещала подругу и соратницу матери, Розу Гольдштейн, та рассказала, как в начале войны Мане Ароновне стали настойчиво предлагать вступить в партию. Когда она, начальница трикотажного цеха, больше не смогла отмалчиваться, Маня Ароновна рассказала парторгу о своей судимости. Парторг оказался хорошим человеком: дал ей письменную рекомендацию в партию, но строго-настрого предупредил, чтобы она никому больше о своем прошлом не говорила.
Мани Ароновны Петрушанской не стало 4 ноября 1989 года. Розалия Вольфовна Гольдштейн пережила ее на 11 лет – она умерла в 2000 году. Подруги похоронены в Екатеринбурге, где спустя десятилетия снова началась охота на ведьм. Получив от нашего проекта следственное дело бабушки и ее подруг, Евгений Вадимович согласился рассказать нам историю своей семьи, но не успел. Рано утром 24 августа 2022 года Евгения Ройзмана, внука Мани Петрушанской, задержали по обвинению в «дискредитации» российской армии: властям не понравилась его критика агрессии РФ в отношении Украины. Круг замкнулся.
13.09.2022
