Иосиф Кузьковский
1902 – 1970
.png)
Израиль, 8 сентября 1969 года. Группа репатриантов из Советского Союза собрала пресс-конференцию, где присутствуют журналисты ведущих изданий. Эти люди требуют от Министерства иностранных дел Израиля решительных действий по защите советского еврейства. Самое главное — добиться от Брежнева разрешения на алию из СССР.
В числе участников пресс-конференции выделялся Иосиф Кузьковский — статный пожилой человек, недавно приехавший в Израиль из Риги. В советской Латвии он был известным живописцем, перед ним распахивались любые бюрократические двери. Однако внешнему комфорту и карьере он предпочел свободу — как и подобает истинному художнику.
Родился Иосиф Вениаминович Кузьковский в 1902 году в белорусском Могилеве. Его мать умерла, когда он был совсем маленьким. Отец, печник Биньомин Кузьковский, вскоре женился во второй раз. Мачеха приемного сына невзлюбила и била смертным боем. После очередной экзекуции розгами Иосиф только и слышал: «Ни слова отцу — не то убью!» Ребенок действительно верил, что злая женщина отправит его на тот свет, поэтому все время молчал. Молчал и глава семейства, безропотно подчинившийся воле своей властной супруги.
Вместе с мачехой в семью вошли и две ее дочери от первого брака: Сара и Соня — точные копии своей родительницы, не дававшие мальчику спуску. Была у Кузьковского и родная сестра, которая не захотела терпеть побои и издевательства. Однажды, никому ничего не сказав, она навсегда исчезла из дома. Иосиф Вениаминович искал ее везде — но от сестры не было ни слуху ни духу. Всю жизнь он считал ее погибшей.
Когда Кузьковскому было 5 лет, его отдали в еврейскую школу — хедер. Тогда семья жила в украинском Конотопе. Учитель школы по фамилии Фрадкин был первым добрым человеком, которого Иосиф встретил в жизни. Хедер заменил мальчику ненавистный отчий дом.
Фрадкин был убежденным сионистом. Он переписывался со своими друзьями в Палестине, получал от них журналы, книги и мечтал уехать туда. Иосифу он очень увлеченно рассказывал о движении сионистов, о Герцле, Нордау, о Базельском конгрессе, о возрождении иврита. Фрадкин дарил Иосифу интересные книжки, карандаши, тетради, и, явно понимая, в какой атмосфере растет ребенок, с завидным постоянством носил Кузьковскому вкусные булочки, каких в доме мачехи ему не полагалось.
Как-то, получив от Фрадкина свою первую в жизни тетрадь для рисования, Иосиф с жадностью набросился на нее и тотчас же всю изрисовал. Учитель похвалил рисунки. В следующий раз он подарил Иосифу альбом. Как только мачеха увидела рисунки, ее охватило бешенство. Женщина немедленно вырвала альбом из рук мальчика, швырнула своей дочери Соне и приказала всегда и всюду рвать альбомы сводного брата. С тех пор они больше не называли Иосифа по имени, а исключительно по кличке — Худож.
Мальчик действительно соответствовал этому прозвищу. Рисовал углем, карандашом и мелом везде, где его творения не могли найти Соня или ее мама. Иногда сводной сестре удавалось отыскать укромное место, где он рисовал, и стереть тряпкой рисунок. Но Иосиф не отчаивался, а с удвоенной энергией рисовал по новой, с каждым днем улучшая свои навыки.
Когда добрый учитель Фрадкин скончался, мальчик к хедеру совершенно охладел. Пришлось наниматься на работу — зазывалой в лавку тканей. Стоя на тротуаре у лавки, Иосиф цеплялся к приехавшим в местечко крестьянам: «Зайдите, дяденька! Зайдите!» Проработал он там недолго. Хозяева задевали куда-то большой кусок сукна и не постеснялись обвинить в краже мальчика. За обвинением сразу же последовали побои. Больше на эту работу Иосиф не ходил.
Затем была череда разнообразных занятий. И вот, свершилось долгожданное — Иосиф превратил свое увлечение в профессию. Хозяин живописной мастерской вывесок Хаскин взял его учеником. Как только Иосиф переступил порог мастерской, его первой мыслью было: если есть где-нибудь рай на земле — это здесь!
Иосиф был готов дневать и ночевать в этом царстве красок, кистей и полотен. В обеденный перерыв и после работы мальчик задерживался в мастерской и рисовал портреты знакомых и прохожих, делал наброски и зарисовки. Хозяин был не против. Вскоре он доверил подростку покраску вывесок и написание на них рекламных текстов. Иосиф стал получать жалование и шел домой в своей запачканной краской одежде невероятно гордый.
Но проработать в мастерской Хаскина Иосиф недолго. Разразилась Первая мировая война, и хозяин ушел в армию. Чтобы хоть как-то заработать, он вынужден был ходить с мануфактурой по деревням. Однако зарабатывал там в основном не продажей ниток и лент, а своими рисунками.
Однажды ранней весной Иосиф очень удачно сходил по селам. Выменяв у крестьян несколько мешков картошки, кур, муку, яйца, он в хорошем настроении ехал домой. Как вдруг, проезжая по слабому льду, парень очутился вместе с подводой в воде. Продукты упали в реку, а Иосиф, предчувствуя встречу с мачехой, решил больше домой не возвращаться. Взял билеты на киевский поезд — и был таков!
В Киеве работа не заставила себя долго ждать. Увидев на одной из улиц бригаду маляров, красящих дом, Иосиф попросился в помощники и сразу же был принят. Эта работа чуть не стала для беглеца последней в его жизни. Поскользнувшись на краске, Кузьковский упал с крыши. Очнулся весь перебинтованный, уже в больнице, где доктор сразу же ободрил: сначала думали ампутировать горе-маляру руку, но потом решили рискнуть. Страшный порез зажил.
Немного подлечившись, Иосиф снова пошел искать в Киеве работу. Устроился на железную дорогу, где занимался покраской сигнальных столбов, различных знаков и вывесок. Каждый день ему приходилось путешествовать на дальние расстояния, передвигаясь на проходящих поездах.
В феврале 1917 года в России начались революционные будни. Приняв пропаганду большевиков за чистую монету, Иосиф Кузьковский записался добровольцем в Красную армию. Наконец-то евреи получат в России равные с людьми других национальностей права, а простые работники заживут достойно! Но, воюя против врагов революции, парень вскоре убедился, что многие товарищи-большевики недолюбливали евреев. Наступил момент, когда Иосиф уже не понимал, что вероятнее: получить ли пулю от белых, или же от своих, красных, что было куда обиднее. Вдруг у командира части созрела идея — заслать «революционного художника» товарища Кузьковского в тыл к врагу, в Галицию. Перспектива стать большевистским шпионом на польской территории Кузьковскому не понравилась, поэтому он решил бежать или в Киев, или к маминому брату — в Витебск.
По дороге в тыл дезертира поймали красноармейцы из его же полка. Но знакомый солдат, который привел Иосифа к оврагу на расстрел, юного художника, нарисовавшего для части кучу плакатов и транспарантов, пожалел. Пальнул два раза в воздух и приказал бежать прочь что есть сил.
Иосиф продолжил свой путь в Беларусь. Двигался на север проселочными дорогами, скрываясь и от белых, и от красных, и от петлюровцев. В пути он успел и переболеть тифом, и влюбиться в очаровательную польскую медсестру, выхаживавшую его от тифа в лазарете. Насмотрелся в дороге всякого. Однажды, зайдя в дом, стоявший в стороне от местечка, обнаружил там растерзанную еврейскую семью.
Добравшись до Витебска, где жил дядя по матери, Иосиф заявил о пропаже документов и выправил себе новые. Из-за перенесенного тифа снова мобилизован он не был, благоразумно скрыв, что уже воевал на стороне советской власти. Пробыв у дяди совсем недолго, он снова оказался в Киеве.
Сначала молодой человек нашел себе в городе место в живописной мастерской Аша, затем — в бывшем кинотеатре Антона Шанцера на Крещатике, где долго занимался изготовлением для кинотеатра афиш и плакатов.
В 1926 году Иосиф женился на своей возлюбленной — Ольге. Паре удалось даже сыграть традиционную еврейскую свадьбу: с раввином, хупой, клезмерской музыкой. Но наслаждался счастливой семейной жизнью он недолго. Постоянно пытаясь заработать, молодой художник взялся рисовать портреты киевского военкома и его любовницы. Заказчики были настолько невыносимы, что Иосиф, написав портрет женщины, в продолжении работы военкому отказал. Тот, с угрозой в голосе, пообещал Кузьковскому это припомнить. Вскоре Иосифа посадили в тюрьму за дезертирство и уклонение от службы. Отсидел, правда, «всего лишь» год и два месяца. Срок скостили благодаря постоянной работе над портретной галереей тюремного начальства и его родни.
После отсидки, в 1927 году, Кузьковский наконец-то начал учиться в Киевском художественном институте. Потратил кучу времени и усилий на подготовку и поступление, и все же добился своего. Всё шло хорошо, пока в учебном заведении не началась «охота на ведьм». Искали «правую» и «левую» оппозиции. Человек, отсидевший за дезертирство, мог попасть в жернова без особых на то усилий. C предпоследнего курса Кузьковский ушел сам. Вскоре правильность такого решения подтвердили многочисленные аресты, прокатившиеся по институту.
В 1929 году Иосиф Вениаминович начал работать с Киевской кинофабрикой, где познакомился с легендарным Довженко. Сотрудничество было более чем плодотворным. Работая над кинодекорациями и плакатами, Иосиф Вениаминович сложился как признанный специалист в своей области. Он стал автором известных всем советским кинолюбителям плакатов для таких кинокартин как «На берегах Ровуми», «Сын Зорро» (оба — 1928), «Кнут надсмотрщика» (1930), «Хабарда!» (1931).
В конце 1930-х относительной свободе творчества пришел конец. В кинематографе настало время совершенно бездарных идеологизированных фильмов, для рекламы которых приходилось рисовать не менее фальшивые плакаты.
И тут в жизни художника произошел удивительный случай. В 1938 году, в поезде, Иосиф Вениаминович познакомился с евреем, агрономом еврейского колхоза на Херсонщине. Евреи на земле — эта мысль невероятно захватила художника. Приехав в гости к еврейским крестьянам, Кузьковский удивился еще больше. Крепкие и загорелые евреи побеждают в спортивных состязаниях команду донских казаков! Те привезли в подарок еврейским колхозникам папахи и шаровары, которые местные сразу же и примерили. Так у Кузьковского появились первые известные живописные полотна — «Встреча с еврейским агрономом еврейского колхоза» и «Соревнование в колхозе».
В 1941 году эти картины, а также многие другие, созданные к этому времени, были выставлены в Киевском доме художников на персональной выставке автора. Все они сгорели во время пожара в самом начале германо-советской войны.
Когда разразилась война с нацистами, Иосиф Вениаминович ринулся в военкомат — хотел добровольцем идти на войну. Бывшему дезертиру сообщили, что вызовут, когда тот понадобится. Так и не дождавшись вызова, Иосиф Вениаминович с женой эвакуировался на восток. Доехали до Махачкалы, затем — в Ташкент.
В Узбекистане известному художнику предложили любой город на выбор. Он пал на Маргелан — далекий от столицы городок, но с невероятно поэтическим названием. Оказалось, что, кроме названия, ничего поэтического в городе не было. В этом страшном месте медленно умирали высланные туда ингуши.
Иосиф Вениаминович стал работать в «Окнах ТАСС» Маргелана. В его творениях нашла отражение героическая борьба жителей СССР с гитлеровскими полчищами. Потом был переезд в Фергану и работа над узбекской серией картин: «Радостное известие», «В чайхане», «Пение с тарелками», «Нищие», «Шахимардан».
Иосиф Вениаминович, тяжело переживавший трагедию еврейского народа, написал в Узбекистане и такие полотна, как «Акция», «Не стреляйте!», «Расстрел», «Куда вы меня ведете?»; начал трудиться над эскизом картины, изображающей массовое уничтожение немцами евреев.
В конце войны встал вопрос о возвращении. В Киев Кузьковские ехать не хотели — ходить по городу, где погибли их знакомые и близкие, было выше их сил. Своей «европейскостью» привлекла Рига, о чем Иосиф Вениаминович и сообщил по приезду секретарю Латвийского союза художников. Тот изменился в лице и потом долго пытался выслать неосторожного Кузьковского в Лиепаю. В Риге настроения после войны были отчетливо антисемитскими. Однажды в транспорте Ольга Давидовна, жена Иосифа Вениаминовича, услышала: «Подумать только! Надеялись, что наконец-то избавились от них, а они опять понаехали!»
В Риге, ради куска хлеба, Иосиф Вениаминович по-прежнему писал в духе социалистического реализма советских героев и тружеников. Также он плотно занимался иллюстрацией произведений Толстого, Лермонтова, Николая Островского, Бориса Полевого, Эммануила Казакевича и многих других. А в свободное от работы время продолжал создавать свое грандиозное полотно об уничтожении еврейской общины, начатое в эвакуации. Решив сделать аллюзию на библейскую историю разрушения Иерусалимского храма, назвал картину: «Если я это забуду…» — как в Псалмах царя Давида: «Если я забуду тебя, Иерусалим, — забудь меня, десница моя».
Когда пришла пора показать картину высокой комиссии из Москвы, приехавшей в Ригу осматривать достижения латвийских художников, разразился скандал. Комиссия негодовала, Кузьковского окрестили еврейским буржуазным националистом. Разрядило обстановку только выступление народного художника Латвийской ССР Карлиса Миесника, которому потом здорово влетело за защиту «еврейского националиста». Картину удалось отстоять чудом и не сразу. Однако название, как и стоило ожидать, цензура не пропустила. Новое — «Бабий Яр» — также вскоре признали национально-еврейским, поэтому позволили назвать лишь совсем нейтрально: «В последний путь».
Кузьковского очень тяготила профанация творчества. Хотя написание портретов вождей позволяло поддерживать материальную стабильность и, что было не менее важным, являлось своеобразной охранной грамотой от излишнего внимания чекистов, все же у художника случались срывы. Однажды он, за пару дней до сдачи очередного «Ленина», порвал картину в клочья. Жена еле уговорила быстро написать копию уничтоженной работы — если бы про это кто-то узнал, ехать им в Сибирь.
14 мая 1948 года была провозглашена независимость Израиля. Иосиф Вениаминович ликовал, хотя и не надеялся, что ему когда-то удастся уехать на родину предков. У него появилась идея: если не Израиль, то тогда хотя бы переедем в Биробиджан! Правда, в скором времени оттуда начали приходить обескураживающие известия. Ничего еврейского, по сути, в Биробиджане не было. Еврейская автономная область скорее напоминала резервацию. Добрые люди посоветовали Кузьковскому забыть об этой идее раз и навсегда.
По воспоминаниям активистки Алии Баси Житницкой, чей муж Марк был не только товарищем по цеху, но и земляком автора, многие молодые люди именно благодаря полотну «Бабий Яр» и другим работам Кузьковского вернулись в лоно своего народа.
19 апреля 1963 года Иосиф Кузьковский стал одним из организаторов митинга в Румбульском лесу. Митинг был посвящен 20-й годовщине восстания в Варшавском гетто. Известный рижский активист Иосиф Шнайдер сделал фотокопию «Бабьего Яра». Картина рижского художника стала центральным элементом обелиска, установленного на месте массового убийства рижских евреев.
Местные власти категорически не хотели увековечивать память жертв Холокоста. Но художник решил во что бы то ни стало бороться. Краски и кисти стали ему оружием в борьбе со стремлением Советов игнорировать историческую правду. Помимо того, что он творил на еврейскую тематику, Кузьковский все больше и больше погружался в общественную жизнь. Так, художник ходатайствовал перед латвийскими властями о возобновлении работы еврейской художественной самодеятельности, которую власти Латвийской ССР в свое время запретили.
В 1967 году Иосиф Вениаминович посетил посольство государства Израиль в Москве. Встреча с израильтянами и московскими сионистами — Тиной Бродецкой, Леней Липковским, Давидом Хавкиным — произвела на рижанина неизгладимое впечатление.
В апреле 1967 года состоялась его последняя персональная выставка в СССР, во Дворце культуры завода «ВЭФ». Художник решил рискнуть — вывесил ряд картин на еврейскую тематику: «В последний путь», «Мы будем жить», «Пылающее гетто».
Затем была Шестидневная война Израиля против коалиции арабских государств. Кузьковские не отходили от радиоприемника, с тревогой слушая сводки новостей. Советские радиопередачи радостно намекали, что дни Израиля сочтены. Но вдруг произошло чудо — триумфальная победа еврейского государства! В честь этого невероятного события Иосиф Вениаминович написал свое легендарное полотно «Давид и Голиаф», на котором поверженный великан был изображен в виде араба, а маленький Давид очень походил на типичного местечкового еврея. В этот же период художником была подготовлена линогравюра «Транзистор» — намек на то, как рижские евреи ловили новости с Ближнего Востока. Была еще одна картина с близким Кузьковскому с детства образом — «Мачеха». Злая старуха в платке с крестами, делающая вид, что гладит ребенка в еврейском одеянии, другой рукой больно вцепилась в мальчика, удерживая его от побега.
Победа Израиля в Шестидневной войне вызвала у евреев Советского Союза чувство гордости за свой народ. Гостеприимный дом Иосифа Вениаминовича и его жены стал центром национальной еврейской жизни в Риге. Еврейские активисты приходили к Кузьковским по шабатам, на все основные еврейские праздники, на День независимости Израиля, нередко — просто забегали узнать свежие новости, переданные по «Коль Исраэль».
Отныне основные силы художник посвятил борьбе советского еврейства за свои права. При помощи рижских активистов Кузьковский размножал свои линогравюры на еврейскую тематику, которые расходились по всему Союзу.
После отъезда видных рижских сионистов в Израиль в 1968 году Иосифа и Ольгу Кузьковских в СССР больше ничего не держало. Весной 1969 года пара наконец-то получила вызов от Иосифа Шнайдера, а через несколько месяцев мытарств — долгожданное разрешение уехать в Израиль. В Риге власти художника не задерживали, сочтя за лучшее поскорее избавиться от смутьяна. На вокзале Кузьковских провожали сотни людей. Когда поезд отъезжал от перрона, над рижским вокзалом взлетела песня «Авейну Шолом Алейхем».
11 августа 1969 года Кузьковские прибыли в Эрец-Исраэль. Со своими друзьями-рижанами Иосиф Вениаминович посетил все основные памятники еврейской истории. Выполнял частные заказы, получил и предложение поработать плакатистом для общества помощи еврейству СССР «Маоз».
По заказу Голды Елин, выдающейся израильской общественницы, Иосиф Кузьковский должен был нарисовать серию из пяти плакатов, иллюстрирующих борьбу советских евреев за право репатриации. Успел, правда, создать только один плакат — иллюстрацию фразы из Книги Исход — «Отпусти народ мой!» На нем изображено заграждение из колючей проволоки в форме серпа и молота и за ним — еврей, держащий на руках ребенка. На обратной стороне распространяемого обществом «Маоз» плаката публиковались имена узников Сиона.
Известные израильские художники Аарон Гилади и Моше Бар-Неа энергично приступили к организации первой персональной выставки Иосифа Кузьковского в Израиле. Всё шло как нельзя лучше, но планы перечеркнула трагедия. В один из дней художник получил заказанные рамы к картинам и принялся их самостоятельно таскать по лестнице. Почувствовал недомогание, но дома не остался, а отправился вечером на мероприятие Объединения репатриантов из Латвии, посвященное трагедии в Румбульском лесу. Назавтра Иосифу Вениаминовичу стало хуже, он попал в больницу.
4 января 1970 года Иосифа Кузьковского не стало. Он умер в палате больницы «Шарон» от инфаркта. Персональная выставка открылась уже после его смерти, 21 февраля 1970 года, в Доме искусств в Тель-Авиве. В числе почетных гостей выставки были Голда Меир и председатель Кнессета Реувен Баркат.
Сегодня картина Иосифа Кузьковского «В последний путь» находится на постоянной экспозиции в израильском Кнессете. Его картины и плакаты можно увидеть в музеях России, Норвегии, Израиля, в частных коллекциях.
Дни Иосифа Вениаминовича в Израиле были не долги. В своем первом письме из Израиля Кузьковский восторженно писал: «…представьте себе, что я приложил свои шершавые руки к Стене Плача и погладил ее…» Художник поднялся к своему народу и остался с ним навеки.
21.01.2022
