Эзра Русинек
1914 – 1991
Самое яркое детское впечатление Эзра Русинек получил на митинге в честь получения Великобританией мандата Лиги Нации на управление Палестины. Тогда, в далекой Латвии, ему подарили бело-голубой флаг, который стал символом его жизни на долгие годы.
В семье Иосифа Русинека и Рахель Райбман говорили на немецком, хотя с началом Второй мировой войны перешли на идиш, чтобы не пользоваться “языком врага”. Рахель идиш знала хорошо, но ее супругу пришлось приспосабливаться параллельно и к языку евреев, и к языку большевиков — русскому.
Однако, по-правде говоря, это было совершенно нетипично для Либавы. В Либаве доминировала немецкая культура и люди образованные давно перешли на язык Шиллера и Гете. Все знали государственный язык, латышский, а русский не слышался на улицах совсем.
Несмотря на языковую политику, атмосфера в мишпухе была истинно-еврейской: соблюдались все праздники, детей, Эзру, Хадасу и Мирьям, иногда заставляли ходить в синагогу — все как в любой приличной семье. Но на религию особо не напирали — детям в этом вопросе давали карт-бланш.
Первая школа у Эзры была немецкой, но трех классов в этом учебном заведении хватило, чтобы перевестись — там царил дух махрового антисемитизма. И это при том, что большинство учеников были евреями. В новой еврейской школе с 4 по 6 класс были уроки иврита несколько часов в неделю, иврит был и в хедере, но солидными эти знания было назвать сложно. Тем более хедер Эзре через пару лет окончательно надоел.
Эзра предпочитал хедеру скаутскую организацию, где царил неповторимый дух братства и смелости. В 1924 году скаутская организация раскололась на две части: «Ха-шомер ха-цаир» и «Бейтар», но никакой вражды не было — соседи по этажу, мальчики и девочки, ходили друг к другу в гости.
В 15 лет со скаутами и вообще еврейской жизнью пришлось прервать: фамильная специальность, производство часов, требовала солидного образования, которое можно было получить только в Европе.
У выходца из польского местечка Пилице Иосифа Русинека в Лиепае была солидная и известная часовая фирма Kenissur, собиравшая часы из наилучших швейцарских деталей.
Приехав в 1930 году во французский Безансон, родной город Виктора Гюго и Братьев Люмьер, Русинек пребывал там два года. События в Германии уже начали приобретать угрожающий характер ничего хорошего не сулящий еврейскому населению Европы. Овладев всеми тонкостями ремесла в часовом техникуме, Русинек вернулся в родной город.
В Либаве везде шли разговоры о сионизме и еще не утихли споры после 17-го конгресса в Базеле. Лидер сионистов-ревизионистов Владимир Жаботинский призвал на конгрессе одобрить резолюцию, декларировавшую целью сионизма создание в Эрец-Исраэль еврейского большинства и еврейского государства на обоих берегах реки Иордан. Когда его предложение было отвергнуто, он разорвал свое удостоверение делегата, воскликнув «Это не сионистский конгресс!»
Юго-Запад Латвии был тогда совсем близко к Германии, где по улицам маршировали молодчики в коричневых рубахах, яростно призывая разобраться с “еврейской угрозой”. Русинек понял, что позиция Жаботинского для него наиболее близка: народ без государства в таких условиях долго не просуществует. Он, в конце концов, или будет ассимилирован, или уничтожен насильственным путем.
Вступив в Бейтар, Русинек нырнул в омут с головой в подготовку еврейской молодежи к борьбе за собственное государство в далекой Палестине. Этому не помешала служба в Латвийской армии в 1934–1935 годах. Наоборот, молодежь использовала все возможности для овладения военным делом и навыками, необходимыми для борьбы за еврейское государство.
За год до начала Второй мировой войны Русинек женился и энергично предпринимал всевозможные меры для получения сертификата от британского правительства на въезд в Палестину. Сертификат вовремя не пришел, а нападение немцев на Польшу перечеркнуло все планы на выезд — у граждан Латвии отобрали загранпаспорта. В 1940 году в Латвию вошли советские войска и Бейтару пришлось уходить в подполье. На конспиративных встречах Русинек со своими соратниками решили дождаться лучших времен, но тихо пересидеть не получилось — 14 июня 1941 года Эзру со всей его семьей депортировали в село Новоселово Красноярского края.
Депортировали всех “буржуев” и не внушающих доверия в политическом отношении. В латышской префектуре Русинек был зарегистрирован как секретарь Бейтара. А после ареста его председателя Берковича тучи стали сгущаться еще быстрее. Во время депортации помог случай: отец, Иосиф Русинек, попал в вагон к политическим и прямиком отправился в Мордовские лагеря, а Эзру в суматохе посадили к семье.
В Сибири местные чекисты очень скоро вспомнили про Бейтар: начали вызывать на допросы, но, к большому счастью, в 1942–1943 годах было явно не до этого.
Доказательств не нашли, хотя один раз от неминуемого ареста было рукой подать. В начале 1942 года Русинек получил наконец сертификат на въезд семьи в пределы Британского мандата и с этими бумагами отправился к местному коменданту. Главный милиционер оказался порядочным человеком и в доверительной беседе посоветовал быстро спрятать сертификаты и больше никогда не поднимать этот вопрос.
Обстановка на фронтах была напряженной, но, несмотря на обращение Русинека в военкоматы — хотел пойти добровольцем в Красную армию и бить нацистов — ему, как неблагонадежному, отказали.
Только в конце войны семье удалось переселиться из глухого Новоселова в пригород Красноярска. К ним присоединился глава семейства Иосиф Русинек, которого выпустили из концлагеря по состоянию здоровья.
В 1947 году Русинеки, получив от НКВД разрешение, вернулись из ссылки в Ригу. Настроение среди знакомых сионистов там было подавленное. За год-полгода до этого по городу прокатился вал арестов и общение между людьми практически отсутствовало, кроме самых близких знакомств.
О происходящем в Палестине было известно только из скудных сведений Советской печати. Впрочем, в мае 1948 года трудно было скрыть свою радость и приподнятое настроение — еврейское население ликовало: Государству Израиль — быть!
В 1950 году снова пришлось бежать из Риги, не дожидаясь вторичной высылки в отдаленные области “необъятной Родины своей”. Изначально это было опрометчиво-вернуться в город, где тебя все знают! Сразу же о них донесли, начались расспросы знакомых и соседей, местного дворника. Всех, кто вернулся из ссылки в 1946–1947 годах, заново начали высылать.
Поехали по совету знакомых в город Энгельс, на Волге, но когда Русинек зашел в дом к знакомому рижанину, туда нагрянули нквдшники — убежал через окно. К этому времени там стало жарко, и приехавших туда рижан стали сажать. На семейном совете было решено попытать счастья в Ростове. В Ростове жил дядя Эзры, но даже он не смог помочь с пропиской, без которой человек становился нелегалом. Не без труда прописаться получилось только в 200-тысячном русском Таганроге, где прошли следующие 13 лет. Знакомый дяди, с которым они вместе бывали в синагоге, попросил свою дочь Розу Михайловну помочь рижанам. Роза работала директором продуктового магазина в Таганроге. Благодаря ее связям, Эзра Русинек смог зарегистрироваться в милиции. Прописка дала возможность поселиться с семьей в Таганроге и устроиться там на работу.
До смерти Сталина в Ригу было выезжать опасно, там Русинека искала милиция, хотя из-за бюрократических проволочек или каким-то известным только органам причинам во всесоюзный розыск их так и не объявили.
В Таганрог сведения об Израиле проникали крайне скудные. Немного рассказывали в своих письмах родственники, еще до войны уехавшие в Палестину, да кое-как ловились заграничные радиоволны.
Но зато в этой изоляции от крупной еврейской общины и еврейской общественной жизни постепенно вырисовывалась картина советского еврейства. По сути, евреями эти люди были только по происхождению, ничего еврейского вокруг не было. Увиденное рижанам одновременно шокировало и стимулировало к дальнейшим действиям.
В 1955 году лед понемногу тронулся. Мама героя, Рахель, получила из Иерусалима вызов — тогда, случалось, выпускали одиноких пожилых людей. В Таганроге местный отдел виз и регистрации про это ничего не хотел слышать, но на окраинах Советской империи, особенно в Прибалтике, дела обстояли по-другому. Нужно было как-то прописаться снова в Риге и подавать оттуда. В 1960 году Рахель Русинек смогла прописаться и уже через год репатриировалась в Израиль.
После Холокоста, гибели сестры Хадасы и всей семьи жены Розы, уже не нужно было лишний раз искать подтверждения тому, что выход еврейского народа — жить в собственном государстве.
В Ригу ехали с одной целью — добиваться выезда в Израиль. В Таганроге Русинек неплохо зарабатывал, но в Риге пришлось довольствоваться весьма скромным жалованием. В столице Латышской ССР никакой дискриминации в отношении рабочего Русинека не было, пока тот не подал в 1963 году на выезд. Ударили по дочери Илане: она была исключена c пятого курса Рижского мединститута и 8 лет после этого не смогла учиться. С сыном Иосифом было не менее сложно. После окончания школы в высшее учебное заведение не было смысла идти — за диплом требовали большой выкуп при выезде. Но без учебы забирали в армию — еще одно препятствие. Приходилось лавировать, поступать сыну в вечерний институт, искать справедливости в отношении дочери. Но в мединституте были непреклонны — отказывайтесь от подачи документов на выезд — потом поговорим про восстановление.
Вместе с тем, атмосфера в Риге была совершенно иная, чем в России. Через месяц после приезда начались работы на месте массового расстрела евреев в Румбульском лесу. Десятки молодых людей ухаживали за Румбулой и это количество росло каждое воскресенье. Для самосознания рижских евреев благоустройство могил сыграло колоссальную роль. Власти, когда давали разрешение на проведение работ по благоустройству, даже не подозревали к какому консолидирующим эффекту это приведет.
В 1963 году Эзра Русинек снова начал жить еврейской жизнью. Старые бейтаровские знакомые; выходцы из России, приехавшие после 1945 года в Латвию; новые друзья-сионисты. Последних было пока не очень много и все группы были практически не связаны между собой.
Шестидневная война 1967 года и вся та клевета, с которой сталкивались советские евреи в местной печати, привела к всплеску сионизма среди рижских евреев. А еще опрометчивое решение советского руководства закрыть выезд даже тем, кто уже получил на это разрешение. Рижский актив, те же Гарберы, не сидели сложа руки: в местную 30-тысячную еврейскую общину добавили дрожжей.
До 1967 года из этой еврейской массы по семейным причинам хотели уехать не более 200 семей. Гарберы и другие отказники подняли это количество в разы всего за полтора года. С конца 1968 по май 1969 года, в небольшой временной коридор, когда снова выпускали, из Латвии выехали не менее 600 семей.
В 1967 году в руки Русинеку попали два экземпляра французского журнала «Экспресс» с фотографиями Израиля и текстом. Статьи быстро перевели и стали распространять копии среди людей.
В 1968 году в городе было уже человек 20–25, которые собирались на частных квартирах и слушали лекции об Израиле и сионизме. Для этого собирались слайды, открытки и другие материалы, которые пересылались некоторым рижанам через родственников. Яков Гуревич, пионер рижского еврейского самиздата, который каждую свободную копейку превращал в еврейскую книгу, приобщил Русинека к этому небезопасному делу.
Переняв у Гуревича, чудом вырвавшегося из Союза, крупную библиотеку еврейской книги, Эзра Русинек начал с перевода «Эксодуса» Леона Юриса. Это в Израиле все кривились от этого произведения, а в СССР это был фурор! Печатали переведенные с немецкого копии на нескольких машинках: машинистка печатала, а Русинек диктовал. Один экземпляр остался в Риге, остальные четыре отправили в Москву, Новосибирск, Ленинград.
Конечно, были и спады в работе, когда слышали, что где-то обыск. Тогда все уходили на дно и долго не проявляли какой-то особой активности.
Самиздат был частью борьбы за выезд в Израиль, но эта деятельность была глубоко законспирирована. В феврале–марте 1970 года, когда вышла целая серия клеветнических статей, закончившаяся пресс-конференцией советских евреев, стало ясно, что отпор клевете может быть только открытым. Было ясно, что эта клеветническая кампания — не самоцель, а лишь предварительные шаги для развертывания целой акции против евреев, желающих выехать на историческую родину.
В течении апреля 1970 года образовался комитет по сбору подписей и отправления петиций во все адреса. Эта деятельность шла вразрез с официальной повесткой дня, что в Советском Союзе нет евреев, которые хотят уехать в Израиль.
В Союзе жалобщиков не любили, особенно льющих воду на мельницу “сионистского агрессора”. Так что самую первую крупную рижскую петицию — там было сто с лишним человек — сверху пришлось подписать Эзре самому — желающих не находилось. Чтобы не компрометировать алию, было решено никак не высказываться против советской власти и никаких дел с местным демократическим движением не иметь. Тем более, это было делом титульной нации — менять структуру советского государства.
Но органы уже поздним летом 1970 года взялись за дело. В июне–октябре 1970 года, одновременно с захватом группы "самолетчиков", прошли обыски, допросы, а затем аресты евреев Ленинграда, Риги, Кишинева. Были арестованы рижские сионисты Михаил Шепшелович, Рут Александрович, Борис Мафцир и Аарон Шпильберг.
Прошло первое следствие. Но в конце того же года стало понятно, что Комитет госбезопасности новое уголовное дело возбуждать не будет и аресты вряд ли продолжаться. Было обвинение о распространении сионистской литературы, но такой статьи в уголовном кодексе ЛатССР вовсе не было. Квалифицировали-то они ее как антисоветскую, но это еще нужно было доказать.
Еще была история со Львом Эльяшевичем, рижским сионистом, через которого фигурант “самолетного дела” Иосиф Менделевич передал два экземпляра текста «Обращения к западной общественности» и письмо, содержащее подробности плана угона самолета и имена людей, в этот план посвященных, Эзре Русинеку. Благодаря последнему «Обращение», пусть и с большим опозданием, но добралось до Израиля.
В ноябре 1970 года Русинек был одним из организаторов акции памяти в Румбуле, где присутствовало все гбшное начальство. Узнав про митинг, местное руководство в срочном порядке прислало с предприятий делегации трудящихся, кучу дружинников и милиции. Клеймя израильских агрессоров, выступали партийные евреи. После окончания мероприятия начался нелегальный митинг — это была бомба! Не менее 500 человек собрались почтить памятью убитых соплеменников и не желали расходиться несмотря на настойчивые требования органов внутренних дел и членов партии.
С алией было все глухо. Петиции, письма и прошения уже никак не действовали на республиканское руководство. До этого, 1 марта 1971 года, был прием у министра внутренних дел Латвии, который длился до часу ночи. Пришлось министру принимать 90 разъяренных граждан, которые вот уже 15 лет добиваются права на репатриацию. Власть постаралась сбить напор, поэтому по-иезуитски стала выдавать небольшое количество разрешений, не пуская на свободу основную массу желающих.
Всемирная конференция еврейских общин о положении евреев в СССР в Брюсселе 23–25 февраля 1971 года, с участием Бен-Гуриона и Артура Голдберга, представителя США в ООН, вселила уверенность и давала определенные тылы. После тщетных попыток разобраться на месте было решено ехать в Москву, где как раз с 30 марта по 9 апреля 1971 года должен был проходить XXIV съезд Коммунистической партии Советского союза.
Эзра Русинек был одним из участников легендарной голодной демонстрации советских евреев в Москве в Приемной Президиума Верховного Совета СССР 10–11 марта 1971 года. Там, не боясь последствий, он вступив в прямую полемику с заведующим Приемной Президиума Верховного Совета СССР Скляровым.
На заявление Склярова о том, что советские органы не препятствуют выезду за границу лицам для объединения членов разрозненных семей, Русинек парировал личным примером: «У меня в Израиле мать, я много лет безуспешно добиваюсь переезда к ней...».
Незадолго до московской голодовки начальник ОВИРа Латвийской ССР Кайя заявил Русинеку, что семьей считаются только те люди, которые живут под одной крышей.
В первый день демонстрации евреев выгнали из здания милиционеры с требованием подобру-поздорову очистить помещение. На следующий день Верховный Совет окончательно отказался отвечать на вопросы, отправив делегатов в приемную Министерства внутренних дел. Там ждал сюрприз в лице Николая Щелокова, министра внутренних дел и старого приятеля самого Леонида Ильича Брежнева. Экстравагантный, по тем временам, министр после получасовой обличающей речи о сионизме заявил, что советская власть никого в стране не держит.
Бюрократы репрессивных мер решили не принимать. Борьба рижских евреев, а также активистов из других городов, помогла той части советской верхушки, которая считала, что уж лучше избавится от этих неспокойных людей, взять верх. Сторонники репрессий были вынуждены отступить, а через двадцать дней после забастовки австрийское посольство уже выдавало тысячную транзитную визу.
Весной 1971 году Русинек и его семья получили разрешение на выезд и в начале апреля покинули Ригу на поезде, направляясь в Вену. Долгие годы скитаний и борьбы за выезд в Эрец-Исраэль подкосили здоровье героя. В поезде у Эзры Русинека случился сердечный приступ. Поскольку он отказался от эвакуации в больницу во время остановки в Минске и провел день без лечения, сердце получило очень серьезные повреждения.
Эзра Русинек так и не оправился от сердечного приступа, хотя и прожил еще двадцать лет в Иерусалиме. Но правда в том, что он до конца своих дней оставался рижанином до мозга костей. Большую часть времени он работал часовщиком, ремонтируя дома часы для двух магазинов. По сей день его сын Йосси получает комплименты и теплые слова от владельцев этих магазинов, которые до сих пор не встречали более искусного мастера.
02.06.2020
