Александр Мейсельман
1900 - 1938
Давид Мейсельман был станционным смотрителем на Сибирском тракте. Александр был младшим из его девяти детей. Когда отец умер, ему было четыре года. Заботы о мальчике взяли на себя родственники, жившие в Иркутске: одна из старших сестер, Дина-Эсфирь (в семье ее звали Лёля), вышла замуж за иркутского купца первой гильдии Д. М. Кузнеца, и после смерти отца вся семья перебралась в Иркутск. В 7 лет мальчик поступил в гимназию, где начал учить японский и китайский языки: в городах Восточной Сибири и Дальнего Востока они были частью учебной программы. Восточные языки и культура станут его спутниками на всю недолгую жизнь.
После окончания гимназии, в 1918 году, Александр поступил на юридический факультет Иркутского университета. В 1919 году его призвали на военную службу – он оказался в рядах Русской армии Колчака и успел поучиться на курсах ротных фельдшеров. После падения колчаковского режима и по сентябрь 1920 года Александр помогал раненым и больным бойцам в качестве «лекпома» (фельдшера) медицинской канцелярии Клинического госпиталя в Иркутске.
Демобилизовавшись, Мейсельман перевелся на восточное отделение университета. Вскоре оно стало Дальневосточным отделением внешних сношений факультета общественных наук – прообразом современного факультета международных отношений. Помимо занятий восточными языками, Александр увлекался поэзией и участвовал в литературном обществе «Барка поэтов». В сборнике «Отзвуки», выпущенном в 1921 году, впервые были напечатаны его стихи:
Мне волненья знакомы мало.
Целомудренно прост и молод.
Только злая колдунья сказала –
Будет белый соболь мой заколот.
Окончив в 1924 году учебу, Александр переехал в Ленинград. Здесь его назначили, но без зарплаты, научно-техническим сотрудником Отдела театра Государственного института истории искусств, а на жизнь он зарабатывал преподаванием литературы и истории театра в Пролеткульте, Гостехникуме печати, на Высших курсах искусствознания. Его специализацией стал восточный театр.
В 1929 году Александр Давидович решил отправиться в приключение и нанялся переводчиком японского языка на рыболовецкую шхуну Гостреста «Акционерное Камчатское общество». Отныне не Александр Давидович, а «цуяку-сан» – переводчик – оттачивал разговорный японский с обслуживающими промыслы японскими моряками, записывая все свои наблюдения в блокнот.
«Японцы жалуются, что на концессионных промыслах не разрешили телефонную связь. У нас ее тоже не было полсезона: ветры и олени рвут нашу проволоку. На разговоры у нас времени немного: инструкции, сведения об улове, изредка радиосводка Охотской станции, а иногда по вечерам зав. одного из участков, гигант, бывший партизан Блинков, играет на гармонике перед трубкой, и я даю по очереди японцам слушать рассыпчатую тальянку.»
По впечатлениям от этой поездки он выпустил в 1931 году книгу «Лам» (от Ламское, то есть Охотское море). Книга захватывающе описывает не только работу рыбных промыслов, суровую природу и жителей края, но и эпизоды истории Дальнего Востока.
«Но и при основании своем Владивосток скомпрометирован историком-энтузиастом. Момент возникновения города приписывается подвигу прапорщика Комарова, который с командою в 40 нижних чинов “русскою воинскою силою” 20 июня 1860 г. занял территорию современного Владивостока.
Как справедливо указывает автор очерка о Владивостоке, занятие какого-либо пункта военною силою предполагает существование неприятеля. Между тем достоверно известно, что в действительности никакого неприятеля не было и русскими был занят совершенно безлюдный край.»
После возвращения Александр Давидович сделал предложение Екатерине Дмитриевне Теннер, студентке факультета иностранных языков института им. Герцена. Она была потомственной аристократкой – внучка генерала от инфантерии, московского коменданта С. С. Унковского, и дочь генерал-майора Дмитрия Теннера, а он – сын станционного смотрителя, но аристократ по духу. Мейсельманы поселились в Детском (бывшем Царском) Селе под Ленинградом. В 1930-м году у них родилась дочь Ксения.
Александр был зачислен в аспирантуру Государственного института истории искусств. В своей рекомендации известный японист профессор Николай Конрад назвал Александра Давидовича единственным специалистом по истории и теории театра стран Дальнего Востока в Советском Союзе. В ленинградской печати стали появляться очерки Мейсельмана.
В 1935 году Александр Давидович был принят в члены Союза советских писателей и устроился преподавателем истории театра в Академии художеств. В том же году семья переехала в квартиру в Ленинграде – тогда в городе был сдан один из первых кооперативов научных работников. Мейсельман взялся за сборник рассказов. Рукопись была передана Максиму Горькому и получила положительную рецензию. Однако уже в типографии набор был рассыпан – автора арестовали.
14 октября 1937 года в квартиру Мейсельманов по улице Тверской 3/1 посреди ночи явились с обыском сотрудники третьего (контрразведка) отдела УНКВД Ленинградской области.
Перевернув всё вверх дном, чекисты разбудили 6-летнюю Ксению и начали рыться в постели у ребенка – вдруг ученый прячет там какую-нибудь крамолу. Когда Александра Давидовича уводили, дочка бросилась к нему на шею, но он, не подавая виду, бодро сказал: «Не волнуйся! Я скоро вернусь!»
С 15 октября профессор Мейсельман был отчислен из Всероссийской академии художеств «в связи с невыходом на работу».
В НКВД Александра Давидовича обвинили в том, что он являлся агентом японской разведки и занимался шпионско-диверсионной деятельностью. «Пришить» лингвисту шпионаж оказалось совсем не сложно.
На допросе 20 ноября 1937 года чекисты выпытывали у Мейсельмана подробности о его знакомствах с японскими гражданами. В 1925 году Александр Давидович случайно познакомился во дворе читинского кинотеатра с японским корреспондентом газеты «Асахи» Муруямой. Муруяма находился в городе по заданию редакции – освещал совершаемый японскими летчиками перелет по маршруту Токио-Москва. Студенту, конечно, нужна была практика, поэтому он в течение месяца встречался с Муруямой для языкового обмена. Корреспондент познакомил Мейсельмана с летчиками, совершавшими перелет, и несколькими японскими промышленниками, ехавшими в Москву в командировку.
Вскоре от японского журналиста Александру Давидовичу поступило предложение стать его секретарем, но Муруяму неожиданно отозвали назад в Токио, и планам не суждено было сбыться. С японцем Мейсельман поддерживал дружеские связи много лет и впоследствии несколько раз встречался.
В деле также упоминалось и знакомство Мейсельмана с посольским работником Накагавой, а также проживавшими в Ленинграде японцами Икедой и Назаки, и поездка с геологом Кобаяси по Кавказу в качестве переводчика.
Знакомств с японцами он и не отрицал. Но на все абсурдные обвинения ученый отвечал категорически: японским агентом не являюсь и шпионажем никогда не занимался. Не получив признательных показаний, следствие пошло традиционным для 1937 года путем. Два других арестованных «шпиона», некие Соколов и Новик, дали показания на Мейсельмана. Якобы он получал от Соколова секретные чертежи и схемы замаскированных бензохранилищ РККА в Ленинградской области для передачи их сотрудникам японской разведки.
В январе 1938 года Александр Давидович Мейсельман был осужден по статье 58-1а УК РСФСР за измену Родине, 18 января он был расстрелян. Скорее всего, его похоронили в Левашовской пустоши – урочище в районе железнодорожной станции Левашово (теперь это в городской черте Санкт-Петербурга).
Жене сообщили, что Александра Давидовича посадили на 10 лет без права переписки. Вскоре саму Екатерину Дмитриевну Теннер-Мейсельман, как «жену изменника Родины», сослали в Архангельскую область, в деревню Шангалы, в 120 километрах от железной дороги. Возможно, она могла бы избежать ссылки, но отказалась признать вину мужа и отречься от него. Ее принуждали к предательству, хотя Александра Давидовича уже не было в живых…
Дочь Александра Давидовича и Екатерины Дмитриевны Ксения рассказала своей внучке Насте: «Там прабабушка провела, наверное, около двух лет, сначала без работы, а потом была учителем немецкого языка в соседней деревне, в трех или пяти километрах от Шангал, куда она ходила пешком всю зиму в пургу и метель под отдаленный вой волков. Меня привозили туда дважды на летние каникулы, а потом у прабабушки обнаружилась опухоль, и нам пришлось ехать в Архангельск, чтобы получить разрешение на переезд в г. Вельск – районный центр, где была больница. Прабабушку прооперировали, и она некоторое время работала уже по специальности, т. е. преподавала английский в с/х техникуме, до перевода в 1940-м на так называемый 101-й км от Ленинграда, где разрешалось жить «неблагонадежным». Таковых, видимо, было много, и работу там прабабушка найти не смогла. Это был г. Луга, где-то на полпути до Пскова. Прабабушка стала зарабатывать себе на жизнь вязанием крючком кофточек для разных родственников и знакомых. Там нас и застала война, и оттуда мы почти пешком уходили от немцев, но это уже другая история».
В 1956 году родные получили свидетельство, что Александр Давидович умер в 1944 году от токсической дизентерии. Свидетельство о том, что он был в действительности расстрелян в 1938 году, родственники получили еще через много лет. Обычная практика для того времени.
И только в 21-м веке семья узнала, что Александр Давидович был расстрелян по так называемому списку «Харбинцы» № 15, то есть в связи с «Харбинской операцией» Большого Террора, которая началась после продажи Китайско-Восточной железной дороги и реэмиграции ее бывших служащих в Советский Союз. Ежовский приказ № 00593 был нацелен на бывших служащих КВЖД, реэмигрантов из Китая, китайцев, корейцев, уйгуров, японцев, «дальневосточников», сотрудников диппредставительств Китая, Кореи и Маньчжоу Го, а также «бывших». Спущенный план – 25000 «харбинцев», «осевших на железнодорожном транспорте и в промышленности Союза» – был перевыполнен как минимум вдвое. В списки репрессированных попали и «японские шпионы», которые никогда не были в Харбине, в том числе и А. Д. Мейсельман. Так его романтическое четверостишие из отчетного сборника стихов группы иркутских поэтов превратилось в жуткое пророчество: «Будет белый соболь мой заколот…»
С начала нового столетия стихи Александра Мейсельмана начали переиздаваться, в 2020 году была опубликована их подборка в научном журнале «Сюжетология и сюжетография».
Alexander Meiselmann
1900 - 1938
David Meiselmann was the station superintendent on the Siberian tract. Alexander Meiselmann was the youngest of his nine children. He was four years old when his father died. Relatives living in Irkutsk took care of the boy. At the age of 7, Alexander entered the gymnasium, where he began to learn Japanese and Chinese languages: in the cities of Eastern Siberia and the Far East, they were part of the curriculum.
After graduating from high school, in 1918, Alexander entered the law faculty of Irkutsk University. In 1919, he was drafted into military service – he ended up in the ranks of the Russian army of Kolchak and managed to study at the courses of company paramedics. After the fall of the Kolchak regime and until September 1920, Alexander helped the wounded and sick soldiers as a “Lekpom”(paramedic) of the medical office of the Clinical Hospital in Irkutsk.
Demobilized, Meiselmann transferred to the eastern department of the university. In addition to studying oriental languages, Alexander was fond of poetry and participated in the literary society “Barca of Poets”.
After graduating from his studies in 1924, Alexander moved to Leningrad. Here he was appointed, but without a salary, as a scientific and technical employee of the Theater Department of the State Institute of Art History, and he earned his living by teaching literature and oriental theater history.
In 1929, Alexander decided to go on an adventure and was hired as a translator of the Japanese language for the fishing schooner of the State Trust “Kamchatka Joint Stock Company”. Alexander perfected conversational Japanese with Japanese sailors serving the fields, writing down all his observations in a notebook.
Based on the impressions of this trip, he published the book “Lam” in 1931. The book captivatingly describes not only the work of the fishery, the harsh nature and inhabitants of the region, but also episodes of the history of the Far East.
Alexander was enrolled in graduate school at the State Institute of Art History. In his recommendation, the famous Japanese scholar Professor Nikolai Konrad called Alexander the only specialist in the history and theory of theater in the Far East in the Soviet Union. Meiselmann's essays began to appear in the Leningrad press.
In 1935, Alexander was admitted to the Union of Soviet Writers and got a job as a teacher of theater history at the Academy of Arts. Meiselmann took up a collection of stories. The manuscript was handed over to Maxim Gorky and received a positive review. However, already in the printing house the set was scattered - the author was arrested.
On October 14, 1937, in the middle of the night, officers from the third (counterintelligence) department of the NKVD of the Leningrad Region came to the Meiselmann's apartment with a search.
On October 15, Professor Meiselmann was expelled from the All-Russian Academy of Arts “due to absenteeism”.
In the NKVD, Alexander was accused of being an agent of Japanese intelligence and was engaged in espionage and sabotage activities.
During interrogation on November 20, 1937, the KGB asked Meiselmann for details about his acquaintances with Japanese citizens. In 1925, Alexander accidentally met in the courtyard of the Chita cinema with the Japanese correspondent of the newspaper “Asahi” Muruyama. Muruyama was in the city on the instructions of the editorial office - he covered the flight made by the Japanese pilots on the Tokyo-Moscow route. The student, of course, needed practice, so he met with Muruyama for a language exchange for a month. The correspondent introduced Meiselmann to the pilots who made the flight and several Japanese industrialists who were traveling to Moscow on a business trip.
Soon, Alexander received an offer to become his secretary, but Muruyama was unexpectedly recalled back to Tokyo, and the plans were not destined to come true. Meiselmann maintained friendly relations with the Japanese for many years and subsequently met several times. The case also mentioned Meiselmann's acquaintance with the embassy employee Nakagawa, as well as the Japanese Ikeda and Nazaki who lived in Leningrad, and a trip with the geologist Kobayashi across the Caucasus as an interpreter.
He did not deny his acquaintance with the Japanese. But the scientist answered all the absurd accusations categorically: I am not a Japanese agent and have never been engaged in espionage. Having received no confessions, the investigation went the traditional way for 1937. Two other arrested “spies”, some Sokolov and Novik, testified against Meiselmann. Allegedly, he received from Sokolov secret drawings and diagrams of disguised gas storage facilities of the Red Army in the Leningrad region for transferring them to Japanese intelligence officers.
In January 1938, Alexander Meiselmann was convicted under Article 58-1a of the RSFSR Criminal Code for treason, on January 18 he was shot. Most likely, he was buried in the Levashovo Wasteland – a tract near the Levashovo railway station (now it is within the city limits of St. Petersburg).
The wife was informed that Alexander was imprisoned for 10 years without the right to correspond. Soon, Ekaterina Tenner-Meiselmann herself, as “the wife of the Motherland’s traitor”, was exiled to the Arkhangelsk region, to the village of Shangaly, 120 kilometers from the railway. Perhaps she could have avoided exile, but refused to admit her husband's guilt and disown him.
In 1956, relatives received a certificate that Alexander died in 1944 from toxic dysentery. The evidence that he was actually shot in 1938 was received by his relatives many years later.
And only in the 21st century, the family learned that Alexander was shot on the so-called “Harbin” list No. 15, that is, in connection with the “Harbin operation” of the Great Terror, which began after the sale of the Chinese Eastern Railway and the remigration of its former employees to the Soviet Union.
Yezhov's order No. 00593 was aimed at former employees of the Chinese Eastern Railway, re-emigrants from China, Chinese, Koreans, Uyghurs, Japanese, “Far Easterners”, employees of diplomatic missions of China, Korea and Manchukuo, as well as “former”. The lowered plan – 25,000 “Harbiners”, “settled on the railway transport and in the industry of the Union” – was at least doubled. The lists also included “Japanese spies” who had never been to Harbin, including A. D. Meiselmann.
Since the beginning of the new century, the poems of Alexander Meiselmann began to be reprinted, in 2020 a selection of them was published in the scientific journal “Plotology and Plotography”.
