Меер Браславский
1905 - 1986
История – великое искусство. Ее творят люди яркие, умные, неугомонные. Такие, как наш герой Меер Браславский. Революционер до мозга костей, всю жизнь он провел в борьбе за счастье своего народа. В России эта борьба была обречена. Но ему удалось вырваться и попробовать снова.
Он родился в Керчи, в восточном Крыму. Семья была большой (восемь детей: пять сыновей и три дочери) и совершенно ассимилированной. Еврейские традиции в доме Браславских практически не соблюдались, кроме, разве что, правил кашрута и походов в синагогу на Йом-Кипур.
Глава семейства Моисей (Моше) Браславский, горный инженер, и мать Александра (Батья), владелица меняльной лавки, на детей не давили – выбирайте свой путь в жизни сами.
Идеологию в семье тоже не навязывали. Сам Моисей Браславский был одно время членом «Народной воли» и впоследствии поддержал Первую русскую революцию 1905-1907 годов. Он был хорошо знаком с женой Максима Горького, Екатериной Павловной Пешковой.
Из-за работы отца семья долго путешествовала по Кавказу и Дону, пока окончательно не осела в Ростове-на-Дону. Здесь все старшие братья и сестры Меера пошли в местные гимназии и стали последовательными социалистами. Как говорится, яблоко от яблони недалеко падает. Просвещенное городское окружение и обширная отцовская библиотека – книги Герцена и Чернышевского дома были практически настольными – сделали свое дело.
Была, правда, в семье Браславских и своя «белая ворона» – старший брат Меера Исаак (Ицхак). В отличие от всех домашних, плывших в фарватере общих для России социалистических идей, он всерьез увлекся сионизмом. В 16-летнем возрасте Исаак принес откуда-то гипсовый горельеф Теодора Герцля и повесил его в гостиной. Это было в 1917 году. Учившийся в русской гимназии 12-летний Меер (по-домашнему – Мера) запечатленного в гипсе бородатого человека не знал. Но брат Исаак был всеобщим любимчиком, у него в комнате постоянно собирались парни и девушки, которые о чем-то очень громко говорили и даже ругались. И Меер стал приглядываться к Герцлю.
Сразу после февральской революции 1917 года Ростов-на-Дону превратился в один большой митинг. Казачество, представители всех народов Кавказа, украинцы – все митинговали на площадях города под своими знаменами. Однажды, пройдя через площадь, где развевался неизвестный флаг, Меер пришел домой и спросил брата: «А у евреев нет своего флага?» Исаак тут же достал из ящика своего письменного стола бело-голубое полотнище: «Вот наше знамя!»
Когда началась Первая мировая война, в город хлынул нескончаемый поток беженцев из западных губерний России. Жизнь стала трудной, а после смерти Моисея Браславского, главного кормильца, проблемы многократно увеличились.
Но в сравнении с тем, что началось в городе сразу после Октябрьской революции 1917 года, все предыдущие трудности показались просто досадными неудобствами.
В Ростове творилась настоящая вакханалия, с постоянной сменой режимов и калейдоскопом проходящих через город многочисленных армий. 2 декабря 1917 года добровольческим частям атамана Каледина удалось полностью выбить из Ростова большевиков.
Через два месяца, 23 февраля 1918 года, Ростов снова захватила большевистская «социалистическая армия» прапорщика Рудольфа Сиверса, этнического немца, которого белые считали германским агентом. Большевики держалась в Ростове по 3 мая 1918 года.
Большой 14-комнатный дом Браславских был конфискован, взамен им дали крохотную квартирку. Меняльную лавку коммунисты закрыли, и мать семейства от пережитых переживаний слегла в постель. В Ростове начались голодные дни. Одна из сестер вынуждена была давать уроки игры на фортепиано. Сам Меер брался за любую работу, даже самую тяжелую. Главное было – достать еду для больной матери.
8 мая в Ростов вошла немецкая 20-я запасная дивизия, которая оставалась в городе до декабря 1918 года. Город считался ключевым пунктом для бесперебойного снабжения нефтью и открывал германской армии путь на Северный Кавказ. Но немцев сменила Добровольческая армия Деникина. Деникин, впрочем, евреям тоже ничего хорошего не обещал. Принимая 8 августа 1919 года еврейскую делегацию, сам Антон Иванович Деникин сокрушался: из-за крайне негативного отношения со стороны сослуживцев пришлось отправить в резерв офицеров-евреев. С отдельными грабежами и несправедливостью в отношении местных евреев придется мириться, но зато более страшные преступления были предотвращены его личным вмешательством.
Бурлящие на Дону события не только не остановили развитие сионистского движения, но, наоборот, придали ему силу. К тому, что сионизм – единственный путь для еврейского народа, людей подталкивали многочисленные инциденты. Первая конная армия Буденного, вошедшая в Ростов-на-Дону 10 января 1920 года, от деникинцев отличалась мало. Части 6-й кавдивизии под командованием Семена Тимошенко устроили в городе массовые грабежи и разбои, погибло несколько десятков евреев.
Рассчитывать приходилось только на себя. Меер Браславский и его одногодки, в основном студенты и гимназисты, вступили в отряд самообороны, чтобы противостоять погромщикам, убивавшим и грабившим еврейское население. Но сионистом Меер тогда не был: его с головой затянула романтика «легиона русских разведчиков», всероссийской скаутской организации.
Браславский пробыл в русских скаутах несколько лет, пока на одном из общегородских построений не увидел диво дивное – еврейских скаутов. Возглавлял организацию ростовчанин Миша Гутман. Меер сразу же загорелся идеей вступить в еврейские скауты.
Большевики к ростовским скаутам, и русским, и еврейским, относились одинаково настороженно. Если в некоторых других городах скаут-мастеров привлекали к организации новой коммунистической альтернативы – пионерии – то в Ростове-на-Дону весной 1923 года у руководства скаутских организаций были проведены обыски, изъяты литература и переписка. Все имущество ликвидированных организаций было передано юным пионерам.
Но еврейская молодежь завязывать со скаутством не собиралась. Большинство членов расформированной дружины перешло в созданный в 1922 году на подпольном съезде в Москве «Ха-шомер ха-цаир». Это была жестко политизированная организация лево-сионистского толка. Целью ростовских еврейских скаутов стала подготовка еврейской молодежи к переселению в Эрец-Исраэль и к киббуцной жизни.
Ростовские «шомеровцы» регулярно собирались в роще или на кладбище для совместного чтения книг и журналов, обсуждения сионистской идеи и политической повестки. Молодежь, конечно, не ограничивалась одной идеологией: были и спортивные состязания, и хор, и танцы. На ноябрьские и майские праздники молодые сионисты составляли и распространяли листовки.
Браславский присоединился к «Ха-шомер ха-цаир» и вскоре стал одним из руководителей – «богрим» – организации в Ростове. Среди соратников Браславского были впоследствии неоднократно арестованные органами ОГПУ Сара Каданская, Миша Гутман, Арон Брудный, Любовь Ягудина и Дмитрий Одесский.
Попав в новую компанию, он прочел труды человека с горельефа в гостиной – Теодора Герцля, узнал, кто такой Иосиф Трумпельдор, что означает «Эрец-Исраэль» и «кибуш ха-арец» – завоевание своей страны.
Исаак Браславский наконец заметил изменения в настроениях младшего брата, и отныне тому было позволено пользоваться обширной библиотекой Исаака и даже стать его посланцем – созывать на заседания в его комнате членов организации «Цеирей цион». Именно так называли себя те шумные молодые люди, регулярно приходившие к старшему брату. Исаак бросил учебу и зарабатывал деньги, причем исключительно физическим трудом, который мог пригодиться в Палестине.
Однажды у Браславских произошло особенно жаркое и многочисленное собрание. Меер тоже присутствовал на заседании, на котором было множество выступлений, – это был учредительный съезд ростовского отделения Сионистской социалистической партии (צ״ס, ЦС).
Члены ЦС организовали в городе Еврейский комитет помощи голодающим, который поддерживал связи с «Джойнтом» (крупнейшей еврейской благотворительной организацией, базирующейся в Америке и действующей по всему миру).
Уполномоченный ростовского «Джойнта» состоял в ЦС и успешно работал не только в Ростове-на-Дону, но и по всему Кавказу. В комитет пришлось включить и представителей советского органа – Евсекции при местном отделении ВКП(б) – которые ни одной ответственной должности не занимали, но были «глазами и ушами» большевиков.
Лично на Меера Браславского Сионистская социалистическая партия возложила ответственное задание – он занял должность секретаря созданного при помощи партии Еврейского комитета ремесленников и кустарей. Пик деятельности комитета пришелся на 1924-1926 годы. Задача его состояла в том, чтобы обеспечивать ростовских ремесленников и кустарей сырьем и организовывать сбыт готовой продукции. Благодаря партийным связям комитет неоднократно получал кредиты на приобретение сырья и инструментов. Свои люди в потребительской кооперации помогали со сбытом.
Помимо ростовского отделения Сионистской социалистической партии, Браславские стали и одними из организаторов ячейки «Гехалуца» в Ростове. Почти все его члены параллельно были социалистами-сионистами. Движение «Гехалуц» пропагандировало практическую подготовку еврейской молодежи к жизни в Палестине.
Меер Браславский получил из Москвы указание от ЦК «Гехалуц» о необходимости активизировать работу по подготовке к алии на месте. Параллельно своей работе в Еврейском комитете ремесленников и кустарей, он возглавил в Ростове-на-Дону «городскую ахшару» – трудовую практику и обучение ремеслу молодежи для подготовки к отъезду в Эрец-Исраэль. «Городская ахшара» представляла собой мастерскую по пошиву обуви, в которой в основном работали евреи из числа беженцев. Вскоре Браславский организовал и возглавил на Кавказе «сельскохозяйственную ахшару» – там молодые люди привыкали к киббуцной деятельности.
«Гехалуц» действовал в Ростове-на-Дону легально. Но, в конце концов, бывшие члены левого крыла «Поалей-Цион» поставили вопрос ребром: или члены ЦС покидают «Гехалуц», или они сообщают «куда следует». Пришлось проявлять особую осторожность. Секретарь «Гехалуца» прекратил посещать партийные собрания.
Обстановка на Дону накалялась. Накалялась и атмосфера в семье Браславских. Исаак поселился отдельно и с родными общался мало: один из братьев был пламенным большевиком.
Через год, 12 декабря 1925 года, город накрыла очередная волна арестов: ОГПУ Северо-Кавказского края под руководством непримиримого чекиста Ефима Евдокимова арестовало несколько десятков социалистов-сионистов, включая несовершеннолетних.
После ареста своих друзей Меер и оставшиеся на воле восемнадцатилетняя Сара Каданская, шестнадцатилетний Аарон Брудный, а также совсем юные сионисты Эрлихман, Клейнберг и Евнина решили поддержать товарищей. Вместе они составили и расклеили по городу листовку-обращение к евреям, призывающую выступить против произвола ОГПУ.
Прокламация разлетелась по Ростову 26 февраля 1926 года, а через два месяца, 27-28 апреля 1926 года, чекисты арестовали Браславского, Каданскую и Брудного. Их несовершеннолетних помощников также быстро выследили и арестовали, но вскоре отпустили за малостью лет.
Всего в городе весной 1926 года были задержаны около 30 человек, состоявших в ЦС, его молодежном крыле «ЦС Югенд-Фарбанд», «Ха-шомер ха-цаир» и легальном «Гехалуце». Был арестован и 20-летний Меер. К тому моменту он уже не был скаутом, а развивал местное отделение «ЦС Югенд-Фарбанд» – Молодежной лиги сионистов-социалистов, которая провозглашала строительство социалистического еврейского общества в Палестине, сочетая идеи «революционной социалистической войны» с «конструктивной работой».
Вместе со всеми был арестован и председатель Еврейского комитета ремесленников и кустарей, где Браславский состоял секретарем. Председатель в партиях не числился, его вина была лишь в том, что он предоставил Мееру печатную машинку, на которой и были размножены злополучные листовки.
Вскоре стало известно, кто сдал сионистов: незадолго до ареста Браславский и его однопартийцы познакомились с молодым человеком, сотрудником советской областной газеты, прибывшим из другого города. У него было рекомендательное письмо, которое никто не потрудился проверить.
Браславского посадили в одиночную камеру. Когда через несколько недель перевели в общую, один из арестованных членов «ЦС Югенд-Фарбанд» стал уговаривать Браславского и остальных заключенных подписаться под письмом об отказе от политической деятельности. Он уверял: ЦК партии решил, что, в случае массовых арестов, нужно подписаться под подобным письмом ради продолжения дальнейшей работы. Сторонник соглашения с властями имел высокий авторитет среди молодежи, поэтому спорили долго и ожесточенно. Браславский тоже выступил в камере перед товарищами. Главный его тезис состоял в том, что отказ от идеалов не только безнравственен, но и деморализует оставшихся на воле товарищей. На сторону Меера встало большинство, и под позорным письмом никто не подписался. Кроме его главного оппонента, который вскоре вышел на свободу и вернулся в Ростов.
На протяжении всего следствия Браславский всячески отрицал хоть какое-то отношение к Сионистской социалистической партии. Пока однажды на очной ставке его не опознал один из задержанных товарищей. Особого выбора у того не было: во время обыска у него нашли записки от Браславского.
Но Меера неожиданно отпустили. Как оказалось впоследствии, чекисты решили установить за ним оперативное наблюдение. Чувствуя неладное, Браславский избегал встреч с однопартийцами и захаживал только к активистам всё еще легального «Гехалуца». Спустя три месяца молодой человек снова оказался за решеткой. Следователь прямо заявил: поскольку пользы от Браславского при вычислении сионистов-социалистов, которые остались на свободе, решительно никакой не было, то и причин оставлять его на воле нет.
Решением Особого совещания при ОГПУ от 18 июня 1926 года Меер Браславский был осужден к 3-летней ссылке в Казахстан. Через неделю приговор был заменен на высылку в Палестину, но исполнение нового приговора затянулось без намека на продвижение.
Браславскому велено было готовиться к этапу. Заключенные обратились к властям с просьбой о прощальном свидании с родными и близкими. В этом им было отказано. В день этапа Браславский с товарищами наотрез отказались выходить из камеры, постелили на бетонный пол свою верхнюю одежду и объявили забастовку. Прибежавший на шум тюремный начальник приказал вывести заключенных силой. Началась свалка, и один из арестантов, осужденный по уголовной статье, даже умудрился швырнуть в начальника ведро, используемое как нужник.
Добиться так ничего и не удалось. По этапу шли долго, прибыли в конце концов в Большенарымское Семипалатинской области. Там, в Казахстане, Браславский познакомился со своей будущей женой Ядей (Эдей) Зильбергерц, также попавшей в ссылку из-за своей деятельности в Сионистской социалистической партии.
В Казахстане ссыльные жили сплоченно. Безработный не оставался без помощи: или денежной, или продуктовой, или найденным для него рабочим местом. Почти все ссыльные в Большенарымском жили коммуной – кроме одного, члена партии народных социалистов. Тот проповедовал полную свободу в половых связях, был вообще весьма оригинальным человеком; от него все держались подальше.
Большенарымское находилось далеко от железной дороги, в устье правого притока реки Иртыш. На запад от поселка простиралась безлюдная степь, на восток – горы Алтая. Солдат, который сопровождал ссыльных, обычно никого не сторожил, посапывая в телеге: бежать было некуда. Сама природа делала за охранника его работу.
В ссылке собрались левые различных направлений, но всех их объединяло отрицательное отношение к большевизму. Однажды майским вечером глава местного ОГПУ приказал согнать всех ссыльных в одну избу и выставить охрану. Гэпэушник не хотел, чтобы «политические» принимали участие в первомайских торжествах в населенном пункте. Входную дверь закрыли снаружи, заперев людей на целый день. Один из заключенных, анархист, предложил снять дверь с петель. Несколько человек начали ее снимать, но дверь никак не поддавалась. В конце концов анархист с силой надавил плечом… и с грохотом вылетел наружу вместе с дверным косяком. Солдат-киргиз, охранявший дом, ужасно перепугался и бежал прочь со своего поста. Увидав, что охранника и след простыл, ссыльные мирно разошлись по домам. За это нарушение политических разбросали по другим населенным пунктам.
В Казахстане Браславские подали прошение в ОГПУ с просьбой отправить их в Палестину. Разрешение получили не сразу и не без помощи старой знакомой отца Браславского – Екатерины Пешковой.
Начался длинный и утомительный путь из казахских степей через Ахтубинск и юг России в Одессу. Причем в Ростов-на-Дону заезжать было нельзя. В Ахтубинске родился первенец Браславских, Ицхак – Асик по-домашнему. За неимением колыбели младенца везли в тазике для воды.
В конце концов, в декабре 1928 года семья прибыла в порт Яффо. В Британской Палестине Браславский быстро получил должность в соответствии со своим образованием – инженера-химика.
На месте его должен был встречать старший брат Исаак, которого ОГПУ также выслало в Палестину. После ареста в 1925 году брат оказался в Семипалатинске, где устроился в железнодорожную мастерскую. С политикой он не завязал, и вскоре организовал и возглавил в мастерской забастовку. Из Казахстана его отправили в московскую тюрьму. В феврале 1928 года Исаак Браславский, как и младший брат, получил при содействии «Помполита» (политического Красного креста) и всё того же доброго ангела Браславских, Екатерины Пешковой, загранпаспорт на выезд в Палестину. Прибыл он в порт Яффо на пароходе, по всем сведениям, не позже 13 мая 1928 года.
Но брата нигде не было. Меер искал Исаака по всей стране, денег катастрофически не хватало, поиски отнимали всё свободное время и силы.
В конце концов, знающие люди сообщили Браславскому: не ищите брата, его нет в живых – покончил с собой. Тяжелые условия ссылки и одиночная камера Бутырки негативно повлияли на душевное состояние Исаака Моисеевича Браславского. В Эрец-Исраэль он успел прожить всего полгода.
Трагически лишившись родного брата, Браславский решил осуществить свою давнюю мечту – стать киббуцником. В 1928 году он приехал со своей маленькой семьей в Нахараим, где работала организованная Пинхасом Рутенбергом Палестинская электрическая компания.
Браславский начал трудиться на строительстве гидроэлектростанции при впадении реки Ярмук в Иордан. Несмотря на свое образование химика, полученное еще в России, он стал землекопом, разгружал вагоны – не гнушался никакой тяжелой работой. Но благодаря отличным организаторским способностям он вскоре был выбран лидером рабочей группы – «квуцы».
Во время покупки земли для поселка Меер Браславский стал одним из переводчиков эмира Трансиордании Абдаллы, приехавшего в Нахараим. Переводил по цепочке: с иврита на черкесский, который выучил в детстве на Кавказе, затем черкесская охрана переводила Абдалле с родного им языка на арабский, и таким же манером обратно.
Несмотря на тяжесть работы и непривычную жару, у Браславского была цель – попасть в члены киббуца, основанного в 1924 году латышскими «халуцим» недалеко от места, где он работал. И киббуцники приняли его в свои ряды. Через 10 лет поселенцы решили немного продвинуться в верховье реки Ярмук, где основали киббуц Ашдот Яаков (Ихуд). Вместе с ними была и семья Браславских.
Усердно проработав 15 лет на «Хеврат хашмаль ха-Нахараим» и в Палестинской поташной компании в Сдоме, Браславский возглавил мастерскую по обработке металлов в родном киббуце Ашдот Яаков. С 1970-х годов и до пенсии он работал на заводе пластиковых изделий «Лог».
Меер не забывал об общественной и образовательной работе. Любимый коллегами, он со своим неистребимым русским акцентом частенько рассказывал им о приключениях своей молодости. Жена Браславского также не оставила сионистской работы, была дружна с известным израильским политиком и педагогом Залманом Араном, с которым семья познакомилась еще в России.
В Израиле у четы Браславских родился второй сын Ионатан, а также две дочери – Ия и Нурит. Один из их внуков, Ноам Браславский, – известный израильский художник и арт-куратор. Авантюризм и многогранность вкупе с неутомимой работоспособностью – безусловно, унаследованные от деда, – снискали ему славу революционера от искусства как в Израиле, так и по всему миру.
Meer Braslavskiy
1905 - 1986
History is a great art. It is created by bright, intelligent, restless people. Such as our hero – Meer Braslavskiy. A revolutionary to the marrow of his bones, he spent his whole life fighting for the happiness of his people. In Russia, this struggle was doomed. But he managed to break free and try again.
He was born in Kerch, in the eastern Crimea. The family was large (eight children: five sons and three daughters) and completely assimilated. Jewish traditions in the Braslavskiy house were practically not observed, except, perhaps, for kashrut rules and trips to the synagogue on Yom Kippur.
Because of his father's work, the family traveled for a long time across the Caucasus and the Don, until they finally settled in Rostov-on-Don. Here all of Meer's older brothers and sisters went to local gymnasiums and became consistent socialists.
But, the Braslavskiy family also had its own “white crow” – the elder brother of Meer – Isaac (Yitzhak). Unlike all those at home who were sailing in the wake of socialist ideas common to Russia, he was seriously carried away by Zionism. At the age of 16, Isaac brought home a plaster high relief of Theodor Herzl and hung it in the living room. This was in 1917.
When the First World War began, an endless stream of refugees from the western provinces of Russia poured into the city. Life became difficult, and after the death of Moses Braslavskiy, the main breadwinner, the problems multiplied.
But in comparison with what began in the city immediately after the October Revolution of 1917, all the previous difficulties seemed to be just annoying inconveniences.
A real Bacchanalia was going on in Rostov, with a constant change of regimes and a kaleidoscope of numerous armies passing through the city. On December 2, 1917, the volunteer units of Ataman Kaledin managed to completely knock out the Bolsheviks from Rostov.
Two months later, on February 23, 1918, Rostov was again captured by the Bolshevik “socialist army” of Ensign Rudolf Sievers, an ethnic German who was considered a German agent by the whites. The Bolsheviks held out in Rostov until May 3, 1918.
The large 14-room house of the Braslavskiy’s was confiscated, and in return they were given a tiny apartment. Hungry days began in Rostov. One of the sisters had to give piano lessons. Meer himself took on any job, even the hardest. The main thing was to get food for the sick mother.
On May 8, the German 20th reserve division entered Rostov, which remained in the city until December 1918. The city was considered a key point for an uninterrupted supply of oil and opened the way for the German army to the North Caucasus. But the Germans were replaced by Denikin's Volunteer Army. Denikin, however, did not promise the Jews anything good either.
The events raging on the Don not only did not stop the development of the Zionist movement, but, on the contrary, gave it strength. Numerous incidents have pushed people to make Zionism the only path for the Jewish people. The first cavalry army of Budyonny, which entered Rostov-on-Don on January 10, 1920, differed little from the Denikinites. Units of the 6th Cavalry Division under the command of Semyon Timoshenko staged massive robberies and robberies in the city, several dozen Jews perished.
I had to rely only on myself. Meer Braslavskiy and his peers, mostly students, joined the self-defense unit to resist the pogromists who killed and robbed the Jewish population. But Meer was not a Zionist then: he was sucked in by the romance of the “legion of Russian intelligence officers”, an all-Russian scout organization.
Braslavskiy stayed in Russian scouts for several years, until at one of the city-wide buildings he saw a marvelous thing – Jewish scouts and Meer immediately got the idea of joining them.
Most of the members of the disbanded squad passed into the Hashomer Hatzair, created in 1922 at an underground congress in Moscow. It was a heavily politicized organization of the left-Zionist wing. The goal of the Rostov Jewish scouts was to prepare Jewish youth for resettlement in Eretz Israel and for kibbutz life.
Rostov's “Shomerians” regularly gathered in a grove or cemetery to read books and magazines together, to discuss the Zionist idea and political agenda. Young people, of course, were not limited to one ideology: there were sports, choir, and dances. On November and May holidays, young Zionists compiled and distributed leaflets.
Braslavskiy joined Hashomer Hatzair and soon became one of the leaders – Bogrim – of the organization in Rostov.
Once in the new company, he read the works of a man from the high relief in the living room – Theodor Herzl, found out who Joseph Trumpeldor is, which means “Eretz Israel” and “kibush ha-aretz” – the conquest of his country.
Once at the Braslavskiy’s there was a particularly hot and large meeting. Meer also attended the meeting, at which there were many speeches - it was the founding congress of the Rostov branch of the Zionist Socialist Party (צ״ס, TsS). Members organized the Jewish Famine Relief Committee in the city, which maintained ties with the Joint (the largest Jewish charity based in America and operating around the world).
Personally, the Zionist Socialist Party entrusted Meer Braslavskiy with a responsible task - he took the post of secretary of the Jewish Committee of Craftsmen and Handicraftsmen, created with the help of the party. The peak of the committee's activity was in 1924-1926. Its task was to provide Rostov artisans and handicraftsmen with raw materials and organize the sale of finished products. Thanks to party ties, the committee has repeatedly received loans for the purchase of raw materials and tools. Our own people in consumer cooperation helped with sales.
In addition to the Rostov branch of the Zionist Socialist Party, the Braslavskiy’s became one of the organizers of the HeHalutz cell in Rostov. Almost all of its members were parallel socialist Zionists. The HeHalutz movement promoted the practical preparation of Jewish youth for life in Palestine.
Meer Braslavskiy received an order from Moscow from the Central Committee “HeHalutz” on the need to intensify the work on preparing for aliyah on the spot. In parallel to his work in the Jewish Committee of Craftsmen and Handicraftsmen, he headed the “city akhshara” in Rostov-on-Don – labor practice and training in the craft of youth to prepare for departure to Eretz Israel. “Urban akhshara” was a shoe-making workshop, in which mainly Jews from the refugee community worked. Soon Braslavskiy organized and headed the “agricultural akhshara” in the Caucasus – there young people got used to kibbutz activities.
“HeHalutz” operated legally in Rostov-on-Don. But, in the end, the former members of the left wing of Poalei Zion put the question bluntly: either the members of the Central Council leave “HeHalutz”, or they will snitch. The secretary of “HeHalutz” stopped attending party meetings.
The situation on the Don was heating up. The atmosphere in the Braslavskiy family was also heating up. Isaac settled separately and communicated little with his relatives: one of the brothers was a fiery Bolshevik.
On December 12, 1925, the city faced another wave of arrests: the OGPU of the North Caucasus Territory arrested several dozen socialist Zionists, including minors.
In total, in the spring of 1926, about 30 people were detained in the city; they were members of the Zionist Socialist Party, its youth wing “Z. S. Jugend-Farband”, “Hashomer Hatzair” and the legal “HeHalutz”. 20-year-old Meer was also arrested. By that time, he was no longer a scout, but was developing the local branch of the Z. S. Jugend-Farband – the Zionist Socialist Youth League, which proclaimed the construction of a socialist Jewish society in Palestine, combining the ideas of a “revolutionary socialist war” with “constructive work”.
Among others was arrested the chairman of the Jewish Committee of Craftsmen and Handicraftsmen, where Braslavskiy was a secretary. The chairman was not listed in the parties, his only fault was that he provided Meer with a typewriter, on which the ill-fated leaflets were produced.
Soon it became known who snitched on the Zionists: shortly before the arrest, Braslavskiy and his fellow party members met a young man, an employee of a Soviet regional newspaper, who had arrived from another city. He had a letter of recommendation that no one bothered to check.
Braslavskiy was put in solitary confinement. When, a few weeks later, they were transferred to the general prison, one of the arrested members of the Jugend-Farband began to persuade Braslavskiy and the rest of the prisoners to sign a letter of renunciation of political activity. He assured: the Central Committee of the party decided that, in the event of mass arrests, it was necessary to sign a similar letter in order to continue further work. The supporter of the agreement with the authorities had a high prestige among young people, so they argued for a long time. Braslavskiy also spoke in front of his comrades in the cell. His main thesis was that the rejection of ideals is not only immoral, but also demoralizes the comrades left on the outside. The majority took Meer’s side, and no one signed the shameful letter. Besides his main opponent, who was soon released and returned to Rostov.
Throughout the investigation, Braslavskiy in every possible way denied any relation to the Zionist Socialist Party. Until one day, at a confrontation, he was not identified by one of the detained comrades. He did not have a choice: during the search they found notes from Braslavskiy.
But Meer was unexpectedly released. As it turned out later, the Chekists decided to establish operational surveillance over him. Feeling that something was wrong, Braslavskiy avoided meeting with fellow party members and only visited the activists of the still legal “HeHalutz”. Three months later, the young man was again behind bars. The investigator stated bluntly: since there was absolutely no benefit from Braslavskiy in calculating the Zionist socialists who remained at large, then there was no reason to free him.
By the decision of the Special Meeting at the OGPU on June 18, 1926, Meer Braslavskiy was sentenced to 3-year exile in Kazakhstan. A week later, the sentence was changed to deportation to Palestine, but the execution of the new sentence was delayed without a hint of progress.
Braslavskiy was ordered to prepare for the transportation. The prisoners asked the authorities for a farewell meeting with their relatives and friends, but they refused. Prisoners walked for a long time, finally arrived in Bolshenarymskoe of the Semipalatinsk region. There, in Kazakhstan, Braslavskiy met his future wife, who was also exiled because of her activities in the Zionist Socialist Party.
Bolshenarymskoe was located far from the railway, at the mouth of the right tributary of the Irtysh River. To the west of the village stretched a deserted steppe, to the east – the Altai Mountains. Nature itself did the job of a guard.
In Kazakhstan, the Braslavskiys submitted a petition to the OGPU with a request to send them to Palestine. The permission was received not immediately and not without the help of an old acquaintance of Braslavskiy's father – Ekaterina Peshkova.
Finally, in December 1928, the family arrived at the port of Jaffa. In British Palestine, Braslavskiy quickly got a position in accordance with his education – a chemical engineer.
On the spot, he was to be met by his elder brother Isaac, whom the OGPU also exiled to Palestine. But Isaac was nowhere to be found. Meer was looking for him throughout the country, money was sorely lacking, and the search took up all the free time and energy.
In the end, knowledgeable people told Braslavskiy that his brother committed suicide. The harsh conditions of exile and Butyrka's solitary confinement had a negative impact on the state of mind of Isaak Braslavskiy. In Eretz Yisrael, he managed to live only six months.
Having tragically lost his brother, Braslavskiy decided to fulfill his old dream - to become a kibbutznik. In 1928, he moved with his small family to Naharaim, where the Palestinian Electricity Company, organized by Pinchas Rutenberg, operated.
Braslavskiy began to work on the construction of a hydroelectric power station at the confluence of the Yarmuk River into the Jordan. Due to his excellent organizational skills, he was soon chosen as the leader of the working group – “kvutsy”.
During the purchase of land for the village, Meer Braslavskiy became one of the translators of the Emir of Transjordan, Abdullah, who came to Naharaim.
Despite the hard work and the unusual heat, Braslavskiy had a goal – to become a member of the kibbutz, founded in 1924 by Latvian “halutzim” not far from the place where he worked. And the kibbutzniks accepted him into their ranks. After 10 years, the settlers decided to move a little to the upper reaches of the Yarmuk River, where they founded the kibbutz Ashdot Yaakov (Ikhud). Together with them was the Braslavskiy family.
After working diligently for 15 years at Hevrat Hashmal HaNaharayim and the Palestinian Potash Company in Sdom, Braslavskiy headed a metalworking workshop in his native kibbutz Ashdot Yaakov. From the 1970s until his retirement, he worked at the Log plastic products plant.
Meer did not forget about social and educational work. Loved by his colleagues, he often told them about the adventures of his youth. Braslavskiy's wife also did not leave Zionist work; she was friends with the famous Israeli politician and teacher Zalman Aran, whom the family met back in Russia.
In Israel, the Braslavskiy couple had a second son, as well as two daughters. One of their grandchildren, Noam Braslavskiy, is a known Israeli artist and art curator. Adventurism and versatility, coupled with tireless hard work – certainly inherited from his grandfather – earned him the fame of an art revolutionary both in Israel and around the world.
