Из проживавших в довоенной Польше 3,3 миллионов евреев после войны в стране осталось чуть больше десяти процентов. Большинство погибло в топке Катастрофы. Но с окончанием войны антисемитские настроения никуда не делись. Польша лежала в руинах, жизнь восстанавливалась мучительно медленно – нужен был враг, которого и власти, и простой народ могли бы обвинить в продолжающихся бедствиях. Пик ненависти пришелся на погромы 1946 года; поток польских евреев, желающих репатриироваться в Палестину, а затем – в молодой Израиль, не ослабевал.
В воздухе в очередной раз пахло грозой. 24 декабря 1952 года израильская газета «Маарив» сообщила на своих страницах о неприятном инциденте, намекая на то, что этот случай выльется в громкий международный скандал: властями Польши был арестован сотрудник консульского отдела Израильского посольства в Варшаве Арье Лернер. В опубликованной незадолго до этого Министерством иностранных дел Польской Народной Республики ноте главу посольства Израиля в Польше и Чехословакии Ариэля Кубового обвиняли в сборе шпионской информации и организации заговора «сионистов и еврейских фашистов» с целью «подрыва мирного строительства в Польше».
В этой ноте сообщалось, что Лернер сознался в том, что государство Израиль занималось шпионажем на территории Польской Народной Республики и вмешивалось во внутренние дела этого центрально-европейского государства.
Пресса описывала Арье Лернера как уроженца Польши еврейского происхождения, с начала Второй мировой войны проживавшего на территории СССР в качестве беженца. Вернувшись на родину, Арье вскоре начал искать возможность репатриироваться в Израиль. Хорошо зная иврит, он устроился на место секретаря израильского посольства в Варшаве по консульским вопросам – прежний «местный работник», занимавшийся в основном приемом заявлений на алию, благополучно уехал в Израиль. Жил Лернер с женой Рахелью в городе Отвоцке, недалеко от Варшавы.
В газетном сообщении также упоминался еврей по фамилии Озвик. Озвик имел родственника в Хайфе, какого-то раввина, и собирался подать документы на открытие дела по воссоединению семьи. На выходе из посольства Израиля он был задержан милицией и отправлен на допрос. С ним на беседу в органы поехал и некий Авраам Ротерпас.
…Уже несколько месяцев Министерство общественной безопасности Польши преследовало людей, обращавшихся в израильское посольство. Среди евреев Польши царил страх. Израильтяне жаловались в польское Министерство иностранных дел, но там факты допросов категорически отрицались…
Арье Лейб Лернер родился 18 июня 1918 года в городе Мехуве в Люблинском воеводстве Польши, учился там в еврейской школе. Отец Лернера Исаак был «урядником» еврейской общины в Замосце под Люблином, куда в 1920 году переехал вместе с женой Митлой из дома Файгенбаум, и детьми. В 1939 году Арье, молодой коммунист, работавший в родном городе водопроводчиком, бежал в СССР от наступающих гитлеровцев работать на шахтах Донбасса, где внезапно убедился, что «весь коммунизм – обман». В 1941 году он эвакуировался из Украины в Сибирь. Там он провел долгие пять лет с перерывом на службу в Красной армии, в рядах которой находился с января 1942 по начало 1943 года.
Весной 1946 года Лернер вернулся в Польшу уже убежденным сторонником строительства еврейского дома в Палестине. Вскоре он начал работать в одной из сионистских организаций – «Ха-гистадрут ха-ционит-Ихуд» (Объединенной профсоюзной сионистской организации), тогда еще не запрещенной новой «народной» властью.
Лернер собирался репатриироваться в Израиль еще в 1947 году, но проблемы со здоровьем у его жены Рахели Лакс помешали осуществиться этим планам. Когда ее состояние стабилизировалось, «ворота» из Польши уже практически закрылись, и Лернер, по его собственному выражению, «застрял». В 1951-м он начал работать в израильском посольстве и надеялся, что таким образом рано или поздно получит долгожданное разрешение на выезд.
Для польских евреев вновь началась полоса страданий. Особенно это касалось разделенных семей, которые не могли добиться права на воссоединение. Израильские дипломаты делали всё возможное, но в Польше форсированно насаждались сталинские порядки, и отношения этой страны с Израилем были весьма напряженными. Польское правительство приложило максимум усилий для изоляции израильских дипломатов. После отъезда в Израиль посла Исраэля Барзилая и вступления в должность Ариэля Леона Кубового, который параллельно исполнял обязанности посла в Праге, возникли определенные надежды на улучшение отношений, однако особых сдвигов не последовало. В конце концов, настали времена, когда каждый посетитель посольства Израиля стал задерживаться властями для допроса, а Кубового вызвали в польский МИД и высказали протест против писем, которые рассылал консульский отдел членам разделенных семей, проживавших в Польше.
МИД Польши, очевидно, рассчитывало таким образом полностью остановить выезд своих граждан на Ближний Восток. От поляков не отставали и местные евреи-коммунисты. В стремлении доказать свою преданность народной Польше они просто из кожи вон лезли, стремясь помочь властям.
С каждым днем становилось всё понятнее, что кольцо польских спецслужб вокруг посольства неуклонно сжимается. Лернера вызвали на допрос. Органы особо интересовал тот факт, что он сопровождал посла Кубового во время визитов последнего в еврейские общины, на еврейские кладбища и на места бывших лагерей смерти. Например, израильская делегация вместе с Лернером посетила лагеря Хелмно и Освенцим. Заранее планировалось, что израильский посланник возложит в местах массового истребления евреев цветы. Церемонию в лагере Хелмно должны были подготовить представители местной общины г. Лодзь. За день до мероприятия главе еврейской общины Лодзи нанесли визит представители Управления безопасности и посоветовали отказаться от участия в церемонии. Тот вынужден был подчиниться указаниям спецслужб. Возложив цветы в Хелмно, сотрудники представительства продолжили свой путь в Освенцим. За ними все время следовал ситроен с оперативниками. Этот эскорт превратился в рутинную вещь. На израильтян надавить поляки практически не могли, но вот на «местных работников» – запросто.
Вскоре после допроса Арье Лернер получил повестку на призывной пункт. Ему сообщили, что в его личном деле не хватает каких-то данных. Но на встрече расспрашивали исключительно о причинах работы в израильском посольстве и настоятельно рекомендовали уволиться. Лернер сослался на свое законное право на труд и показал специальное удостоверение, выданное ему Министерством иностранных дел Польши. «Официальная бумага – это главное, а ваши угрозы – это дело третье», – парировал Лернер на заманчивое предложение уйти на биржу труда.
Во второй половине ноября 1952 года Арье Лернер находился со своей женой в отеле на курорте минеральных вод в Кринице. Тогда в соседней Чехословакии полным ходом шел процесс Сланского. Генеральный секретарь ЦК КПЧ Рудольф Сланский и 13 высокопоставленных партийных и государственных деятелей, 11 из которых являлись евреями, были арестованы и обвинены в «троцкистско-сионистско-титовском заговоре». По Польше поползли разнообразные слухи, антисемитские настроения всколыхнулись с новой силой. В ноябре 1952 года в «Трибуне Люду» появилась статья, открыто подстрекавшая против сионистов и их «слуг» в странах народной демократии.
26 ноября 1952 года, после грязевых ванн, лечащий врач, озираясь по сторонам, тихо сказал Лернеру: «Тут происходит что-то странное!» и показал ему газету с информацией об аресте Сланского. Не успели они попрощаться, как в коридоре процедурной появились два молодых человека и вежливо попросили Лернера: «Пожалуйста, пройдите за нами». Ему позволили только зайти в комнату и предупредить жену. «Видите, господа, всё в порядке. Она, по крайней мере, будет знать, что я не сбежал с любовницей!» «Господа» с нескрываемым цинизмом добавили: «Это вовсе не надолго, скоро вернется. Чистая формальность».
Лернера доставили в местное отделение милиции, а оттуда перевезли в Варшаву, где его встречал ситроен с уже знакомым ему евреем-следователем из Министерства общественной безопасности, ранее вызывавшим Лернера на допрос, и поляком, лейтенантом Ежи Валичаком. Арье Лейб, безусловно, понял, куда ведет дорога, и дерзнул спросить: «Едем прямо в Мокотув?» В этом районе Варшавы находилась страшная политическая тюрьма, открытая еще царскими властями в 1904 году, аналог московской Лубянки. Ответили ему емко: «А что, сука, думал, мы на увеселительную прогулку!?»
Но не успели за ним закрыться ворота тюрьмы, как спецслужбист обратился к арестованному таким образом, что было совершенно непонятно: то ли он угрожал, то ли просил: «Послушай, Лернер, расскажи мне всё, что знаешь, – и прямо сегодня выйдешь на волю».
По иронии судьбы, за год до этого Владислав Гомулка, польский партийный и государственный деятель, генеральный секретарь ЦК Польской рабочей партии, был арестован в том же отеле в Кринице и вскоре отправлен в ту же тюрьму. Тогда в Польше ходил анекдот о том, как в Мокотуве в одной камере встретились трое заключенных. Один сидел за то, что кричал «Долой Гомулку!», второй – за то, что кричал «Да здравствует Гомулка!», третьим был сам Гомулка.
За спиной Лернера закрылась тяжелая дверь камеры. Ночью его вызвали на допрос, который вместе с поляком Валичаком проводил всё тот же знакомый соплеменник. С той ночи началась целая череда постоянных дознаний: с раннего утра до 4 пополудни, затем перерыв, и снова с 5 вечера до полуночи. Один-единственный вопрос постоянно повторялся: почему интересовались экономической, общественной и культурной жизнью польских граждан еврейского происхождения? Помимо этого – только поток отборной брани и оскорблений. Со временем, правда, появились и другие вопросы. Например: «Что имел в виду посол Кубовый в своей речи в Краковской синагоге (Лернер сопровождал Кубового в той поездке), когда процитировал «Аль тира авди Яаков» – «Не бойся, раб мой Яаков»? Какие письма отправляло израильское посольство гражданам Польши? Кто конкретно их получал?» Следствие интересовало и содержание бесед с евреями, посетившими посольство.
Арье Лернер
1918 - 2002
Следователи утверждали, что строка «Не бойся, раб мой Яаков», прочитанный в синагоге Кубовым, являлся призывом к свержению коммунизма в Польше руками сионистов. Так библейский стих истолковал еврей, гебраист, работавший в Службе безопасности.
Несколько месяцев, изо дня в день, Арье Лернера водили на допросы. Но в «самый длинный месяц», по его выражению, на допросы не вызывали вовсе. Будто о его существовании на время забыли. В конце февраля 1953 года допросы возобновились с еще большей интенсивностью. Лернер понял, что весь предыдущий год Министерство общественной безопасности следовало за работниками посольства по пятам. Они знали о каждом его шаге. Если он не мог вспомнить что-то из маршрута своего передвижения, ему напоминали. Подробности, в сущности, малозначительные, но цель следователей состояла в том, чтобы показать свою полнейшую осведомленность. На самом деле, следствие интересовали ответы на три самых главных вопроса: Что вы знаете о шпионской деятельности посла Кубового? Что можете рассказать о контактах посла Кубового с евреями-коммунистами и их связях с англо-американо-французскими империалистами? Что вам известно о шпионской деятельности еврейской организации «Джойнт»?
«Выпучив глаза, – вспоминал Лернер, – я пытался понять, происходит ли это наяву или во сне». «На каком основании посол Кубовый вернулся в Варшаву после посещения Освенцима не на машине, на которой туда приехал, а на самолете? Не делай вид, что ты не знаешь – Кубовый, очевидно, хотел изучить аэродром. И почему Кубовый присматривался к такому-то мосту? О чем он разговаривал с коммунистическими деятелями Польши Давидом Сфардом, Шимоном Захариашем, Михалом Мирским, Гершем Смоляром?» – и так целый день.
Лернер с трудом сдерживал смех: какие, черт побери, коммунисты?! Но всем своим видом следователи показывали, что завтра-послезавтра все названные будут сидеть с ним в соседних камерах. По мере того, как усложнялись вопросы, менялись и способы допроса. Обычный конторский стул, на котором Лернер сидел перед следователями, поменяли на очень высокий, неудобный, сваренный из железных прутьев. Ноги свисали с такого стула, не касаясь пола, и через несколько часов допроса начали опухать, арматура впивалась в тело. Следователи менялись посменно, чтобы допрос проводился без остановок: «Говори! Говори!»
В камеру извне иногда просачивалась кое-какая информация, и Лернер в конце концов понял, что его дело определенным образом перекликается с делом Сланского. Следователи использовали не только кнут, но и пряник: «Лернер, ты же умный еврей, ты же как Езус Христус! Посмотри, враги не смогут нас одолеть, долго они не протянут: мы духовные, здоровые, а там что?» Однако Лернер никак не мог сообщить то, чего не знал: «Кубовый не занимался ничем запрещенным». И в «патриотическом угаре» добавлял: «Я не собираюсь обманывать народную Польшу! Что бы ни было со мной или с вами – она останется навечно!» Следователи не унимались и продолжали громоздить Оссу на Пелион.
Однажды между Лернером и следователями произошло нечто наподобие переговоров. Разговор состоялся после четырех суток непрерывных допросов. «Нет у меня больше сил держаться, – сказал Лернер, – вы же все равно вырвете так или иначе подпись. Я подпишу, но дайте хоть немного поспать». Подписать следовало лжесвидетельства о том, что посол Кубовый сотрудничал с разведывательными центрами империалистических держав, участвовавших в заговоре против Польши. На допросе присутствовали высокие чины, которые прямо на месте начали обсуждать шепотом предложение арестованного. Лернер уловил несколько слов на русском и понял, что «погоны» решили изменить очередность. «Сначала поставь подпись, затем можешь идти спать». Лернер стоял на своем. У него началось сильное головокружение. Вероятно, он терял сознание. Его начали бить по голове. Лернер разрыдался и попросил прекратить побои. Оказалось, что он заснул прямо на допросе, а следователь стучал кулаком по фанерному столу и таким образом пытался его разбудить. Нервная система сдавала. Следователи снова и снова возвращались к тем же вопросам об аэродроме, мостах, его роли в посредничестве между Кубовым и евреями-коммунистами. «Не понимаю, почему ты упорствуешь и их покрываешь. Думаешь, в Израиле тебе воздвигнут памятник?» – орали дознаватели.
Лернер позже признавался, что особого героизма в его поведении не было. Отказ от признательных показаний был вынужденной мерой: признаваясь, ты сразу становился соучастником. Да и как можно было говорить о каких-либо связях с евреями-коммунистами, если сам Лернер к ним относился крайне отрицательно и ни с кем не был знаком лично. Но главной причиной все же был Кубовый. Начальник производил на Лернера сильное впечатление – и как человек, и как еврей. Даже в страшном сне Лернер не мог себе представить, что замарает честное имя достойного человека.
Но произошло чудо. Вернувшись с очередного допроса в свою камеру, Лернер услышал от других заключенных нечто невероятное: умер Сталин. Все обсуждали, как это отразится на их судьбе. Допрашивать Лернера снова резко прекратили. Он просто сидел за решеткой – и всё. Начатые дела не прекращались, но теперь протекали медленно. Со смертью кремлевского тирана надобность в организации польской версии суда над «Сланским и его бандой» отпала, хотя признавать свои ошибки власть очень не хотела.
Только спустя полтора года секретарю израильского посольства были предъявлены обвинения. Статья 7 – шпионаж. Жена наняла для Арье адвоката. Это был форменный негодяй по фамилии Розенблит, c которым Лернер вынужден был разговаривать через решетку. Главной целью адвоката, очевидно, получавшего инструкции напрямую из всем известной организации, было не смягчить участь клиента, а заставить его признаться. Но Лернер продолжал отрицать все предъявленные обвинения, отзываясь о посланнике Кубовом исключительно в положительном ключе. При этом арестант не забывал подтрунивать над следствием: «Кубовый и я особо не обсуждали ситуацию в Польше, – записано со слов Лернера в рассекреченных протоколах допросов, – но однажды Кубовый сказал мне, что в Польше очень хорошо разворачивается строительство… Люди счастливы и хорошо одеты… Я ответил, что в СССР еще лучше, там в порядке вещей марши с аккордеоном и пением».
Военный суд над Арье Лернером состоялся в сентябре 1954 года. Приговор – 10 лет тюрьмы. Его перевели из Мокотува в обычную тюрьму. Там он сидел с уголовниками разных мастей. После суда жена Лернера наняла другого адвоката, который подал кассационную жалобу. В своем запросе он указывал на «смягчающие обстоятельства» и просил уменьшить Лернеру наказание до 5 лет лишения свободы.
Как известно, ночь темнее всего перед рассветом. Совершенно неожиданно апелляционный суд решил отменить постановление суда первой инстанции и направил дело на повторное рассмотрение. Лернера снова вернули в страшный Мокотув. Складывалось впечатление, что жрецы Фемиды решили от него избавиться.
По совету адвоката Лернер написал письмо в Верховный военный суд Польши, в котором указывал, что некоторые протоколы допросов, в частности один из протоколов за декабрь 1952 года, в котором речь шла о после Кубовом, были подписаны под давлением и не соответствовали действительности.
После повторного судебного разбирательства в феврале 1955 года Лернера освободили. На этот раз суд был судом, а не спектаклем, а адвокат был защитником, а не агентом спецслужб. В конце судебного заседания поднялся истец и заявил об отказе от иска. Судье ничего не оставалось, как объявить об освобождении подсудимого из-под стражи. После заседания судья лично подошел к жене Лернера и посоветовал привезти мужу гражданскую одежду, чтобы забрать супруга прямо из здания суда, а не гонять его лишний раз в Мокотув. Лернер переоделся, сложил тюремную робу в чемодан и уехал домой. Хотя в Мокотув все равно пришлось через пару недель заехать – вернуть государственное имущество.
В 1956 году Лернер с женой уехал в Израиль, где осуществил свою мечту – участвовал в строительстве города в пустыне. Каково же было его удивление, когда на первых своих выборах в Израиле он узнал в члене избирательной комиссии… того самого адвоката Розенблита, вымогавшего у него чистосердечное признание! Розенблит был не единственным из числа «старых, но не очень добрых знакомых», которых он повстречал впоследствии в Израиле. Перейдя на работу в Яд ва-Шем, Лернер стал коллегой того эксперта-гебраиста из польской СБ, давшего в 1951 году заключение об «антипольском характере» прочитанной послом Кубовым недельной главы Торы.
В 1990 году Арье Лернер решил вернуться в Польшу. Некоторое время он работал в посольстве Израиля, затем вышел на пенсию и преподавал иврит. К сионизму он остыл, всячески подчеркивая: «Мы все братья, и больше нас не смогут разделить ни по национальности, ни по религии».
Во время сидения в Мокотуве Лернер целый год находился в одной камере со священником Владиславом Стефаньским, фигурантом дела епископа Качмарека, приговоренного к 12 годам лишения свободы за «сотрудничество с немцами и попытку свержения коммунистического строя». Следствие надеялось, что убежденный сионист и католический священник не найдут общего языка и между ними вспыхнет внутрикамерный конфликт. Однако тюремщики просчитались: между двумя заключенными установилась сердечная дружба.
Долгие годы Лернер думал, что Стефаньский мертв, поэтому счел чудом, когда тот отыскал его в Израиле. Дружба двух бывших узников вспыхнула с новой силой, и уже не прерывалась до кончины Стефаньского в 1990-х годах. После смерти своей первой жены Рахели в 1991 году Лернер через некоторое время женился на сестре своего друга Казимире.
29 апреля 1992 года Лернер впервые в истории инициировал уникальное экуменическое молитвенное собрание евреев и католиков, проходившее в Варшаве у памятника героям гетто и участникам Варшавского восстания. Аналогичная церемония прошла в тот же день в Израиле.
К участию в церемонии были приглашены представители власти, дипломатического корпуса, церквей, религиозных объединений и организаций, жертвы войны и все, кто помогал преследуемым.
До конца своих дней Арье Лернер пытался навести мосты между двумя народами, активно работая в Обществе польско-израильской дружбы, Польском совете христиан и евреев. Он числился единственным польским членом русской секции международной ассоциации узников Сиона и в 2000 году снялся в документальном фильме Гжегожа Линковского, где рассказал о своей судьбе. Польский узник Сиона скончался 2 апреля 2002 года и был похоронен на еврейском кладбище в Варшаве.
Arie Lerner
1918 - 2002
Of the 3.3 million Jews who lived in pre-war Poland, a little more than ten percent remained in the country after the war. Most died in the firebox of the Holocaust. But with the end of the war, anti-Semitic sentiments did not disappear. The peak of hatred fell on the pogroms of 1946; the flow of Polish Jews who wanted to repatriate to Palestine and then to young Israel did not diminish.
The air smelled like a thunderstorm once again. On December 24, 1952, the Israeli newspaper Maariv reported on its pages about an unpleasant incident, hinting that this case would result in a loud international scandal: the Polish authorities arrested an employee of the consular department of the Israeli embassy in Warsaw ARIE LERNER (1918-2002).
Arie Leib Lerner was born on June 18, 1918 in the city of Miechów, Poland, studied there at a Jewish school. Lerner's father Isaac was a “sergeant” of the Jewish community in Zamość near Lublin. In 1939, Arie, a young communist who worked as a plumber in his hometown, fled to the USSR to work in the mines of Donbass, where he suddenly became convinced that "communism is a deception." In 1941 he was evacuated from Ukraine to Siberia. There he spent five long years with a break from serving in the Red Army, in the ranks of which he was from January 1942 to early 1943.
In the spring of 1946, Lerner returned to Poland, already a staunch supporter of the construction of a Jewish home in Palestine. Soon he began to work in one of the Zionist organizations – “Ha-histadrut ha-zionit-Ikhud” (United Trade Union Zionist Organization), which was not yet banned by the new “people's” government.
Lerner was planning to immigrate to Israel in 1947, but his wife’s health problems prevented these plans from being realized. When her condition stabilized, the “gates” from Poland were already practically closed, and Lerner, in his own words, “got stuck”. In 1951, he began working at the Israeli embassy and hoped that in this way, sooner or later, he would receive the long-awaited permission to leave.
A streak of suffering began again for Polish Jews. This was especially the case for separated families who could not secure the right to reunification. Israeli diplomats did their best, but the Stalinist order was forcibly imposed in Poland, and relations between this country and Israel were very tense. The Polish government has made every effort to isolate Israeli diplomats. Eventually, the time came when every visitor to the Israeli embassy began to be detained by the authorities for questioning. The Polish Foreign Ministry, obviously, hoped in this way to completely stop the departure of its citizens to the Middle East.
Every day it became clearer that the ring of Polish special services around the embassy was steadily shrinking. Lerner was summoned for questioning. The authorities were particularly interested in the fact that he accompanied Ambassador Kubowy during the latter's visits to Jewish communities, Jewish cemeteries and to the sites of former extermination camps.
Shortly after interrogation, Arie Lerner received a summons to the recruiting station. He was informed that some data was lacking in his personal file. But at the meeting, they asked only about the reasons for working in the Israeli embassy and strongly recommended resigning.
In the second half of November 1952, Arie Lerner was with his wife at a hotel at the mineral water resort in Krinitsa. Then, in neighboring Czechoslovakia, the Slanskiy trial was in full swing. The General Secretary of the Central Committee of the Communist Party of Czechoslovakia Rudolf Slanskiy and 13 high-ranking party and state leaders, 11 of whom were Jews, were arrested and charged with the “Trotskyi-Zionist-Tito conspiracy”. A variety of rumors spread throughout Poland, anti-Semitic sentiments were stirred up with renewed vigor.
On November 26, 1952, after mud baths, the attending physician showed him a newspaper with information about Slanskiy's arrest. Right after, two young men appeared in the corridor of the procedure room and politely asked Lerner to follow them. He was only allowed to warn his wife.
Lerner was taken to the local police station, and then to Warsaw, where he was greeted by a Citroën with a Jewish investigator from the Ministry of Public Security that he already knew, who had previously summoned Lerner for interrogation, and a Pole, Lieutenant Jerzy Waliczak. Arie Leib, of course, understood where the road leads, and dared to ask: “Are we going straight to Mokotów?” In this area of Warsaw there was a terrible political prison, opened by the tsarist authorities in 1904, an analogue of the Moscow Lubyanka.
The heavy cell door closed behind Lerner. At night he was summoned for interrogation, which, together with the Pole Waliczak, was conducted by the same acquaintance. From that night, a whole series of constant inquiries began: from early morning to 4 pm, then a break, and again from 5 pm to midnight. One single question was constantly repeated: why were you interested in the economic, social and cultural life of Polish citizens of Jewish origin? In addition, there is only a stream of selective abuse and insults. Over time, however, other questions arose. For example: “What did Ambassador Kubowy mean in his speech in the Krakow synagogue (Lerner accompanied Kubowy on that trip) when he quoted “Al tira avdi Yaakov” – “Do not be afraid, my servant Yaakov”? What letters did the Israeli embassy send to Polish citizens? Who exactly received them?” The investigation was also interested in the content of the conversations with the Jews who visited the embassy.
Investigators argued that the line “Do not be afraid, my servant Yaakov” was a call for the overthrow of communism in Poland by the hands of the Zionists. This is how the Bible verse was interpreted by a Jew, a Hebraist who worked in the Security Service.
For several months, day after day, Arie Lerner was taken for interrogations. But in “the longest month”, as he put it, they were not summoned for interrogations at all. As if they had forgotten about his existence for a while. At the end of February 1953, interrogations were resumed with even greater intensity. Lerner realized that the Ministry of Public Security had been following every single step of the embassy for all the previous year. If he could not remember something from the route of his movement, he was reminded. The details are essentially insignificant, but the aim of the investigators was to show their complete knowledge. In fact, the investigation was interested in the answers to the three most important questions: What do you know about the espionage activities of Ambassador Kubowy? What can you tell us about Ambassador Kubowy's contacts with Jewish communists and their connections with the Anglo-American-French imperialists? What do you know about the espionage activities of the Jewish organization “Joint”?
As the questions became more complex, the methods of interrogation also changed. The usual office chair, on which Lerner sat in front of the investigators, was changed to a very high, uncomfortable one, welded from iron rods. The legs dangled from such a chair without touching the floor, and after a few hours of interrogation they began to swell, the reinforcement stuck into the body. Investigators changed in shifts so that the interrogation was carried out without interruption.
Some information sometimes leaked into the cell from the outside, and Lerner eventually realized that his case in a certain way echoed the case of Slanskiy. Lerner could not communicate what he did not know: “Kubowy did not do anything forbidden”. Investigators continued to waste their efforts.
One day something like negotiations happened between Lerner and the investigators. The conversation took place after four days of continuous interrogation. “I no longer have the strength to hold on, – said Lerner, – you will still rip out the signature anyway. I'll sign, but let me sleep a little”. It was necessary to sign perjury that Ambassador Kubowy had collaborated with the intelligence centers of the imperialist powers that had taken part in the conspiracy against Poland. Investigators again and again returned to the same questions about the airfield, bridges, his role in mediation between Kubowy and the Jewish communists.
Lerner later admitted that there was no particular heroism in his behavior. Refusal to confess was a necessary measure: by confessing, you immediately became an accomplice. And how could one speak of any connections with Jewish communists if Lerner himself treated them extremely negatively and did not know anyone personally. But the main reason was still Kubowy. The boss made a strong impression on Lerner, both as a person and as a Jew. Lerner could not imagine staining the honest name of a worthy person.
But a miracle happened. Returning from another interrogation to his cell, Lerner heard something incredible from other prisoners: Stalin died. Everyone discussed how this would affect their fate. Lerner's interrogation was again abruptly stopped. He just sat behind bars - that's all. Cases proceeded slowly. With the death of the Kremlin tyrant, the need to organize the Polish version of the trial of “Slanskiy and his gang” disappeared, although the authorities did not want to admit their mistakes.
Only a year and a half later, charges were brought against the secretary of the Israeli embassy. Article 7 - espionage. The wife hired a lawyer for Arie. It was a villain named Rosenblit, with whom Lerner was forced to talk through the bars. The main goal of the lawyer, who apparently received instructions directly from a well-known organization, was not to mitigate the client's fate, but to force him to confess. But Lerner continued to deny all the charges brought against him, speaking of the envoy Kubowy in an exclusively positive manner.
The military trial of Arie Lerner took place in September 1954. The verdict is 10 years in prison. He was transferred from Mokotów to a regular prison. After the trial, Lerner's wife hired another lawyer who filed a cassation appeal. In his request, he pointed to “mitigating circumstances” and asked to reduce Lerner's sentence to 5 years in prison.
Quite unexpectedly, the appellate court decided to overturn the ruling of the first instance and sent the case back for retrial. Lerner was returned to the terrible Mokotów again. On the advice of a lawyer, Lerner wrote a letter to the Supreme Military Court of Poland, in which he pointed out that some interrogation protocols, in particular one of the protocols for December 1952, which dealt with Kubowy, were signed under pressure and did not correspond to reality.
After a retrial in February 1955, Lerner was released. At the end of the court session, the plaintiff got up and announced the rejection of the claim. The judge had no choice but to announce the release of the defendant from custody.
In 1956, Lerner and his wife left for Israel, where he realized his dream – he participated in the construction of a city in the desert. In his first elections in Israel, he recognized in a member of the electoral commission the same lawyer Rosenblit, who extorted from him a frank confession. Having moved to work in Yad Vashem, Lerner became a colleague of that Hebraic expert from the Polish Security Council, who in 1951 gave an opinion on the “anti-Polish character” of the weekly Torah chapter read by Ambassador Kubowy.
In 1990, Arie Lerner decided to return to Poland. He worked for a while at the Israeli embassy, then retired and taught Hebrew. He cooled to Zionism, emphasizing in every possible way: “We are all brothers, and we can no longer be divided either by nationality or by religion”.
During his time in Mokotów, Lerner spent a whole year in the same cell with the priest Vladislav Stefanski, a defendant in the case of Bishop Kaczmarek, who was sentenced to 12 years in prison for “collaborating with the Germans and attempting to overthrow the communist system”. A cordial friendship was established between the two prisoners.
For many years Lerner thought that Stefanski was dead, so he considered it a miracle when he found him in Israel. On April 29, 1992, Lerner, for the first time in history, initiated a unique ecumenical prayer meeting of Jews and Catholics, held in Warsaw at the monument to the heroes of the ghetto and participants in the Warsaw Uprising. A similar ceremony took place on the same day in Israel. Representatives of the government, the diplomatic corps, churches, religious associations and organizations, victims of the war and everyone who helped the persecuted were invited to participate in the ceremony.
Until the end of his days, Arie Lerner tried to build bridges between the two peoples, actively working in the Polish-Israeli Friendship Society, the Polish Council of Christians and Jews. He was listed as the only Polish member of the Russian section of the International Association of Prisoners of Zion and in 2000 starred in the documentary film Grzegorz Linkowski, where he spoke about his fate. The Polish prisoner of Zion died on April 2, 2002 and was buried in the Jewish cemetery in Warsaw.
