Л
Эль Лившиц
1897-1981
Всему миру известны фотографии с издевательствами гитлеровцев над религиозными евреями в оккупированной Польше. Нацистские молодчики отрезали старикам пейсы, заставляли евреев, на потеху публике, публично молиться. Трудно поверить, но картина происходившего в годы Второй мировой войны в точности повторилась весной 1953 года в Винницкой внутренней тюрьме МВД.
Главным героем этой истории стал переплетчик бухгалтерских книг из Жмеринки Эль Лившиц. Арестованный за сионизм Лившиц однажды ночью был вызван на очередной допрос. Оперуполномоченные МВД (так после очередного переформирования стал называться НКВД) Ткаченко и Задорожнюк, страдая от скуки, устроили себе развлечение: повязав Лившицу принесенный откуда-то тфилин и вручив тому свиток Торы, парочка велела арестованному молиться Б-гу. Не успел Эль Лившиц произнести молитву, как чекисты начали хохотать, позвав насладиться представлением сотрудников из других кабинетов. Так и молился 57-летний Лившиц, пока винницким операм не надоело.
Над арестованным Лившицем издевались методично и изощренно, пытаясь выбить из него показания о принадлежности к еврейскому подполью. Его дело было на контроле в самом Киеве, поэтому от региональных чекистов требовался результат – раскрытие очередного «еврейского заговора».
На своем веку арестованный Эль Лившиц повидал многое. Он родился 10 января 1897 года в местечке Волковинцы, расположившемся ровно на полпути между Винницей и Проскуровым. Его отец, Мордко Шойлевич, был торговцем средней руки, а мать, Ита Янкелевна Зильберман, следила за домом. Семья была большой: старший брат Айзик, сам Эль, младшие братья Мешилом и Шмуль, сестры Броня и Мирьям.
В детстве все маленькие Лившицы ходили в хедер. Элю еврейская наука давалась легко, учился он с интересом, но в иешиву не пошел. В магазине отца нужен был счетовод, а средний сын, Элик, идеально подходил на эту роль. Окончив в 1915 году заочный курс бухгалтерского дела, Эль Лившиц получил соответствующий диплом и стал работать в магазине с отцом.
Пережив ужасы Первой мировой, Гражданской и советско-польской войн в родных Волковинцах, Лившицы понемногу начали вставать на ноги. Но в районе разразилась эпидемия тифа. В 1920 году старый Лившиц слег и практически сразу скончался. Некоторое время проработав в отцовском магазине, Элик переехал в местечко Солобковцы, женившись на местной девушке – Гитле Эйтесман. Но счастье было недолгим: спустя два года Гитла умерла.
Из Солобковцев молодой вдовец подался в местечко Браилов, где жила сестра Эля Мирьям. Ее супруг Шлема Ровнер, сотрудник местного сельпо, пообещал найти шурину работу. Он действительно не подвел. Эль Мордкович поселился в Браилове, устроившись бухгалтером в расположенном неподалеку селе Москалевка.
Нежелание Эля возвращаться на малую родину объяснялось не только отсутствием там работы. Лившицей в Волковинцах слишком хорошо знали, и не только те, чье знакомство можно было считать приятным. Столкнувшись в военные годы с волной еврейских погромов, молодое поколение семьи Лившиц пришло к выводу, что единственным безопасным местом для еврейского народа могла быть только Земля Израиля.
Особенно сионизмом вдохновились младшие братья Эля. Самым первым, в 1919 году, в Палестину через Бессарабию уехал Мешилом, сменивший в Эрец-Исраэль фамилию на Явниэли. Вслед за ним засобирался Шмуль. С начала 1920-х годов он, как тогда говорили, был кадровым сионистом, проводя в Волковинцах и соседних местечках активную национальную работу. В 1924 году Шмуль уехал в Палестину, где пробыл около трех лет. Для репатриации это было, к сожалению, самое неподходящее время: после подъема экономики в подмандатной Палестине наступила тяжелая рецессия. Постоянную и хоть как-то оплачиваемую работу найти было сложно, а британцы относились к приехавшим в страну евреям с плохо скрываемым раздражением. Шмуль, как и многие его соратники, вернулся в Советский Союз. В Стране Советов Шмуль Лившиц вынужден был публично покаяться в своих «грехах» и демонстративно заняться работой – шить шапки. Это был такой способ перейти к труду, приемлемому для советской власти, – стать настоящим рабочим. Поселился Шмуль в Солобковцах. Немало времени у него занял поиск работы бухгалтера в Браилове, поближе к брату.
В год приезда Шмуля в СССР, в 1927-м, за участие в сионистской организации Проскуровским окружным отделом ГПУ была арестована сестра Броня. Продержав ее недолго в тюрьме, сотрудники ГПУ девушку освободили, великодушно предложив уехать в Палестину. Броня последовала примеру братьев и в скором времени репатриировалась в Эрец-Исраэль.
Формально к сионистской организации Эль Мордкович Лившиц не принадлежал. Раньше, когда это еще было возможно, к нему в руки иногда попадала газета «Давар», издававшаяся левыми сионистами и сложными путями попадавшая из Палестины в Советский Союз. Полностью разделяя идею возрождения еврейского государства, Эль Мордкович оставался религиозным человеком, особенно не верящим в коммунистические эксперименты. Ему страстно хотелось уехать в Сион, но возврат Шмуля и семейные хлопоты привели к тому, что Эль Мордкович с подачей на выезд затянул. Шел 1931 год, и из Советского Союза уже почти не выпускали.
Все тридцатые годы Эль Мордкович проработал бухгалтером в разных артелях Браилова. Женившись повторно, на Гене Моисеевне Резник, в 1934 году Лившиц стал отцом – у пары родилась дочь Туба.
В 1937 году Лившицы переехали в Жмеринку. Эль Мордкович устроился работать в артели «Прогресс». Вскоре до него дошли трагические вести: в Браилове НКВД «вскрыл» сионистскую организацию, в которой якобы состоял его брат Шмуль; следствие назначило его главарем антисоветчиков. В состав «контрреволюционной группы» входили бывшие члены сионистских организаций и давние знакомые братьев Лившиц. Шмуля, когда-то поверившего в адекватность советской власти, 15 мая 1938 года расстреляли. Сам Эль Мордкович тогда чудом не оказался в тюрьме. Постепенно ситуация немного успокоилась. В 1939 году у Эля и Гени родился сын Яков.
Не успели жители Жмеринки немного отойти от акций красного Молоха, пожиравшего невинных людей, как на их долю выпало куда большее испытание – нападение нацистской Германии на СССР.
Война застала Эля Мордковича в Жмеринке. Как непригодный к несению воинской службы, он остался с родными на оккупированной территории, надеясь на гуманность захватчиков. Степень их гуманности и цивилизованности стала понятна уже 17 июля 1941 года, когда немцы на мотоциклах ворвались в местечко и сразу же начали бесчинствовать. Через неделю в Жмеринке появилось еврейское гетто, расположенное в одном из пригородов.
Выживать в гетто получалось не у всех. Эль Мордкович и его жена вынуждены были браться за черную работу, зарабатывая на скромное пропитание и каждый день рискуя не вернуться с наряда. Когда город перешел под власть румынских войск, это принесло евреям определенное облегчение: румыны над евреями издевались, но повально, как немцы, никого не убивали. В то же время евреям из соседнего Браилова повезло меньше. В 1942 году там была зверски убита 69-летняя мать Эля, Ита Янкелевна, старший брат Айзик и сестра Мирьям вместе с их семьями.
В начале марта 1944 года войска Красной Армии подошли к Жмеринке, а немецкие и румынские части начали отступать на запад. По гетто сразу же поползли слухи, что отходящие немецкие солдаты собираются уничтожить всех выживших евреев Транснистрии. Евреи искали спасения, делали всё возможное, чтобы найти временное убежище.
Лившицам на помощь пришел пожилой украинец – Петро Хомик. На протяжении двух недель он прятал в подвале своего дома Эля, его жену и детей. Красноармейцы освободили Жмеринку 20 марта 1944 года. Сердечно поблагодарив Петро, Эль Мордкович и Геня Моисеевна вернулись домой и стали заново обустраивать свою жизнь.
Не все жители Жмеринки были рады возвращению евреев, привыкнув за годы оккупации к мысли, что те никогда не вернутся из гетто и не потребуют назад свое имущество. Квартиры освобождали с большой неохотой, не говоря уже об украденных в годы оккупации вещах. Постепенно вопрос с жильем был решен. Лившицы заселились в Жмеринке в небольшой кирпичный дом на две комнаты по улице Октябрьской революции.
Почти сразу после освобождения Эль Мордкович снова начал работать бухгалтером. Вскоре Лившиц был вызван в прокуратуру. Якобы вел бухгалтерию неправильно и нанес урон государству. В конце 1945 года суд Эля Мордковича оправдал, но на повторном суде решили, что бухгалтера нужно всё же наказать, – дали год и шесть месяцев трудовой колонии. За любую оплошность по службе в сталинское время карали сурово.
В 1947 году Эль Мордкович вышел на волю. Из бухгалтеров пришлось переквалифицироваться сначала в заведующего складом кирпичного завода, затем – дежурного на складе древесины станции Жмеринка. В конце концов, не удовлетворенный заработками и условиями труда, Лившиц приобрел специальность переплетчика бухгалтерских книг и начал работать в различных учреждениях города по найму. Его супруга занималась домом, сын Яков учился в школе, а дочка Туба поступила в Житомирский строительный техникум.
Живя после войны неприметной и тихой жизнью, пожилой человек не мог и предположить, что уже несколько лет за ним по пятам ходят советские спецслужбы.
В их поле зрения Лившиц попал в апреле 1948 года из-за своей переписки с сестрой Броней Ноткин и братом Мешиломом, уехавшими до войны в Палестину. Все письма, направляемые им жмеринской или винницкой почтой за границу, подвергались тщательной перлюстрации. Пока соответствующий сотрудник, владевший иностранным языком, не узнавал, о чем написал гражданин СССР на Запад, письмо никуда не отправлялось. Эль Мордкович принципиально писал родне на иврите, письменной формой которого владел не хуже израильтян. У местных чекистов была проблема с сотрудниками, знающими древний язык, но, когда они его всё же нашли, – им стал контролер-переводчик по фамилии Марьянчик – на горизонте у них сразу замаячила перспектива получить очередные звездочки на погоны.
«Вот мои дети, хотя и растут в еврейском доме, религиозном доме… но они… разговаривают исключительно по-русски, – писал в декабре 1948 года Лившиц в одном из писем сестре Броне в Рамат-Ган, поздравляя ее с праздником Хануки. – Поэтому я завидую вам, что ваши дети воспитаны в другом духе».
В том же письме Эль Мордкович философски рассуждал: к своим 50 годам он пришел к выводу о том, что человек не должен концентрироваться лишь на удовлетворении своих материальных нужд. «Вспоминаю те времена, – делился с сестрой сокровенными мыслями Эль Мордкович, – когда Хасмонеи боролись за нашу свободу, когда нашему народу тоже грозила опасность потери собственной религиозной культуры и ассимиляции с другой, чужой культурой, но… герои нации рискнули жизнью и отстояли святость веры и свободу еврейского народа».
Сравнивая Теодора Герцля, поставившего вопрос о строительстве еврейского государства, с Матитьягу Хасмонеем, лидером восстания древних евреев против эллинов, жмеринский переплетчик бухгалтерских книг слал напутствие своей сестре, брату и их семьям в Палестине: «Сейчас это снова доверено вам, жителям Палестины. Эта война является нашей священной войной. Не опускайте руки… сейчас самое подходящее время, когда еврейский вопрос стоит перед всеми нациями».
Провозглашение Государства Израиль 14 мая 1948 года Эль Мордкович встретил с небывалым восторгом. Он снова написал сестре и брату. «Сердце дрожит, слыша о том, что наконец исполнилось пророчество… было создано еврейское государство, – не мог сдержать своих эмоций Лившиц. – Хочется самому вмешаться в толпу евреев… которые наконец-то добились успехов и достигли своей цели». Говоря о своем желании уехать в Израиль, Эль Мордкович одновременно критиковал Советский Союз. Описывая взаимоотношения граждан в СССР, он употребил известное латинское изречение – «человек человеку волк». Об отношении к евреям не стоило и говорить.
После того, как в Москве открылось израильское посольство, советским евреям казалось, что освобождение из галута уже не за горами. В письме, отправленном в Израиль в ноябре 1948 года, Лившиц писал с уверенностью, что израильские «амбассадоры» сделают всё необходимое для репатриации советских евреев на историческую Родину. «То, что мой брат напоминает в своем письме о его отношениях с послом, мадам Голдой, это очень хорошее дело, – надеялся на скорую встречу с родными пожилой человек, – …прошу как можно скорее написать ей письмо с просьбой, что касается нас, и, возможно, она ответит прямо на мой вопрос, на мой адрес». Брат Эля Лившица, Мешулем Лившиц-Явниэли, действительно был лично знаком с личным секретарем Голды Меер и вызывался содействовать брату с репатриацией. Из этого ничего не вышло. Советская власть никого из своих граждан за железный занавес выпускать не собиралась.
Используя изъятую на почте переписку, в апреле 1949 года Жмеринский районный отдел МГБ завел на Эля Мордковича Лившица дело-формуляр под кодовым названием «Фанатик». Судя по перехваченным письмам, чекистам следовало отнести его к контрреволюционерам. Для того, чтобы подкрепить данные, полученные с почты, эмгэбэшники решили ввести в разработку Лившица своего проверенного агента – «Охотную».
Агент «Охотная», она же Ева Львовна Глизер, была коллегой Лившица по его работе на станции Жмеринка. До войны она была учительницей, а в 1940 году Глизер была завербована НКВД для выявления антисоветски настроенных лиц среди учителей и учеников собственной школы. В середине марта 1949 года чекисты снова вышли с ней на связь и сразу же послали шпионить за Элем Мордковичем. Навыки и опыт Глизер позволили ей быстро сойтись с «братом-евреем», который, ничего не подозревая, раскрывал коллеге свою душу. В беседах с Лившицем агент выяснила, что он был «антисоветски националистически настроен» и пользовался авторитетом в жмеринской религиозной еврейской общине.
Лившиц действительно был активным прихожанином единственной сохранившейся в городе синагоги. Потеряв на войне 18 близких и дальних родственников, Эль Мордкович еще чаще стал обращаться к Б-гу. Синагога была тем местом, где собирались единомышленники, любящие свой народ и всё еще читающие книги на иврите. Агент МГБ Глизер утверждала, что Лившиц в синагоге неоднократно зачитывал полученные им из Израиля письма и водил дружбу с известными в городе религиозными евреями.
Для чекистов эти люди были подозрительны. Среди них значились «известные органам еврейские националисты»: председатель еврейской общины при синагоге Леви Авербух, бывший председатель общины Давид Островский, секретарь общины Эзра Кракопольский и многие другие.
Компромата на знакомых и друзей Лившица хватало. Так, по данным агента УМГБ Владимирской области Стакана, к секретарю жмеринской еврейской общины Кракопольскому после войны приезжал видный религиозный сионист Мордехай Ханзин, c которым Кракопольский обсуждал в резком антисоветском духе еврейский вопрос в СССР.
В марте 1950 года агент «Охотная» также сообщала в МГБ, что, работая некоторое время кладовщиком на кирпичном заводе, Лившиц завел дружбу с жителем Жмеринки Сухером. Его сын, студент одного из высших учебных заведений Киева Александр Сухер, был арестован по делу «Союза еврейской молодежи». «Фанатик в клеветнической антисоветской форме осуждал репрессию Сухера и его друзей и высказал опасение, что его самого тоже могут арестовать за высказывание своих политических убеждений», – докладывали во 2-е Управление МГБ УССР винницкие чекисты.
После ареста сына Сухера, Эль Лившиц максимально ограничил круг своего общения, тем не менее, излагать «антисоветские» взгляды в своих письмах не прекратил. В одном из них он просил сестру выслать ему талес, древний символ иудаизма. Еще в одном – резюмировал, что унижения еврейского народа в СССР продолжались и после Холокоста: иврит находился под запретом, более десяти лет почти никто не говорил на идиш, в стране не было ни еврейского радио, ни еврейских газет, ни синагог, ни иешив. «…от Волочиска до Киева мы имеем всего… 5 синагог: в Проскурове, Жмеринке, Славуте, Бердичеве и Одессе, – сокрушался Лившиц. – Поэтому клад еврейского народа, молодежь, которая нам дороже всего, ассимилируется… не зная того, что наши предки завещали не забывать своего языка». Получив от сестры на праздник Рош ха-Шана открытку с изображением израильских солдат и членов израильского правительства, Лившиц принес ее показать в синагогу. Тотчас же это было зафиксировано органами, которые неспешно, но методично собирали на пожилого человека компромат.
Для проведения мероприятий по активизации разработки Лившица, в Жмеринский райотдел МГБ в декабре 1950 года даже приезжал оперативный работник 4-го отделения 2-го отдела УМГБ Винницкой области. Тем не менее завербовать еще одного агента, который мог бы доносить на Лившица, чекистам не удалось.
Эль Мордкович явно стал вести себя еще осторожнее. В 1951 году он прекратил вести какую-либо переписку с сестрой и братом, заметив непривычную задержку корреспонденции и обратив внимание на то, что многие его письма до адресатов не доходят.
Однако о нем никто и не думал забывать. 12 февраля 1953 года в дом к Лившицам требовательно постучали. На пороге оказались старший оперуполномоченный Винницкого УМГБ старший лейтенант Задорожнюк и сержант милиции Павленко. Предъявив главе семейства ордера на арест и обыск, сотрудники сразу же приступили к обыску. Перевернув весь дом, чекисты отвезли Лившица во внутреннюю тюрьму Винницкого МГБ.
Ему было предъявлено обвинение в том, что он, примкнув в послевоенный период к националистической группировке, проводил в ее составе антисоветскую работу, а также, поддерживая письменную связь с заграницей, клеветал на Страну Советов и ее режим. Отдельно в обвинении упоминалось систематическое прослушивание Лившицем радиостанции «Коль Исраэль», зачитывание им открыток и писем из-за границы в жмеринской синагоге и неоднократно высказанное желание арестованного выехать в Израиль.
По делу арестованного Лившица работало несколько человек. На допросах он длительное время категорически отрицал наличие у него каких-либо связей в Жмеринке, Виннице или других городах. Однако найденный во время обыска список членов еврейской религиозной общины, переписка Лившица со знакомым Беркой Бродским, а также другие документы говорили об обратном.
У него также были изъяты 164 книги на иврите и идише. Значительная часть их носила религиозный характер и когда-то принадлежала раввину Альтеру Файнгольду, погибшему в Жмеринском гетто. Незадолго до своей смерти, в 1943 году, книги смогла передать Элю Лившицу вдова раввина. Другие книги он получил от разрабатываемого МГБ религиозного еврея Флимана, о чем говорили дарственные надписи.
Невзирая на обилие доказательств, Эль Мордкович мужественно молчал, всячески отрицая обвинения в антисоветской агитации и отказываясь давать показания на своих знакомых. В ход пошли излюбленные методы эмгэбэшников – издевательства и пытки.
Глумлением над Торой и еврейской религией, описанным в начале нашего повествования, дело не ограничилось. Как правило, Лившица вызывали на допрос после 9 часов вечера, не давая отдыхать днем. На допросе сидеть запрещалось – только стоять, без возможности изможденному человеку хотя бы прислониться к стене.
Чекисты звали Лившица в лучшем случае «бандит»; остальные прозвища были еще унизительнее. Теряя терпение, старший лейтенант Задорожнюк и заместитель начальника 2-го отделения Винницкого УМГБ Ткаченко валили Эля Мордковича на пол и били ногами.
Расследовавший впоследствии дело старший следователь УМВД капитан Пучкин также не отличался деликатностью. Однажды, отправившись в рабочее время в кинотеатр, садист запер Лившица в холодном подвале. Арестованного через несколько часов, сжалившись, выпустила сотрудница управления. Всё время оскорбляя Эля Мордковича по национальному признаку, Пучкин любил повторять, что все евреи отсиживались во время войны в тылу. «Ваши жены, толстоз.дые еврейки, не дают людям покупать продукты на базаре, – так пояснял арестованному свой взгляд на национальный вопрос следователь. – А ваши горбоносые евреи, как копнуть, и грабят правительство и государство».
Вытягивая информацию из арестованного, Пучкин то и дело угрожал ему: «Ти звідси не вийдеш». На вопрос обессилевшего Эля Мордковича, почему Пучкин над ним так издевается, тот однажды простодушно ответил: «Это мой хлеб. Я могу тебя просто застрелить в своем кабинете и мне ничего за это не будет».
Несмотря ни на что, пожилой еврей так и не оговорил членов еврейской жмеринской общины и других своих знакомых, которых чекисты хотели подвести под дело о сионистской подпольной организации. В постановлении от 9 апреля 1953 года Пучкин, оставив ранее предъявленное Лившицу обвинение по статье 54-10 ч.2 УК УССР («Пропаганда или агитация с использованием религиозных или национальных предрассудков масс»), вынужден был исключить обвинение об участии в антисоветской группе.
Пользуясь показаниями агента «Охотной» и прикрепив к делу 17 писем Лившица и его родственников, конфискованных на почте, следствие подготовило для суда целый букет фактов, доказывающих «несоветские» взгляды обвиняемого.
В одном из писем Лившиц, как человек религиозный, сокрушался, что еврейские юноши всё чаще женились после войны на нееврейках, что строго запрещают законы иудаизма. Не разбираясь в иудаизме, чекисты трактовали эти строки как националистические.
Описывая родным послевоенную действительность, Эль Мордкович просил сестру Броню и брата Мешулема не судить строго проживающую в СССР молодежь: «Они родились в грешной эпохе…» И дальше, с надеждой: «…в конце концов мы переживем всех врагов и с большим удовольствием перейдем большой, но тяжелый мост». Это было трактовано Пучкиным как ярая критика Лившицем советского режима.
«Пришили» Лившицу и передачу за границу конфиденциальных сведений. Современного читателя удивит, но в качестве таковых в деле фигурировали строки из письма Эля Мордковича о количестве еврейского населения по городам и местечкам Украины: «Спасенные остатки нашего народа сконцентрированы в большинстве случаев в больших городах, например: в Киеве – 125 тысяч, в Одессе – 70 тысяч, в Проскурове – 10 тысяч, в Виннице – 15 тысяч, в Жмеринке – 10 тысяч…»
В письме, направленном Броне Ноткин в середине февраля 1950 года, Эль Мордкович очень аккуратно попытался рассказать о судьбе своего брата Шмуля: «…Ты всё спрашиваешь о Шмилике, я тебе уже писал, что о нем трудно что-нибудь узнать, ему нельзя писать. Такое же положение со всеми его товарищами. Я ничего не могу сделать, нужно ждать». В том же письме он просил сестру узнать о судьбе участков, приобретенных до войны в Палестине его другом из Жмеринки Мойше Спектором. Спектор, мастер по меху артели «Новый шлях», был родом из эстонской Либавы и в 1933-1936 годах через организацию «Хаклаи» вложился в покупку земель в районе улиц Ицхак Альханан и Шаарони в Тель-Авиве. Надеясь выехать рано или поздно в Израиль, Спектор пытался что-нибудь узнать про свои активы. Получил ли он ответ на свой запрос – неизвестно, зато о недвижимости за рубежом узнали советские спецслужбы.
Точно так же органам стало известно о жителе Жмеринки Абраме Берченко, у которого Лившиц часто слушал радиопередачи из Израиля. Жмеринские евреи старались не пропускать эти передачи, но понимали с пятого на десятое из-за сефардского произношения, используемого в еврейском государстве.
Эля Лившица интересовало об Израиле решительно всё. Он просил брата и сестру писать ему об освоении Негева, строительстве в молодой стране жилья и киббуцев, приеме новых репатриантов из разных стран.
На следствии выяснилось, что Эль Мордкович писал не только в Израиль, но и в США. В Милуоки с 1912 года жил его дядя, Пейсах Лихтер, которому он точно так же описывал разрушение еврейских общин в Советском Союзе.
Суд над Элем Мордковичем Лившицем состоялся 20 апреля 1953 года. За четыре часа судебного заседания, отвечая на вопросы прокурора Пожарука и адвоката Кенига, подсудимый полностью сознался в написании антисоветских писем. В здании Винницкого областного суда пожилой человек публично подтвердил свое желание уехать в Израиль, мотивируя это отсутствием какой-либо еврейской «народной искры» в СССР. По совету адвоката, Лившиц «признал ошибку» и попросил суд снисходительно к нему отнестись, смягчив меру наказания.
Но никакого снисхождения не последовало. Его осудили по статье 54-10 ч.2 УК УССР на 25 лет исправительно-трудовых лагерей с конфискацией всего имущества и 5-летним лишением избирательных прав. Могли бы дать и «вышку», о чем красноречиво намекнули упоминанием в приговоре указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года «Об отмене смертной казни».
Даже по советским меркам приговор был чудовищным. В поданной в тот же день кассационной жалобе в Верховный суд УССР осужденный Лившиц просил пересмотреть свое дело. Отрицая обвинения в национализме, он в который раз пояснял органам, что всего лишь придерживался религиозных традиций. Сообщал он и о незаконных способах ведения следствия. Должного воздействия на Верховный суд УССР его жалоба не возымела. Своим определением от 13 мая 1953 года он оставил приговор в силе.
Тем временем Лившица этапировали в пересыльный пункт Карагандинского исправительно-трудового лагеря, располагавшийся в городке Карабас. Немолодому человеку, инвалиду по зрению, страдавшему от эмфиземы легких и гипертонической болезни, определили заниматься в лагере облегченным трудом.
Но и в Карлаге Эль Мордкович не сдавался. В конце концов Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР рассмотрела его дело. В Москве посчитали, что приговор был слишком суровым. Срок наказания снизили до 10 лет лагерей с конфискацией и поражением в правах. Жалоба Лившица на применение к нему незаконных методов ведения следствия была направлена в Особую инспекцию УКГБ при СМ УССР по Винницкой области.
В лагере Элю Лившицу довелось посидеть недолго. Карагандинская областная прокуратура освободила его 4 октября 1954 года. Освободить-то освободили, но с реабилитацией тянули. Лишь в конце марта 1960-го года председатель Верховного суда Горкин в очередной раз рассмотрел дело Лившица. Анализируя материалы следствия и тексты писем Эля Мордковича, высшая судебная инстанция пришла к выводу, что по своему содержанию они не являлись контрреволюционными. Религия в Советском Союзе официально была не запрещена, а религиозный взгляд на вещи никак не мог квалифицироваться как антисоветская агитация. Уголовное дело в отношении Лившица за отсутствием в его действиях состава преступления было прекращено, а приговор отменен.
В одном из изъятых в 1950-х годах писем Эль Лившиц писал: «Дай Б-г дожить до хорошего, хотя я уже не молодой, но всё же я надеюсь и хочу жить свободной жизнью. Но кто знает, доживем ли до этого». К сожалению, дождаться счастливого дня репатриации в Эрец-Исраэль гордый еврей так и не смог. Когда это вновь стало возможным, Эль Мордкович подался на выезд, но в 1978 году получил отказ. Советские бюрократы, осведомленные об уголовном деле сталинской эпохи, выездную визу дать отказались.
Не будучи в состоянии репатриироваться в Израиль, Эль Лившиц активно помогал другим евреям вернуться на Родину. Проживая последние годы с супругой в Житомире, он консультировал людей по поводу отъезда в Израиль через советскую Прибалтику. Принимал он только «своих» людей и исключительно за закрытыми дверями, прекрасно помня про уши и глаза советского КГБ. Но не помогать не мог.
Эля Лившица не стало 1 сентября 1981 года. Начатое им дело смогла завершить его дочь Туба, репатриировавшаяся в Израиль в 1996 году. В свободном мире, Соединенных Штатах Америки, проживает его сын Яков.
Ицхак Ласкин
Яков Ласкин
1924-2017
1921-2017
В 1947 году в немецком городе Эберсвальде, в расположении штаба 4-й танковой дивизии, участвовавшей в операции по взятию Берлина, в одном из кабинетов контрразведки «Смерш» майор Василий Луцик изучал следственное дело № 1018. Он поручил заниматься им своим лучшим следователям, гвардии капитанам Мясникову, Лукашину и Агуновичу, имевшим «особый нюх» на шпионов и предателей Родины. Дело было необычным, ведь его фигурантами были не пойманные «власовцы» или представители других национальных формирований, воевавшие на стороне гитлеровской Германии, а те, кто от их действий непосредственно пострадал: бывшие узники немецкого концентрационного лагеря Дахау братья Ицхак и Яков Ласкины, обвиненные в преступлениях по статьям 58-1-«а» и 58-11 УК РСФСР. Вместе с ними по делу проходил бывший фронтовик, кавалер боевых наград Абрам Черкасский.
Братья Ласкины были родом из древнего Каунаса, ставшего в 1919 году временной столицей Литовской республики. Старший, Яков, родился 29 сентября 1921 года, младший, Ицхак, – тремя годами позже, 17 июля 1924 года. У их отца, Израиля Яковлевича Ласкина, был небольшой собственный дом, а также пошивочная мастерская, в которой работали три наемные портнихи. Мать братьев, Ида Шмуйловна Шефтелович, происходила из местечка Ретавас и до войны нигде не работала, следя за домашним хозяйством. У Ласкиных, помимо сыновей, была дочь Роза, родившаяся в 1930 году.
Оба брата росли в еврейской атмосфере, с самого детства соблюдая национальные традиции; оба очень рано заинтересовались сионистским движением. Этому способствовало обучение во Второй еврейской государственной гимназии в Каунасе, где практически все ученики состояли в той или иной молодежной организации. В случае с Ицхаком это было движение «Ха-Маапилим» («Смельчаки, восходящие в Сион»). Его старший брат формально ни в одной организации не состоял, но точно так же мечтал о возрождении еврейского народа и государства.
Окончив 9 классов гимназии, Яков Ласкин поступил на двухлетние счетно-бухгалтерские курсы. Летом 1938 года он устроился в Банк взаимных кредитов, где проработал конторским учеником около 5 месяцев. Затем перешел работать в магазин автозапчастей.
После того как 15 июня 1940 года контингент советских войск был введен в Литву, страна прекратила свое независимое существование, а компания, где трудился Яков Ласкин, была национализирована. Ему пришлось стать кладовщиком организованного новыми властями автотреста. Ицхак в это время продолжал учиться в еврейской гимназии, которая после оккупации Литвы стала обычной советской школой. Об участии братьев в сионистском движении не могло быть и речи. Уже в августе 1940 года большевики провели в Каунасе массовые аресты и высылку людей в Сибирь; еврейские активисты вынуждены были залечь на дно.
Литовское население советскую власть с ее террором, конфискацией имущества и резким ухудшением уровня жизни люто ненавидело. Как часто происходило в те времена в Восточной Европе, одними из виновников уничтожения литовской независимости были объявлены евреи. Поэтому уже в самом начале советско-германской войны, 25 июня 1941 года, в Каунасе начался страшный еврейский погром. Семья Ласкиных из города эвакуироваться не успела. Ицхак и Яков, их сестра и родители лишь чудом избежали смерти: литовские националисты ловили всех евреев без разбора и зверски расправлялись с ними в подворотнях. В начале июля 1941 года, вместе с другими еврейскими семьями, Ласкины оказались в еврейском гетто в каунасском районе Слободка, за рекой Вилией, вдали от центра города.
В Слободке, когда-то славившейся своей иешивой, семья продержалась до лета 1944 года. Обитали все вместе в одной небольшой комнатке, в жутких антисанитарных условиях. Израиль Ласкин работал на вермахт портным, Ицхак – кузнецом, Якова отрядили чернорабочим на строительство Каунасского аэродрома. Иду Шмуйловну к работам немцы сначала не привлекали, но с 1943 года она тоже стала работать, три раза в неделю.
В преддверии прихода в город Красной армии, 12 июня 1944 года, все евреи из Каунасского гетто, включая семью Ласкиных, были вывезены в город Штуттгоф под Данцигом. В Штуттгофе всех женщин сняли с эшелонов и оставили в местном концлагере. Яков, Ицхак и их отец были направлены немцами в Баварию – в печально известный концентрационный лагерь Дахау.
В Дахау Ицхак и Яков Ласкины работали на строительстве ангаров для подземного аэродрома. Их отец попал в рабочую команду портным, но 15 января 1945 года, после продолжительной болезни в ужасных лагерных условиях, скончался.
В самом конце войны, 24 апреля 1945 года, Якова и Ицхака вместе с другими заключенными погнали в направлении Мюнхена. Шли под охраной эсэсовцев неделю, пока в один прекрасный день, 1 мая 1945 года, заключенных не встретили под городом Вольфратсхаузеном наступающие американские войска. Для истощенных и обессиленных узников, напоминавших ходячие скелеты, американцы организовали в Вольфратсхаузене специальный лагерь. Отходили от последствий каторжного труда около месяца.
Еще в школе Ицхак и Яков Ласкины пообещали себе, что обязательно уедут в строящееся еврейское государство в Палестине. В советскую Литву, c которой были связаны их самые мрачные воспоминания, Ласкины возвращаться не собирались. Им, правда, предстояло еще отыскать мать и сестру, но делать это они решили из Германии.
Однако, освободив людей из концлагерей, американцы занялись регистрацией бывших узников. По договоренности с СССР, его граждан союзники фиксировали особенно тщательно. Советскому руководству ни к чему было оставлять на Западе свидетелей массовых репрессий, голода и низкого уровня жизни в стране. Ничего не подозревая, братья Ласкины записали в анкете в качестве места рождения Каунас, автоматически попав в категорию советских граждан.
Хотят Ласкины возвращаться в СССР или нет, американцы не спрашивали. Вместе с другими пятьюстами советскими гражданами, Яков и Ицхак в середине июня 1945 года были переданы советскому командованию. Бывших узников сначала разместили в лагере советских репатриантов в Эрфурте, а впоследствии перевели оттуда в лагерь в Хемнице.
Советское командование использовало полученные свободные рабочие руки на полную катушку. Пробыв в хемницком лагере всего несколько дней, Ласкины вместе с другими бывшими узниками были направлены на демонтаж завода искусственных кож в одном из соседних немецких городов. По окончании работ, которые длились несколько недель, у советского командования созрел еще один план – направить бывших узников в город Грёдиц в Саксонии, где ожидался демонтаж одного из металлургических заводов, который в счет репараций должен был отправиться в СССР. Работы больше походили на каторжные. Больных и обессиленных репатриантов заставляли трудиться от зари до зари, кормили впроголодь.
Попавшие на территорию Советского Союза об Эрец-Исраэль могли уже даже не мечтать. Ласкины и еще один еврей, Исаак Перельман, решили бежать, не дожидаясь отправки «на родину».
Путь беглецов из Грёдица лежал назад в Хемниц. Там, по информации, полученной от местных жителей, работал центр под названием «Жертвы фашизма», снабжавший бывших заключенных продуктами, временным жильем и документами. Придя в центр, свободно говорившие по-немецки Ласкины со своим спутником Перельманом представились жертвами нацистского режима, этническими немцами, уроженцами восточно-прусского Тильзита.
Получив в центре временные документы и проведя там пару дней, евреи под видом освобожденных из концлагеря немцев уехали из Хемница в город Бад-Либенверда, в 75 километрах от Дрездена. Придя на прием к местному бургомистру, Ласкины и Перельман показали документы и попросили их в городе зарегистрировать. Немец был готов помочь, но для регистрации нужна была работа.
Пришлось нелегалам ехать в расположенный неподалеку город Мюккенберг. Там работа нашлась: Яков устроился переводчиком советской комендатуры, Ицхак нанялся на химзавод. Сделав себе регистрацию, Ицхак и Яков Ласкины начали поиск матери и сестры. С этим помог военный комендант Мюккенберга, капитан Красной армии Асадов, который разрешил Ласкиным за небольшую мзду пользоваться своей полевой почтой.
В марте 1946 года братья Ласкины узнали, что их мать Ида и сестра Роза выжили и вернулись домой в Каунас. В письмах к матери сыновья просили ее вместе с Розой приехать в Германию, воспользовавшись для этого помощью польских переправщиков. Для оплаты их услуг Ицхак и Яков выслали в Каунас несколько посылок, содержимое которых Ида Шмуйловна могла выгодно продать на рынке. Дополнительно братья отправили домой около 20 тысяч советских рублей, которые следовало уплатить переправщикам.
В мае 1946 года военная комендатура Мюккенберга была расформирована. Яков Ласкин перешел на должность ревизора в типографию и издательство Цилтке в городе Бад-Либенверда. Работу потерял и Ицхак: химическое предприятие, где он работал, было демонтировано и перевезено в СССР.
Но особо никто из них не расстроился. Долго в Германии братья оставаться не собирались. Дождавшись сестру и мать в Мюккенберге, Ласкины думали вместе ехать в Палестину. Предполагали взять с собой и невесту Якова, немку Эрну Кейль.
Ласкины начали поиск контактов c представителями Палестины. Разузнав, что в берлинском районе Целендорф находится офис организации «Джойнт», в июле 1946 года Ицхак Ласкин поехал на разведку. Среди сотрудников «Джойнта» неожиданно оказался его земляк Ларри Любецкий, который предложил младшему Ласкину пойти писарем в Еврейское агентство для Палестины – «Ха-Сохнут ха-иехудит ле-Эрец-Исраэль».
Как убежденный сионист, Ицхак Ласкин с удовольствием принял предложение. Единственной проблемой оставалось жилье, но Любецкий написал письмо председателю еврейского комитета в Берлине Шварцбергу. Бюро этого комитета находилось прямо рядом с кабинетом директора лагеря ЮНРРА № 1027 в Шлахтензее Харольда Фишбейна.
В лагере № 1027, созданном под эгидой Администрации помощи и восстановления Объединенных Наций (ЮНРРА) на юго-западе Берлина, находилось около 3000 евреев, которые не собирались возвращаться в места своего рождения. Большинство из них ждало разрешения на въезд в Палестину, где шла активная борьба за построение независимого еврейского государства.
Харольд Фишбейн, директор лагеря № 1027, принял Ласкина радушно, но сразу же отправил того на собеседование в Корпус контрразведки – «Cи-Ай-Си». Там Ицхаку задавали вопросы биографического характера. На допросе у американцев он повторил ту же легенду: родился в Тильзите, куда, якобы, не пропускают польские пограничники. Хотя, скажи он правду, ничего страшного не произошло бы: советских граждан в лагере тоже принимали. Их документы, в первую очередь военные, сотрудники лагеря уничтожали, а «изменников Родины» оформляли как польских евреев. Вместе с тем, принятым в лагерь № 1027 беженцам из СССР настоятельно рекомендовалось пределов лагеря не покидать, дожидаясь транспорта в американскую зону. На западе Германии доставленных из Берлина людей размещали в похожие лагеря возле Мюнхена, откуда они могли выехать или в Палестину, или дальше на Запад.
После собеседования Ицхака Ласкина заселили в один из корпусов лагеря. На работу, в офис Еврейского агентства для Палестины, он ездил на тихую улицу Герташтрассе, где в небольшом особняке работали несколько человек. Директором берлинского бюро был доктор Карл Либштейн, житель Палестины родом из Чехословакии, секретарем – голландская еврейка Ини Мефахер, регистратором – Фаина Багаер из Германии, завхозом и посыльным – молодой немецкий еврей Хорст Цигель. Пятым стал Ицхак Ласкин.
В Еврейском агентстве для Палестины Ицхак Ласкин числился писарем, но выполнял самые различные функции: печатал на машинке учебники для созданной в лагере № 1027 еврейской школы, помогал выдавать обратившимся в агентство евреям продукты питания, но, главное, занимался розыском евреев по запросам из Палестины и других стран. Работа по поиску людей, разбросанных войной, была крайне важной и занимала почти всё время Ицхака. Другой его задачей был поиск желающих репатриироваться в Эрец-Исраэль. Не все евреи думали про национальное строительство на Ближнем Востоке, предпочитая туманным перспективам гарантированную безопасность и достаток в США, Великобритании и других странах.
Выезд Ласкиных в Палестину затянулся: мать и сестра никак не могли переправиться в Германию, а сертификатов на въезд в Палестину, за исключением именных, направленных оттуда родственниками, в связи со сложившейся международной обстановкой, не было.
Часто Ицхаку писали люди, чьи родные и близкие находились в советской зоне, но не могли выехать оттуда в другие части Германии. Им писарь «Сохнута» тоже не отказывал, делая всё возможное для эвакуации людей. Всё это продолжалось до 18 февраля 1947 года, когда он был задержан сотрудниками контрразведки «Смерш».
За несколько дней до своего ареста Ицхак Ласкин получил письмо от брата Якова. В нем сообщалось, что младший лейтенант Советской Армии по имени Владимир, бывавший в Каунасе, привез им весточку от матери. Офицер приглашал братьев заехать к нему в военный лагерь Дальгов-Дёбериц в 10 километрах от Берлина. Отпросившись на работе, Ицхак Ласкин приехал в советский сектор на встречу. Помимо младшего лейтенанта, там присутствовал еще и неизвестный капитан. Сразу же после беседы с офицерами Ицхак Ласкин был задержан и водворен в камеру предварительного задержания отдела контрразведки 4-й гвардейской танковой дивизии.
Через два дня, 23 февраля 1947 года, на квартиру в городе Бад-Либенверда, где жили Яков Ласкин c Эрной Кейль, пришел всё тот же Владимир. Младший лейтенант пригласил Якова на разговор в соседний отель, где их уже ожидали люди в форме. Яков Ласкин оказался в соседней с братом камере.
Советским офицером, присутствовавшим на той злополучной встрече, оказался гвардии младший лейтенант Владимир Юрковский, замкомандира зенитно-пулеметного взвода 63-й гвардейской танковой бригады. В заявлении младшего лейтенанта Юрковского, написанном в день ареста Ицхака Ласкина в контрразведку 4-й танковой дивизии, подробно излагались обстоятельства его знакомства с этой семьей. Юрковский писал, как, находясь в конце ноября 1946 года проездом в Каунасе, он зашел к своей тетке Фене Синяковой. Как раз в это время у нее появилась и незнакомая женщина, назвавшаяся Идой Ласкиной. Узнав во время беседы, что младший лейтенант Юрковский служит в Германии, Ида Шмуйловна рассказала тому про своих сыновей. Женщина также поведала Юрковскому, что в Советском Союзе они жить не собираются и планируют с дочерью нелегально перейти советско-польскую границу, чтобы попасть в Германию и оттуда всей семьей выехать в Палестину.
Вернувшись на место службы, Владимир Юрковский нашел в Мюккенберге старшего Ласкина, Якова, который пригласил советского офицера к себе в гости. За чаем у Ласкина картина повторилась: хозяин говорил, что до присоединения Литвы к СССР все литовские евреи жили лучше, и тоже делился планами – переехать всей семьей в Палестину. Затем неосторожно предложил Юрковскому ехать вместе с ними: «Сбрось офицерскую форму, надевай гражданскую одежду и поезжай и Палестину!»
Юрковский дезертировать категорически отказался. Его не смог убедить и рассказ Якова Ласкина о бывших советских военнослужащих, носивших точно такие же звездочки, но уехавших сражаться за еврейское государство. Взяв у Юрковского домашний адрес, Ласкин сказал, что к нему еще заедет в гости его брат, сотрудник Еврейского агентства из американского сектора.
Ицхак Ласкин действительно приехал. В присутствии Юрковского и его сослуживца Гутберга он снова рассказал про советских офицеров, находившихся в лагере № 1027, а также о своих планах по переправке демобилизованного советского военнослужащего Абрама Черкасского к сестре в Баварию.
На своем первом допросе Ицхак Ласкин заявил следователю, гвардии капитану Лукашину, что родился в 1924 году в городе Тильзит в Восточной Пруссии. Факт своей работы в Еврейском агентстве для Палестины он не скрывал, но сообщил, что организация работала исключительно с обладателями европейских документов.
Выслушав Ласкина, гвардии капитан Лукашин ответом не удовлетворился и пошел в наступление: «Являясь гражданином СССР, почему вы не возвратились на Родину, то есть по месту жительства своих родителей?»
Несколько дней изнурительных допросов и необычайная осведомленность следователя сделали свое дело. Ицхаку Ласкину пришлось признаться, что он имел до войны советское гражданство, но возвращаться не хотел: «…В Литовскую ССР я ехать не желал, так как там за время проживания с 1938 года по 1941 год были большие притеснения евреев… и сильно развит антисемитизм, поэтому я предпочел жить в самостоятельном еврейском государстве и уехать в Палестину». На допросе, состоявшемся 23 февраля 1947 года, Яков Ласкин показания брата подтвердил: «В Советском Союзе еврейской республики нет, поэтому мы решили уехать в Палестину, где организуется свободное еврейское государство».
Получив достаточно сведений, которые могли подвести Ласкиных под статью об измене Родине, гвардии капитан Лукашин начал «копать» уже на антисоветскую агитацию. Пригодились показания Юрковского о том, что Яков и Ицхак неоднократно рассказывали ему о бедственном положении своей матери, Иды Ласкиной, которая в Каунасе вынуждена была продавать на рынке присланные сыновьями вещи.
Смершевец Лукашин прекрасно знал, что Ласкин рассказывал не всё о своей деятельности. Он всячески отрицал участие Еврейского агентства в пересылке советских граждан в Палестину: «Наше отделение… Еврейского агентства для Палестины никакой работы но вербовке евреев для эмиграции в Палестину не проводит, да и в этом нет никакой нужды, так как в нашем отделении зарегистрировано около двух тысяч человек евреев, которые хотели бы выехать из Германии в Палестину, а отделение не может их отправить, так как не дают».
Еще одна цель советской контрразведки состояла в том, чтобы выявить в лагере № 1027 своих граждан. В Шлахтензее беженцев, которые не хотели возвращаться в Советский Союз, а то и попросту сбежавших оттуда, хватало. За день до своего задержания Ицхак стал свидетелем того, как через этот лагерь в американскую зону был отправлен на машине капитан Советской армии вместе со своей женой. Бывший советский офицер был так рад, что перед отъездом в лагере устроил банкет, на котором присутствовало 12 человек, включая самого Ласкина.
Прекрасно понимая, что ожидает этих людей, попадись они советским властям, Ицхак и Яков назвали имена и фамилии только тех, кто наверняка уже был вне зоны досягаемости советских спецслужб.
По-другому дело обстояло с задержанным одновременно с Яковом Ласкиным уроженцем Ровно, бывшим переводчиком разведотдела 372-й стрелковой дивизии Абрамом Черкасским. Сара Таг, cестра Абрама, во время войны находилась в Самарканде. Оттуда она выехала со своим мужем, польским евреем Вольфом Тагом, в Баварию. Сара мечтала уехать к родне в Аргентину, но узнав, что в Берлине живет ее младший брат, работавший вольнонаемным сотрудником отдела торгово-бытовых предприятий СВА, женщина обратилась в Еврейское агентство за содействием.
Во время допроса, состоявшегося 4 марта 1947 года, Черкасский рассказал, что в начале декабря 1946-го года к нему на квартиру в Берлине приехал из лагеря ЮНРРА Ицхак Ласкин. «При встрече со мной Исаак, так же, как и моя сестра, склонял меня к выезду в Аргентину, доказывая мне, что там будет лучше… и обещал мне помочь устроиться в лагерь № 1027, из которого я могу выехать в лагерь № 1070, где живет моя сестра», – признался Черкасский. Таких встреч было не менее пяти.
За день до своего ареста, 17 февраля 1947 года, Ицхак Ласкин ознакомил бывшего советского военнослужащего с телеграммой, где говорилось о готовности дирекции лагеря № 1070 в баварском Айринге принять Черкасского. Бегство демобилизованного из советской зоны планировалось на 20 февраля 1947 года, однако в нужный момент сотрудник Еврейского агентства для Палестины не появился. Через несколько дней был задержан и сам Черкасский.
Категорически отказываясь признавать свое членство в сионистских организациях, братья Ласкины не ожидали, что спецслужбы найдут их старого знакомого из Каунаса. Им оказался Роберт Зальбург, сотрудник отделения торговых бытовых предприятий в Лейпциге, который учился с Ласкиными в одной гимназии. Бывший партизан и красноармеец, потерявший на войне ногу, весной 1946 года он случайно встретился с братьями в Лейпциге. Земляки наладили взаимовыгодный обмен: он доставал им дефицитный текстиль на продажу, а Яков добывал для Зальбурга бензин.
Неизвестно, какая муха укусила Зальбурга, но в ноябре 1946 года он донес на своих земляков представителю МГБ по Литовской ССР Григорию Мантову, входившему в группу подполковника Славина, специализировавшегося на поимке в Берлине врагов советской власти. Мантов был приятелем Зальбурга и однажды случайно пересекся с Яковом Ласкиным у общих знакомых. Зальбург рассказал офицеру МГБ Мантову всё, что знал о своих земляках. В декабре 1946 года неожиданно раздался звонок из Берлина. На проводе был Григорий Мантов – он позвонил, чтобы уточнить у Зальбурга адрес Якова Ласкина.
В итоге 18 февраля 1947 года был задержан Ицхак, а 23 февраля 1947 года – его брат Яков и Абрам Черкасский. На второй день после ареста Якова его подруга Эрна получила телеграмму. Сотрудник Еврейского агентства для Палестины Цигель просил, чтобы Яков в срочном порядке ехал к ним в Берлин. По всей видимости, коллеги Ицхака Ласкина поняли, что их сотрудник попал в руки «Смерша», и хотели предупредить его брата. Опоздали совсем чуть-чуть. Точно так же всего лишь на несколько дней опоздал Абрам Черкасский, так и не уехавший к сестре в Баварию.
Военный трибунал 4-й гвардейской отдельной кадровой танковой дивизии заседал 12 мая 1947 года за закрытыми дверями. Гвардии полковник юстиции Василенко открыл заседание в 12 часов дня и объявил о слушании дела.
Во время быстрого разбирательства всех троих подсудимых признали виновными в измене Родине и назначили им одинаковое наказание: 10 лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях, с поражением в правах сроком на пять лет. Вдобавок к озвученному приговору, бывшего военнослужащего Абрама Черкасского лишали всех наград и медалей.
Осужденные были направлены в лагерь № 10 в городе Торгау, представлявший собой 4-этажную пересыльную тюрьму, построенную в форме креста в форте «Цинна». Затем их ждал многонедельный этап в лагерь, расположенный в Мысковском районе Кемеровской области – будущий Камышлаг. Там братья Ласкины отбыли свой срок, выйдя на свободу в 1955 году.
В 1956 году Ицхак и Яков Ласкины вернулись в Литву. Проходивший по тому же делу Абрам Черкасский на свободу так и не вышел – он умер в лагере еще в начале 1948 года.
Поселиться братьям, как осужденным за «измену Родине», в родном городе не дали. Работая вулканизатором в артели инвалидов «Герове» в городе Йонава, в 40 километрах от Каунаса, Яков Ласкин решил добиваться реабилитации. В 1958 году он ходатайствовал о пересмотре дела, но военная прокуратура оставила жалобу без удовлетворения. Тем не менее, уже в январе 1959 года исполняющий обязанности главы Верховного суда Литовской ССР Декснис посчитал необходимым преступные действия осужденных переквалифицировать по статьям 19 («Приготовительные к преступлению действия») и 83 («Выезд за границу или въезд в Союз ССР без установленного паспорта или разрешения надлежащих властей») УК РСФСР и снизить им меру наказания до трех лет лишения свободы. Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда Литовской ССР, в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР «Об амнистии» от 27 марта 1953 года, Ласкина Якова и Ласкина Исаака признали не имеющими судимости.
Как только это стало возможным, Яков и Ицхак Ласкины подали документы на выезд в Израиль. На этот раз всё было в руках всемогущего советского ОВИРа. После изрядной нервотрепки чиновники всё же дали добро. В 1961 году вместе со своей семьей репатриировался в Израиль и поселился в Ашдоде Ицхак. Старшему брату удалось проломить стену советской бюрократии лишь в 1972 году. С супругой и дочерью Яков поселился в Йехуде.
Признанные Узниками Сиона, братья Ласкины прожили в Израиле долгую и счастливую жизнь. Их судьба была покорежена войной и советской властью, но их внуки уже выросли в Эрец-Исраэль. Для Якова и Ицхака это было очень важно.
