Борис Каневский
1944 г. р.
В июле-августе 1980 года в Москве должны были проходить летние Игры XXII Олимпиады – самые первые в истории Олимпийские игры, организованные в социалистической стране. Ответственность колоссальная, ведь цель – продемонстрировать всему миру преимущества социалистического строя – была понятна и врагам, пытавшимся сорвать в СССР масштабную рекламу своего режима.
Еще за два года до Олимпиады, в июне 1978 года, глава Госбезопасности Юрий Андропов указывал в своей записке в ЦК «О замыслах западных спецслужб и зарубежных антисоветских организаций» в связи с «Олимпиадой-80» на необходимость выработки соответствующих мер безопасности. Меры предполагали нейтрализацию внешних и внутренних врагов Советской власти, среди которых «сионисты» занимали одну из главных позиций.
Итак, накануне Олимпиады 1980 года на работу к сотруднику НИИ экономики при Госплане СССР Борису Ильичу Каневскому пришла парочка гэбистов провести беседу. Беседу с математиком провели, объяснили, что в советской науке и искусстве евреи занимают непропорционально большое место. С точки зрения чекистов, то, что называлось антисемитизмом, нужно было назвать иначе. Как водилось в те времена, на работе оперативники пообещали в будущем много проблем. По-видимому, они просто запугивали, так как еще два года получалось работать почти спокойно. Если не считать проблемой тот факт, что в 1981 году в отделе, где работал Каневский, появился соседний сектор, состоящий из двух человек. Работа сектора заключалась в наблюдении за Борисом Ильичом и текущей обработке данных на месте. С руководством, напротив, отношения были весьма хорошие.
Откуда такое пристальное внимание со стороны спецслужб? Борис Ильич не был из семьи «лишенцев» или врагов народа. Родители по образованию были архитекторами, выпускниками Одесского института изобразительных искусств. Отец, Илья Нисонович, происходил из пролетарской семьи, работал военным строителем. Мама, Матильда Ильинична Винницкая, хоть и успела до революции отучиться в гимназии, но доказала свою преданность идеалам Октября отработкой на производстве. Никакой антисоветчины!
За границей Каневский не проживал, детство прошло в Москве. До 1948 года семья жила в коммуналке в переулке неподалеку от Киевского вокзала, но однажды Илье Нисоновичу предложили на выбор: или орден, или квартиру. Вернувшись в июне 1945 года из Берлина, Илья Нисонович больше года работал на Дальнем Востоке, а потом в Подмосковье строил военный объект – за труды его решили поощрить. Он выбрал квартиру и перевез семью на самую окраину – туда, где когда-то располагалось имение Кутузовых, деревня Троицкое-Голенищево. Квартира находилась в рабочем районе напротив «Мосфильма». Антисемитские эскапады на окраине были не редкостью, поэтому умение постоять за себя было насущной необходимостью.
Школу Борис Каневский заканчивал самую обычную, в 1962 году, в разгар реформы среднего образования, когда школы с 10-летки переходили на 11-летний курс обучения. В отличие от элитной математической школы № 2, где дети в рамках производственного обучения осваивали программирование и радиомонтаж, Каневский с одноклассниками работал руками на автобазе.
Прессинг гэбистов объяснялся просто: Борис Каневский был одним из тех, кто указал Советской власти на вопиющее неисполнение своих же законов.
В заголовках центральных газет сообщалось, что на великой интернациональной Родине всем были гарантированы равные права. Но Борис Каневский вместе со своим другом Валерием Сендеровым и другими соратниками этот тезис опровергли, разоблачив дискриминацию евреев при поступлении в московские высшие учебные заведения.
Они стали внимательно наблюдать за вступительными экзаменами еще в 1978 году. Валерий Сендеров, преподаватель математики в СШ № 2 города Москвы и диссидент, постоянно участвовал в подготовке советской школьной сборной на Международную математическую олимпиаду. Вначале он заметил, что в сборную почему-то не включают очень сильных школьников, евреев по национальности, нанося тем самым настоящий ущерб сборной! Затем он обнаружил, что задачи, предлагаемые для тренировки расширенного состава сборной, брались не только из редких, в том числе иностранных книг, но и с приемных экзаменов механико-математического факультета Московского государственного университета. Задачи были повышенной сложности – так называемые «гробы». А их на вступительных экзаменах быть не должно.
Такие задачи подходили для всесоюзной или международной олимпиады, но никак не для вступительного экзамена на 1-й курс. Именно такие «гробы», как показало проведенное Каневским и Сендеровым исследование, получали абитуриенты с еврейскими фамилией или отчеством, которых зачастую сажали в отдельную аудиторию – так отсеивать евреев экзаменационной комиссии было удобнее.
Собранная другими еврейскими активистами статистика показывала, что в 1979 году из 47 абитуриентов – не евреев, включая 14 победителей олимпиад, было принято 40. Из 40 еврейских абитуриентов, включая 26 победителей олимпиад, лишь шестеро были приняты.
В следующем году ни один из 400 евреев – выпускников ведущих московских матшкол – даже не пытался поступать на мехмат МГУ. Всё дело было в летних олимпийских играх, из-за которых советское руководство решило проводить вступительные экзамены во все столичные ВУЗы в одном августовском потоке. Обычно экзамены на Мехмат проходили в начале июля и, в случае чего, была возможность подать документы в другой ВУЗ в августе. В 1980 году попытка поступить в высшую школу была единственной, и особого смысла в рискованном эксперименте не было.
В том же 1980 году Борис Каневский и Валерий Сендеров написали и издали в самиздате очерк «Интеллектуальный геноцид». В нем были собраны «гробы», предлагавшиеся еврейским абитуриентам мехмата МГУ и некоторых других вузов, а также описаны конкретные истории несправедливого выставления низких оценок абитуриентам-евреям на приемном экзамене.
В хрущевские времена серьезные ограничения в приеме евреев были в Московском инженерно-физическом институте (МИФИ), некоторые препоны наблюдались и в Московском физико-техническом институте (МФТИ). В то же время, на мехмате МГУ было «всего лишь» три-четыре преподавателя с явными антисемитскими настроениями. Если они попадали в приемную комиссию, то по сугубо личной инициативе придирались к лицам еврейской национальности. Однако до 1967 года, если не брать во внимание указанных преподавателей, экзаменовали условных «Смирнова» и «Рабиновича» на общих основаниях.
В 1968 году появились первые признаки того, что у ректора МГУ, академика Ивана Георгиевича Петровского, весьма порядочного человека, с партбюро университета есть определенные трения. Петровский болел за науку и совершенно не интересовался происхождением подопечных. Перенеся тяжелый инфаркт, Петровский постепенно отходил от руководства. В 1969 году партбюро был дан последний бой: тогда было принято определенное количество евреев, но уже многих отсеяли.
В 1969 году деканом механико-математического факультета МГУ стал погромщик из парткома Петр Матвеевич Огибалов, а в 1970 году секретарем факультетского партбюро стал Виктор Антонович Садовничий, при которых антисемитская адженда на факультете расцвела пышным цветом.
Мехмат фактически стал «юденфрай», но с определенным исключением: на факультет проскакивали евреи – участники Международной математической олимпиады школьников. Чисто технически «евреев-сборников» срезать на вступительных было невозможно – на факультет «олимпиадников» брали автоматом.
Зная про эту лазейку, в конце 1979 года руководство мехмата даже обратилось в ЦК КПСС с необычной просьбой: необходимо, чтобы сильные школьники равномернее распределялись по ведущим ВУЗам. Хватит и пяти «олимпиадников», поступающих автоматом! Это не было принято, но факт обращения был весьма примечательным.
Приемная комиссия мехмата преуспела не только в талантливой подборке «гробов», но и в более тонком деле – разоблачении «криптоевреев». Один из членов вступительной комиссии вообще имел чутье. Почти как собака породы доберман-пинчер, которых нацисты натаскивали на поиск немецких евреев.
После упомянутой беседы с сотрудниками КГБ в 1980 году, Каневский не образумился. Через академика Андрея Дмитриевича Сахарова сборник «гробов» был передан на Запад, где был издан под названием «Еврейские задачи». Каневский вместе со своими товарищами продолжал дежурить на вступительных экзаменах и писать апелляции «зарезанным», также составил список задач и памятку для абитуриентов-евреев
Особенно раздражала чекистов деятельность Каневского по организации математического семинара, известного как Еврейский народный университет. Еврейский народный университет появился неожиданно, в 1978 году, когда Валерий Сендеров и учительница, кандидат физико-математических наук Белла Абрамовна Субботовская, возмущенные наглым отсевом евреев, прямо на ступеньках у входа в клубную часть МГУ организовали альтернативу официальному просвещению.
Осенью 1978 года на квартире Беллы Субботовской прошли первые занятия для 14 человек, проваливших вступительные экзамены из-за своих семитских фамилий или просто внешности. Поначалу читали лекции и вели семинарские занятия сами Каневский, Субботовская и Сендеров, но вскоре на этих неофициальных математических курсах для еврейских детей преподавали звезды советской науки: Александр Виноградов, Алексей Сосинский, Иосиф Бернштейн – и еще более двух десятков известных фамилий.
В 1982 году терпение у «конторы» лопнуло. Началась подготовка громкого процесса против разоблачителей интеллектуального геноцида и создателей Еврейского народного университета. Весной 1982 года у Сендерова провели очень детальный и громкий обыск, после чего он решил, что созрела необходимость стукнуть по столу посильнее. Диссидент решил организовать дерзкую акцию по распространению листовок. Листовки были незамысловатыми и призывали людей бойкотировать бессмысленные советские выборы.
Получив от товарища 200-300 фотокопий, Каневский разрезал их на отдельные листовки, которые планировал раскидать по ящикам на улице Островитянова, где часто получали новые квартиры сотрудники спецслужб. Но на вечер, когда должна была состояться дерзкая акция, Борису Ильичу предложили дефицитный билет в Театр на Таганке. Выбранный в подельники учащийся 1-го курса МИСИСа и слушатель Еврейского народного университета Илья Гельцер вызвался найти Каневскому хорошую замену. Это было фатальной ошибкой. О том, что были разбросаны листовки и в определенных кругах вращаются запрещенные книжки, узнал весь стукаческий аппарат Московского государственного института стали и сплавов. Через месяц-другой всех арестовали.
Аресту Бориса Каневского в июне 1982 года предшествовала некоторая имитация. Вернувшись однажды вечером с работы домой, Борис Ильич поднимался на свой четвертый этаж, но на уровне второго повстречал сотрудников милиции. Вместе с ними пришлось ехать в отделение. О том, что ситуация совсем неординарная, говорили большие майорские погоны сопровождающих, а также странная субординация: парадом командовал совсем юный лейтенант в милицейской форме. Умудренные опытом майоры выполняли абсолютно всё, что им говорил младший по званию. Это наводило на мысль о том, что лейтенант представлял несколько иное силовое ведомство. Причина задержания была еще экзотичнее: «Ты брал меховой магазин на Ломоносовском проспекте? Сейчас докопаемся и тебя изучим». Через два часа пришло новое указание, и те же люди уже очень вежливо попросили прощения за «ошибочку». Нашли, мол, подлинного преступника, и Бориса Ильича отпустили.
Буквально через несколько дней после первого визита в милицию, 13 июня 1982 года, Каневский отбыл в командировку в Ростов.
20 июня 1982 года он вернулся в Москву, но в выходной день решили не брать – не портить же отдых человеку. Отработав первый рабочий день недели, Борис Ильич должен был встретиться со знакомой, но решил перенести встречу на другое время. По чистой случайности, телефонный разговор проходил в чужом кабинете, поэтому контора, слушавшая рабочий номер Каневского, всё прозевала. Должны были встретиться в семь часов вечера, но перенесли на 18.00.
Встретившись со своей коллегой из Еврейского народного университета и передав ей книги, Борис Ильич стоял с ней недалеко от своего дома на пригорке. Вдруг, без пяти семь, к его подъезду подъехала «Волга» с «гэбэшной» серией ММБ на номерах. Оттуда вылетели двое или трое здоровых мужчин и со всей мочи побежали к Каневскому в подъезд. Не дожидаясь развития событий, Борис Ильич поехал к матери арестованного за несколько дней до этого Валерия Сендерова – очень подавленную женщину нужно было поддержать.
На обратном пути Каневский заметил за собой «хвост». Через несколько минут человек в годах, шествующий буквально по пятам, указал на математика своим молодым компаньонам атлетического телосложения. Подкатила знакомая «Волга», и задержанного Каневского повезли на обыск. Сначала искали по месту прописки – в отчем доме на Мосфильмовском переулке.
В это время мать героя как раз отдыхала в доме отдыха в Дзинтари, в 20 километрах от Риги. В квартире архаровцы устроили масштабные поиски, но ничего для себя интересного не нарыли.
Проведя ночь в отделении милиции, Каневский был поднят с новым предложением – поехать в его комнату на станции Первомайской. На Первомайской была изъята откровенная чушь. Среди вещей, которые должны были свидетельствовать как элементы антисоветизма, числились книжка Милюкова 1906 года издания с программой Кадетской партии, «Трактат о смехе», книга Эдмунда Гуссерля и… сберегательная книжка мамы арестованного. C таким арсеналом добытых антисоветских материалов гэбисты отрапортовали о завершении обыска.
После этого была еще одна ночь в родном 76-м отделении милиции, а затем – Бутырка.
Гэбистам очень хотелось «пришить» Каневскому распространение антисоветской литературы. Времени читать «самизат» и «тамиздат» у математика практически не было, но иногда получалось в автобусе. В том же автобусе домой возвращался и арестованный Илья Гельцер, живший по соседству. Возвращались вместе и читали одно и то же – этот факт и был квалифицирован как распространение.
После Бутырки, примерно 10 июля 1982 года, Каневского перевели в следственный изолятор КГБ СССР «Лефортово». В Лефортово время тянулось медленно. В камеру к Каневскому подсадили высокопрофессионального провокатора, сотрудника КГБ. Во время знакомства он сообщил, что является контрабандистом, бывшим военным, прибывшим прямиком из Афганистана. Но каждый раз, через час-два после допросов Каневского, «утку» тоже куда-то вызывали. Обстановка в камере была не особо приятной.
Следствие по делу Каневского-Гельцера было закончено в начале декабря 1982 года, а 18-19 января 1983 года состоялся суд. Мерой наказания Каневскому суд определил пять лет ссылки с зачетом времени следствия и этапа к месту заключения из расчета день за три.
Еврейский народный университет фактически был разгромлен. Гельцер был приговорен условно с 3-летним испытательным сроком, 7 лет лагерей строгого режима с последующей ссылкой на 5 лет получил Сендеров, погибла при загадочных обстоятельствах соратница Каневского и Сендерова по Еврейскому народному университету Белла Субботовская.
В ссылку Бориса Ильича отправили далеко – в село Вагай Тюменской области, примерно в 80 километрах севернее Тобольска. На поселении политических не было: большинство населения там составляли потомки тех крестьян, кулаков, которых скидывали «к черту на кулички» большевики в 1930-е годы. В своих собственных селах жили коренные жители – сибирские татары.
В селе Вагай было два основных места работы: «Сельхозтехника» и «Сельхозхимия». Примерно первые полгода Борис Ильич работал в «Сельхозтехнике», но по состоянию здоровья был переведен на «легкую” работу в химию. Проблемы со здоровьем начались во время более чем двухмесячного этапа в технике, очень тяжелого, где Каневский подхватил воспаление легких. Болезнь стала прогрессировать и, проремонтировав несколько месяцев ходовую часть тракторов, математик попал в больницу. В КГБ подумали и разрешили перевести «сиониста» в «Сельхозхимию». По всей видимости, властям было не интересно, при какой строгости режима и в каких условиях сидеть Каневскому. Главная цель была – удалить его на максимальный срок из Москвы.
В середине апреля 1985 г. Каневский освободился. Формально дата освобождения была 12 апреля 1985 года, но 5 апреля 1985 года произошла трагедия – мама Каневского погибла при пожаре собственного дома. Он получил отдельное разрешение приехать на похороны и 18 апреля 1985 года вышел на свободу.
В Москве и Московской области диссидентов не прописывали. Поскитавшись по советской столице, Каневский думал выезжать за 101-й километр. Однако помогла хитрость жены Лизы Каневской и собственной тещи: они прописали бывшего арестанта в городе Клин, на самой границе с Тверской областью. Теща была в районном городе врачом и знала абсолютно всех. Придя к начальнику милиции с паспортами дочери и зятя, она в шутливой форме попросила: «Слушай, моя в Сибири нашла себе муженька, пропиши по старой дружбе». Он отказать не смог. Но через пару недель в ужасе прибежал к своей старой подруге: «Вы мне башку рубите!» За пару недель выяснилось, что незадачливый блюститель порядка прописал в пределах Московской области довольно известного антисоветчика. Но уже было поздно, и голову никто милиционеру в итоге не отрубил.
Прописан Каневский был в Клине, но работал в Москве, в институте, занимающемся проблемами химических соединений. В провинциальном Клине была выделена целая штатная единица по контролю за Каневским – великая честь!
В 1987 году мытарства Каневского закончились. 7 февраля 1987 года он получил разрешение на выезд и 16 июня 1987 года репатриировался в Израиль. В Израиле уже не нужно было заниматься математикой подпольно. Каневский работал лектором Тель-Авивского университета и Университета им. Бен-Гуриона, преподавал математику в Еврейском университете в Иерусалиме и в иерусалимской школе «Шуву». На данный момент он продолжает заниматься педагогической деятельностью. Борис Ильич проживает вместе с семьей в городе Маале-Адумим, у него двое сыновей.
