Абрам Фриман
1888 -1953
Одного из последних писателей Советского Союза, писавших на иврите, – Абрама Иосифовича Фримана, – от очередного ареста спасла только смерть. Всем известно, что рукописи не горят, но чекисты все равно попытались изъять и уничтожить его черновики. Однако в 1968 году, спустя пятнадцать лет после смерти литератора, в Израиле были изданы его последние сочинения и перепискии. Заветная мечта подвижника ивритской словесности, мечтавшего опубликовать свои книги в возрожденном еврейском государстве, наконец, сбылась.
Абрам Фриман родился 15 октября 1888 года в местечке Тростянец на юго-западе Украины, в многодетной семье купца Иосифа-Цви и домохозяйки Шейндл Фриман. В детстве, как и все соседские мальчики, Абрам учился в хедере, но, вдобавок к традиционному еврейскому, родители постарались дать детям и светское образование. К Абраму приходили репетиторы, одним из которых был выходец из Литвы, знаток Талмуда и современной ивритской литературы Мордехай-Цви Александр. Учитель так увлекательно рассказывал про «творца еврейского романа» Абрама Мапу и еврейского писателя-публициста и философа Ахада ха-Ама, что юноша из Подолии твердо решил тоже стать писателем.
В дореволюционные годы Абрам часто проводил время у сестер, Шифры-Александры и Берты, учащихся частной женской гимназии Терезы Жаботинской в Одессе. В этом важном центре еврейской культуры молодой человек быстро познакомился с ведущими еврейскими писателями и поэтами. Заметив у провинциального юноши большой талант, одесские палестинофилы благословили Фримана на старт писательской карьеры. В 1909 году он дебютировал в ежемесячнике «Ха-Шилоах», опубликовав там свое стихотворение на иврите. В 1917 году Абрам Иосифович несколько месяцев обучался литературному мастерству у еврейского классика, Хаима Нахмана Бялика, жившего в Одессе. Бялик пророчил Абраму великое будущее, но в годы разрухи и гражданской войны молодому писателю выпало на долю заниматься делами насущными – выживанием во враждебном и опасном окружении.
В мае 1919 года Фриман стал свидетелем погрома, который устроили в Тростянце украинские крестьяне. Время стерло все подробности тех страшных дней. По одной из версий, Абрама Иосифовича схватили вместе со всеми и уже вели на экзекуцию, но он смог договориться с конвоировавшим его украинцем, рассчитавшись за свое освобождение дорогими часами. Есть и другая версия этих страшных воспоминаний: Фриман шел в синагогу молиться, но повстречавшийся ему знакомый крестьянин предупредил писателя, что евреев заперли в здании и дело идет к резне. Абрам Иосифович спрятался в кустах, откуда, не в силах вмешаться в события, вынужден был наблюдать за кровавой бойней. На них в Тростянце криво смотрели: дескать, знали Фриманы о погроме и не сказали.
Фриман тогда поклялся, что обязательно запечатлеет на бумаге все страдания еврейского народа и примеры героизма, которые он лицезрел в те страшные дни. Клятву он выполнил – так появился на свет самый значительный труд его жизни, роман «1919».
Когда в Винницкую область прибыла миссия по оказанию помощи евреям «АРА» (American Relief Administration), Фриман начал сотрудничать с американцами, собирая по их заданию материалы, отражавшие положение еврейского населения. После того, как «АРА» в августе 1923 года передала свои функции и документацию винницкому «Джойнту», Фриман продолжил готовить справки и собирать фотографии голодающего населения уже для «Джойнта». Но работу с американцами пришлось оставить из-за давления властей. Вскоре писатель пережил личную драму – смерть маленькой дочери. После этой трагедии распался недолгий брак писателя, женатого на своей землячке.
В 1924 году (по другим данным – в 1926) Фриман уехал из Тростянца в Одессу – совершенствоваться в литературном мастерстве. Там он обучался у остававшихся в стране еврейских литераторов. Тяжелая работа над стилем и языком дала свои плоды. C 1929 года Фриман начал периодически публиковаться за границей. Однажды ему пришло письмо от поэта Саула Черняховского, который в 1922 году переехал из Одессы в Германию. Черняховский предлагал Фриману опубликоваться в Берлине и, немного погодя, перевел писателю аванс. Понимая, что в Стране Советов почта перлюстрируется, литератор всё же решил рискнуть и послал Черняховскому свои рукописи. Копии благополучно дошли до адресата и были впоследствии напечатаны.
Дописав первую часть давно задуманного романа, Абрам Иосифович смог переслать отдельные главы в Палестину своему знакомому, писателю Якову Фихману, и опубликовать их в 1930 году в журнале «Ха-Олам», скрывшись за инициалами. В 1931 году вся первая часть романа под названием «1919» была издана в Берлине в издательстве Авраама-Йосефа Штибеля.
В произведении рассказывается о жизни украинских евреев во время Гражданской войны. Главный герой романа – бывший царский солдат Шломо из Перегоновки – до боли напоминает родного брата Фримана Мордехая, который, как и Шломо, когда-то организовывал в местечке самооборону. В романе есть сионист Шмуэль, коммунист Валка, колоритные украинские крестьяне, ортодоксальный еврей реб Нисан Даян – целая плеяда характеров и зарисовок еврейского штетла и украинских сел ушедшей эпохи. Всё это написано старомодным, очень сочным ивритом, которым автор виртуозно владел.
В отличие от других еврейских писателей, приспосабливаться к советской действительности Фриман не хотел. В кругу близких и родных он признавался, что сделал в жизни несколько крупных ошибок, но самая главная – отказ от переезда в Палестину. В 1928 году в Одессе Фриман был знаком с одним семейством, которое должно было помочь с выездом. Виза в британском посольстве уже готовилась, нужно было только фиктивно жениться, но мать писателя попросила его не ехать.
Тем не менее, этот период в жизни писателя был весьма насыщенным: обсуждение в кругу местных писателей новинок поэзии и прозы, работа над собственными произведениями и встречи с еврейскими литераторами, работавшими на Западе. Во время НЭПа в Советский Союз приезжало большое количество туристов из Америки и среди них – заинтересованные в связях с местными авторами редакторы. Еврейский американский писатель Иосиф Опатошу разыскивал еврейских писателей из Советского Союза, которые могли бы присылать ему свои произведения для публикации в США. Точно неизвестно, c кем именно советовался Опатошу (то ли с Жаботинским, то ли с Саулом Черняховским), но ему порекомендовали Фримана как восходящую звезду еврейской литературы и глубоко идейного человека. Приехав из Москвы в Одессу, Опатошу попросил заведующего Одесской еврейской академической библиотекой им. Менделе, Мойхер-Сфорима Иерусалимского, уведомить Фримана о своем приезде.
На встрече Опатошу предложил одесскому писателю присылать свои произведения в американские журналы, но поставил условие: поменять иврит – язык произведений Фримана – на идиш. Тот отказался. Там, на встрече, Фриман спросил американского коллегу: «Вот вы ездите в Москву и Одессу, а почему вы не ездите в местечки… в гущу еврейского народа?» По его словам, перебив хребет еврейскому торговцу и ремесленнику, советская власть уничтожила еврейскую культуру бывшей имперской черты оседлости.
В 1931 году Фриман жил в Тульчине, недалеко от Тростянца, и работал в Райпотребсоюзе. Но литературная работа отнимала много времени, в родных краях постоянно усиливалось давление на «нетрудовые элементы», и жить вскоре стало совсем невозможно. Фриман был вынужден уехать к племяннику, сыну брата Боруха, в Москву. Сам Борух скончался от тифа в Брацлаве в 1920 году, а его сын, Израиль-Семен, член молодежной сионистской организации, уехал в столицу СССР на учебу. Литератор задержался там почти на два года, работая в Мострикотаже. Но устроиться нормально не получилось и тут, и Фриман решил снова попытать счастья в Одессе, где начиналось его творчество, жили друзья и было не так далеко до Тростянца.
В 1932 году Абрам Иосифович вернулся в город у Черного моря, где снял комнату и вскоре устроился уполномоченным по распространению периодической литературы в высших учебных заведениях. В Одессе он продолжал писать прозу и статьи, которые отправлял в Палестину, Германию, США и Англию. Скудного заработка служащего и редких гонораров из-за рубежа катастрофически не хватало, Фриман жил в сыром, неотапливаемом помещении, не имея денег даже на нормальную обувь. В Одессе Фриман начал, в качестве дополнительного заработка, преподавать иврит. А где иврит – там и сионистские идеи…
В первый раз Фриман был арестован 15 декабря 1935 года Управлением НКВД по Одесской области как активный участник сионистской организации. В ней, помимо Фримана, состояли юрисконсульт Бенцион Шварцман, педагог Шлема-Бенцион Крипец, сын раввина Борух Кацеленбойген, уехавший в Палестину в 1934 году Пинхус Фельдман, преподаватель математики Шмуль Лившиц, учитель еврейского языка и литератор Сруль Гринберг и некоторые другие. Следствие отводило Фриману роль едва ли не правой руки создателя группы – еврейского писателя из Москвы Авраама Криворучко (Карива), который вместе с Фельдманом успел репатриироваться в Эрец-Исраэль и таким образом избежал преследований.
Одесситов обвиняли в проведении подпольных собраний, нелегальной связи с сионистскими кругами за границей и распространении антисоветской литературы. Фримана также обвиняли в том, что он посылал свои рукописи в Палестину и принимал участие в укрывательстве представителя московского сионистского центра Ханзина, бежавшего от следствия в Одессу.
15 декабря 1935 года Абрам Иосифович был осужден по статье 54-10 УК УССР («антисоветская пропаганда и агитация») на три года ссылки. Как писатель впоследствии вспоминал, то, что его арестовали за два года до начала «большого террора», в какой-то степени его спасло.
Незадолго до первого ареста Фримана в декабре 1935 года, работавший в палестинской еврейской прессе Авраам Карив подготовил к публикации вторую часть романа Фримана «1919», которую напечатал в тель-авивском издательстве «Штибель» с собственным предисловием. Публикацию весьма положительно приняли еврейские литературные круги, и писатель был удостоен литературной премии имени Бялика за 1935 год – самой престижной литературной награды Эрец-Исраэль.
Ссылку литератор отбывал в городе Камышлове Свердловской области. Когда дело уже двигалось к освобождению, он был арестован во второй раз – разразилась «ежовщина». Камышловскому районному отделу НКВД стало известно, что административно сосланный писатель продолжал поддерживать связь с «сионистскими кругами Палестины» – друзьями и коллегами Фримана, сумевшими выехать из Советского Союза: Фельдманом, Соболем и Каривом.
Друзья не забывали писателя и всячески его поддерживали, в том числе и материально: иногда присылали денежные переводы и вещевые посылки. Но главное – поддерживали морально – письмами из Эрец-Исраэль, в которые вкладывали вырезки из ивритоязычных газет. Этого оказалось вполне достаточно для нового срока.
Следствие длилось долго. Фриман, арестованный повторно в марте 1938 года, получил еще три года лагерей, но следствие тянулось так долго, что закончилось только через два с лишним года, 11 июня 1940 года. В годы Великой Отечественной войны писатель жил всё в том же Камышлове, где, после отбытия срока заключения, работал заведующим базой заготконторы Союзутиль.
Во время войны Фримана усиленно разыскивали представители палестинского издательства «Тейвес-Дойер», но, конечно, никакой речи о прямом сотрудничестве с иностранными издательствами и средствами массовой информации уже не могло быть.
В те годы писатель пережил еще одну трагедию. От рук нацистских палачей в Кировограде погибли его сестра Рива и их больная мать, за которой сестра много лет присматривала.
В 1945 году бывшему политзаключенному разрешили вернуться в Украину. Фриман решил устроиться поближе к оставшейся в живых сестре, Шифре-Александре Иосифовне Нетес, жившей в курортном городе Осипенко (теперь – Бердянск) и работавшей в школе учительницей младших классов.
В Осипенко еврейскому интеллигенту пришлось сначала работать на рыбной базе, затем – кладовщиком. Проблемы с трудоустройством преследовали писателя до конца его дней: с одной стороны, лауреату премии Бялика психологически тяжело было заниматься чем-то кроме литературы, с другой – с двумя судимостями трудно было устроиться даже на самую простую работу.
Со временем в Осипенко у писателя появились единомышленники из числа местной еврейской интеллигенции. В годы заключения и ссылки он почти лишился нормального круга общения – оставалась только переписка. Тут же, в украинском Приазовье, жизнь вновь свела его с интересными людьми: местным врачом Борисом Беркманом, медсестрой Госкурорта Риммой Масловой-Кричевской, учителем Семеном Бабиным (Бабелем), художником и фотографом Моисеем Подвой.
В молодости фотограф и художник Подва ездил в Египет и Палестину; Семен Бабин, приехавший из Беларуси, был когда-то сторонником сионистского движения; медсестра Маслова-Кричевская в конце 1920-х – начале 1930-х сидела, как идейная троцкистка, в лагерях.
Не все друзья разделяли взгляды Абрама Иосифовича на сионизм, но все они сходились во мнении, что Советский Союз был не той страной, за которую себя выдавал изначально.
Однако была у Фримана и другая категория общения, пожалуй, даже более многочисленная – профессиональные провокаторы: секретные осведомители и агенты МГБ. Крайне запуганный человек, c подорванными здоровьем и психикой, Фриман ужасно боялся вновь попасть в руки кровавого режима. А система, настроенная на постоянный контроль бывших политических заключенных, шла за ним по пятам. Скрыться от нее было невозможно. Тем более что использовались безошибочно подобранные инструменты: к еврейскому литератору, бывшему зэку Фриману подсылали евреев, литераторов и бывших заключенных.
Уже в конце июля 1949 года за Абрамом Фриманом активно шпионил агент МГБ «Зарницкий». За кличкой «Зарницкий» скрывался Александр Залкинд, бывший заместитель редактора газеты «Комсомолец Украины», сам вернувшийся в Осипенко в 1947 году из сталинских лагерей. Потеряв в застенках родного брата, комбрига Марка Залкинда, «Зарницкий», отбывавший срок за участие в троцкистской организации, решил бороться за жизнь и в 1941 году стал лагерным стукачом.
По заданию МГБ бывший «специалист» по осужденным троцкистам стал рыскать по городу в поисках еврейского подполья. Познакомившись с религиозным евреем, часовым мастером Гедалией Розенфельдом, «Зарницкий» обратил внимание, что к старику-часовщику иногда заходил побеседовать пожилой еврей. Им оказался Абрам Фриман, к которому агент очень скоро втесался в доверие, делая вид, что помогает безработному соплеменнику, такому же репрессированному, как и он сам. Он и вправду устроил Абрама Фримана в «Управление нормированных работ № 113», где сам числился в отделе снабжения; жертва прониклась к провокатору благодарностью и почти безграничным доверием.
«Я убит потрясающим известием! Я узнал сегодня от одного авторитетного лица, что знаменитого еврейского писателя-классика Давида Бергельсона арестовали. Я его хорошо знал… Все народы имеют право, кроме еврейского народа. Национальная гордость – это привилегия русских, украинцев и даже узбеков. Евреям стало хуже жить, чем в царское время, – возмущался писатель при встрече с Залкиндом 26 августа 1949 года, – Только прошу вас об этом никому не говорить, даже вашей жене».
По доносу Залкинда и еще одного агента, «Борисова», на Абрама Фримана и его приятеля, фотографа Моисея Подву, 21 февраля 1951 года Осипенковским районным отделом МГБ было заведено агентурное дело «Безродные». Агенты сообщали, что Фриман, он же «Писатель», и Подва, по кличке «Чужой», проводят националистическую пропаганду среди жителей города. Обвинения были стандартные: Фриман и Подва клевещут, что в СССР ущемляются евреи, неистово агитируют за выезд в Израиль и всячески восхваляют жизнь на капиталистическом Западе.
Ничего не подозревающий Фриман с удовольствием рассказывал «коллеге» из МГБ о своей литературной работе двадцатых-тридцатых годов, делился пересказом услышанного на празднике «Рош ха-Шана» выступления премьер-министра Израиля Давида Бен-Гуриона.
Залкинд характеризовал еврейского писателя Фримана как злостного антисоветчика, который критиковал абсолютно все стороны советской жизни: выборы в Верховный Совет называл не иначе как комедией, а политику властей в отношении евреев характеризовал как антисемитскую. Помимо всего прочего, Абрам Иосифович и его сестра Александра посещали в Осипенко подпольные моления на квартирах религиозных евреев: того самого часового мастера Гедалии Розенфельда и его приятеля Авербаха, племянника габая (старосты) Запорожской синагоги.
Откровенничая с провокатором, Абрам Иосифович рассказал ему, что был одним из руководителей сионистского движения Украины, представительствуя в Еврейском колониальном обществе. По его словам, они с сестрой, учительницей начальных классов Александрой Нетес, были знакомы не только с Бяликом, арестованным в Москве Ициком Февером, Перецем Маркишем и другими еврейскими литераторами, но и с видными сионистами, в частности, с Усышкиным.
C воодушевлением делился он историей о том, как сионисты умудрились в 1934 году вывезти через Одессу останки выдающегося общественного деятеля Леона Пинскера. В числе организаторов перевозки праха отца сионизма в Эрец-Исраэль был и сам Фриман. По словам писателя, из Палестины тогда приехал бывший одессит Фельдман, назвавшийся родственником Пинскера и добившийся пересылки останков в Палестину. Перенос останков вызвал невероятный подъем еврейства, но Фельдман уехал, а Фриману и другим одесситам вся операция вышла боком.
На Новый год, 1 января 1950 года, в кругу друзей, Фриман пел песню социалистов-сионистов:
Если тебе плюют –
Плюй ты тоже свинцом!
Набирай силы свои и
Веди народ на Родину.
Через неделю, во время коллективного прослушивания радиопередачи на квартире у Моисея Подвы, так и не прорвавшись через глушилки на 44-ю короткую волну, на которой вещало радио «Голос Израиля», Абрам Иосифович «высказывал террористические намерения в отношении Генерального секретаря ВКП(б)».
«Это так жестоко – лишить нас последней радости в жизни, знать хоть изредка, что делается на нашей Родине! Говорят, что все эти жестокости идут от [Сталина]. Я за эти жестокости стрелял бы в него!» Его слова, неосторожно брошенные в присутствии посторонних людей, попали в протокол и дали повод для чекистов вновь активизировать оперативную разработку писателя.
В марте 1951 года Фриман читал Залкинду одну из своих последних работ – поэму «Гимн матери». Над ней он трудился по ночам. В первых двух главах рассказывалось об одном еврейском искателе, который, по выражению автора, идет в сказочную страну, где много музыки и песен, где все чувства выражаются песней и музыкой. По пути он встречает трудности, но его музыка совершает чудеса. Даже заключенные в тюрьмах восстают по призыву музыки. Усталый герой возвращается к своей матери. Она дает ему новые силы, и он снова идет к своей цели. Основная мысль поэмы – в том, что, вернув родную страну, еврейский народ снова отрастил крылья, поднялся во весь рост.
Писатель сначала читал строку на иврите, затем переводил ее агенту на русский. По мнению Залкинда, под матерью Фриман подразумевал еврейское государство – Израиль.
Рукопись была написана на 123 страницах и хранилась у Фримана под подушкой, завернутая в тряпье. Там же хранилась целая стопка других записей – все на иврите. Роман «1919» литератор прятал в сундуке с вещами, держа его на замке. По признанию литератора, он мечтал передать свои рукописи через консула в Израиль, в то же время понимая всю тщетность подобных планов.
«Зарницкий»-Залкинд также получил от Фримана и вещественное доказательство антисоветской деятельности – книгу Бялика «Песни и поэмы» в переводе Жаботинского, которую агент тут же предъявил своему куратору, майору МГБ Пулкину.
26 апреля 1951 года Фриман женился во второй раз – на жительнице Осипенко Асе Рубинчик, работавшей в горкоме партии счетоводом. Убежденная коммунистка, Рубинчик тем не менее ценила талант Фримана и уговаривала его переделать написанные им произведения для публикации в СССР. Подобные предложения Фриман получал еще в молодости. Именно отказ работать в редакции московского журнала «Огонек» он считал своей второй крупной ошибкой в жизни. Но изменить себе он не мог.
Еще одну идею жены – обратиться к племяннику и издать произведения под его именем – писатель отмел напрочь. Племянник, Семен Фриман, уехавший когда-то в Москву, до войны работал начальником производственного отдела издательства «Правда» и главным редактором внутренней многотиражки «Правдист», а в 1953 году стал, в чине подполковника, начальником Третьей военной типографии. Абрам Иосифович характеризовал его как своего воспитанника и сиониста, но ставить под удар не хотел.
Сразу после войны писатель, прошедший ссылку и лагерь, больной туберкулезом и лишенный каких-либо средств к существованию, задумал послать советскому поэту и общественному деятелю Ицику Феферу несколько переведенных и измененных глав своего романа для публикации. Переводчиком стал учитель Бабин, не только преподаватель физики, но превосходный знаток иврита. Однако в последний момент Фриман отказался от этой затеи.
Жене свой отказ он пояснял следующим образом: «Никогда ты меня не заставишь изменить свои взгляды. Я человек определенного уклада, с определенным мировоззрением, у меня свои идеи, и тому, кто лишил мой народ всей культуры, прессы, театра, я делать ничего не хочу и никогда перед ним на коленях стоять не буду».
Для помощи в разработке Абрама Иосифовича в Осипенко 23 июля 1952 года прибыл агент «Яновский». Под оперативной кличкой «Яновский» скрывался завербованный в агентурную сеть еще в 1928 году работник добровольного пожарного общества Яков Ясин. Ясин когда-то работал актером высшей категории и директором Запорожского театра кукол, увлекался поэзией и даже публиковался. Познакомившись с Ясиным и разглядев в нем человека начитанного, Фриман неосторожно поведал ему, что работать на ниве ивритоязычной литературы никогда не прекращал. При нем же он стал критиковать советскую политику в отношении еврейской культуры: «Почему нет еврейских театров, – разве они не нашли бы своего зрителя, почему нет еврейских газет, – разве они не нашли бы своего читателя?»
После сообщения ТАСС от 13 января 1953 года об аресте в Москве «врачей-убийц», Фриман не находил себе места. Особенно его напугало обвинение врачей в сотрудничестве с организацией «Джойнт», с которой сам он когда-то работал в начале 1920-х. Встречаясь в городе со знакомыми, писатель внимательно смотрел по сторонам, а иногда – пытался уходить от «наружного наблюдения», которое ему мерещилось в каждом прохожем.
Писатель очень переживал и возмущенно делился со своей сестрой Александрой Иосифовной: как это так – евреи-убийцы!? На что та неизменно отвечала: «Абрам, ты же сидел и всё это видел – это же новое дело Бейлиса».
Когда умер Сталин, Абрам Иосифович в сердцах воскликнул: «Я счастлив, что дожил до того момента, когда я могу прийти и плюнуть на его могилу!» Писатель не догадывался, что как раз 5 марта 1953 года заместитель министра госбезопасности УССР Бровкин прислал в Осипенко письмо c распоряжением арестовать Фримана и изъять всю хранящуюся у него литературу. Арест предлагалось оформить по линии МВД: милиционеры должны были устроить по надуманной причине обыск у Фримана и его сестры, и там – «случайно» – наткнуться на антисоветскую литературу. Всё это делалось для того, чтобы избежать расшифровки чекистской агентуры. Для отвода глаз главному агенту, работавшему по делу, – Александру Залкинду – предписывалось организовать имитацию обыска.
Однако 21 мая 1953 года из Москвы пришел отбой: 4-е Управление МВД требовало повременить с арестом и организовать более тщательную разработку осипенковского сиониста и его окружения. Привлеченный к делу новый агент, «Январский», никакой информации не давал, а данные «Зарницкого» нужно было перепроверять.
На помощь в сентябре 1953 года направили еврейского писателя и литературного критика из Черновцов, по совместительству агента МВД «Канта». «Кант», он же еврейский писатель Григорий Давидович Блоштейн, бывший корреспондент еврейской газеты «Эйникайт», неплохо зарекомендовал себя в работе против сионистского подполья в Западной Украине.
В спецоперации агентов решили использовать «втемную». Подсев в купе к ничего не подозревающему Залкинду, возвращавшемуся из Запорожья в Осипенко, Блоштейн, также не предупрежденный, что имеет дело с коллегой, должен был отрекомендоваться как еврейский писатель, который едет на Азов в поисках материалов для своей поэмы. Чекисты собирались одним выстрелом убить двух зайцев: проверить «Зарницкого» и «Канта» на профпригодность, а также обеспечить секретность операции.
Как и было запланировано, Залкинд «клюнул» и познакомил своего приятеля Фримана с писателем, приехавшим на берег Азовского моря из Черновцов. Задач у Блоштейна было несколько, но главная из них – заполучить черновики произведений Фримана, якобы для пересылки через надежных людей в Израиль. Также, посредством отправки поэмы Фримана в Израиль, гэбэшники думали обнаружить сионистские каналы в Черновцах и впоследствии использовать их в своих интересах.
В октябре 1953 года в своем письме Григорию Блоштейну Фриман взволнованно обещал прислать тому в кратчайшие сроки копию своей поэмы. Писатель надеялся переслать свои рукописи через «Канта», не указывая собственного адреса. Но не успел.
В начале декабря 1953 года, в запорожской больнице, Абрам Иосифович Фриман скончался. Его сестра решила во что бы то ни стало опубликовать архив брата. Спецслужбы узнали, что Александра Иосифовна планировала послать рукописи в Израиль из Москвы, находясь там во время отпуска у родственников. Чтобы перехватить рукопись, к ней снова был отправлен Залкинд, который пообещал устроить пересылку материалов через Григория Блоштейна.
24 августа 1954 года 25 страниц, исписанных справа налево затейливыми ивритскими буквами, оказались у спецслужб. Скорее всего, чекисты получили от агента копию поэмы «Гимн матери», которую от руки переписала сестра писателя. Сестре Фримана агент должен был сообщить, что бумаги благополучно достигли Израиля.
Не без труда переведя текст (переводчики, владевшие ивритом, были у КГБ только в Риге и Свердловске), 4-е Управление пришло к выводу, что оперативного интереса черновики не представляют. Переданная «Кантом» копия поэмы была уничтожена, а сам он из агентурной сети исключен и взят в разработку как дезинформатор.
После конфискации копии, полученной Блоштейном, к Александре Иосифовне пришли с обыском и унесли принадлежавший писателю сундук, в котором тот хранил свои записи и книги. Судьба четвертой части романа «1919» и других черновиков литератора до сих пор не известна. Первые три части романа были изданы под одной обложкой в 1968 году в Израиле с послесловием И. Слуцкого; роман считается классическим повествованием о жизни и борьбе жителей украинского штетла в годы Гражданской войны.
Со временем сестру Абрама Иосифовича оставили в покое. Как-то, встретив на улице Александра Залкинда, особенно отличившегося в разработке писателя, Александра Иосифовна поинтересовалась у него: не в благодарность ли за дело ее брата тот получил квартиру в Киеве. Агент ничего не ответил, развернулся и бежал прочь. Перебравшись в Киев, «Зарницкий» работал в Министерстве строительства, откуда ушел на пенсию по состоянию здоровья. По ходатайству ЦК ЛКСМ Украины Залкинду была назначена персональная пенсия республиканского значения.
Абрам Фриман не смог в полной мере раскрыть свой талант из-за тяжелых перипетий судьбы, однако ему выпала великая честь стать последним защитником еврейской национальной литературы в стране, где даже просто за изучение родного языка – иврита – могли дать срок. Подобно последнему защитнику Масады, Абрам Фриман до конца сражался за право называться евреем и человеком.
Abram Freeman
1888 -1953
“It's better to work in Israel as a water carrier than as an editor here”
Abram Freeman
One of the last writers of the Soviet Union to write in Hebrew, Abram Freeman, was saved from another arrest only by death. In 1968, fifteen years after the death of the writer, his last works and correspondences were published in Israel. The cherished dream of an ascetic of Hebrew literature, who dreamed of publishing his books in the revived Jewish state, has finally come true.
Abram Freeman was born on October 15, 1888 in the town of Trostyanets in southwestern Ukraine. As a child, like all the neighboring boys, Abram studied at the cheder, but, in addition to the traditional Jewish, his parents tried to give their children a secular education.
In the pre-revolutionary years, Abram often spent time with his sisters at a private female gymnasium in Odessa. In this important center of Jewish culture, the young man quickly became acquainted with leading Jewish writers and poets. Noticing the great talent of the provincial youth, the Odessa Palestinophiles blessed Freeman to start his writing career. In 1909 he made his debut in the monthly Ha-Shiloah, publishing his poem in Hebrew there. In 1917, Abram studied literary skills for several months from the Jewish classic, Hayim Nakhman Bialik, who lived in Odessa. Bialik prophesied a great future for Abram, but during the years of devastation and civil war, the young writer had to deal only with survival in a hostile and dangerous environment.
In May 1919, Freeman witnessed a pogrom by Ukrainian peasants in Trostyanets. He vowed that he would definitely capture on paper all the suffering of the Jewish people and the examples of heroism that he saw in those terrible days. He fulfilled his oath – this is how the most significant work of his life, the novel “1919”, was born.
When the American Relief Administration (ARA) mission arrived in the Vinnitsa region to help Jews, Freeman began to cooperate with the Americans, collecting materials on their instructions, reflecting the situation of the Jewish population. After ARA handed over its functions and documentation to the Vinnitsa Joint in August 1923, Freeman continued to prepare certificates and collect photographs of the starving population for the Joint. But work with the Americans had to be abandoned due to pressure from the authorities.
In 1924 (according to other sources - in 1926) Freeman left Trostyanets for Odessa – to improve his literary skills. There he studied with the Jewish writers who remained in the country. Since 1929, Freeman began to be published abroad. One day he received a letter from the poet Saul Chernyakhovsky, who in 1922 moved from Odessa to Germany. Chernyakhovsky invited Freeman to publish in Berlin and, a little later, translated the advance payment for the writer. Realizing that in the Land of the Soviets the mail is being perlustrated, the writer nevertheless decided to take a chance and sent his manuscripts to Chernyakhovsky. Copies arrived safely at the addressee and were subsequently printed.
After completing the first part of the long-planned novel, Abram was able to send individual chapters to Palestine to his friend, the writer Yakov Fikhman, and publish them in 1930 in the Ha-Olam magazine, hiding behind initials. In 1931, the entire first part of the novel, entitled “1919”, was published in Berlin by the publishing house of Abraham-Yosef Stiebel.
Unlike other Jewish writers, Freeman did not want to adapt to Soviet reality. In the circle of relatives and friends, he admitted that he had made several major mistakes in his life, but the most important was his refusal to move to Palestine. In 1928, in Odessa, Freeman knew a family that was supposed to help with the trip. A visa at the British embassy was already being prepared, it was only necessary to marry fictitiously, but the writer's mother asked him not to go.
In 1931, Freeman lived in Tulchin, not far from Trostyanets, and worked for the Raypotrebsoyuz. But literary work took up a lot of time, the pressure on the “unearned elements” was constantly increasing in their native lands, and it soon became completely impossible to live. Freeman was forced to go to his nephew in Moscow. The writer stayed there for almost two years, working in Mostrikotazh. But it did not work out normally even here, and Freeman decided to try his luck in Odessa again.
In 1932, Abram returned to the city by the Black Sea, where he rented a room and soon got a job as an authorized distributor of periodical literature in higher educational institutions. In Odessa, he continued to write prose and articles, which he sent to Palestine, Germany, the United States and England. The meager salary of an employee and rare fees from abroad were sorely lacking, Freeman lived in a damp, unheated room, having no money even for normal shoes. In Odessa, Freeman began teaching Hebrew as an additional income.
The first time Freeman was arrested on December 15, 1935 by the Office of the NKVD in the Odessa region as an active member of the Zionist organization.
Odessites were accused of holding clandestine meetings, illegal communication with Zionist circles abroad, and the dissemination of anti-Soviet literature. Freeman was also accused of sending his manuscripts to Palestine and taking part in harboring a representative of the Moscow Zionist center Khanzin, who fled from the investigation to Odessa.
On December 15, 1935, Abram was sentenced under Article 54-10 of the Criminal Code of the Ukrainian SSR (“anti-Soviet propaganda and agitation”) to three years of exile. As the writer later recalled, the fact that he was arrested two years before the start of the "Great Terror", to some extent, saved him.
Shortly before Freeman's first arrest in December 1935, Abraham Kariv, who worked in the Palestinian Jewish press, prepared for publication the second part of Freeman's novel “1919”, which he published at the Tel Aviv publishing house Stibel with his own preface. The publication was very well received by Jewish literary circles, and the writer was awarded the Bialik Literary Prize for 1935, the most prestigious literary award in Eretz Israel.
The writer served his exile in the city of Kamyshlov, Sverdlovsk region. When the case was already moving towards release, he was arrested a second time. The Kamyshlovsky district department of the NKVD learned that the administratively exiled writer continued to maintain contact with the “Zionist circles of Palestine” – Freeman's friends and colleagues who managed to leave the Soviet Union.
Friends did not forget the writer and supported him in every possible way, including financially: sometimes they sent money orders and parcels. But most importantly – they supported morally – with letters from Eretz Israel, in which they included clippings from Hebrew-language newspapers. This turned out to be quite enough for a new term.
The investigation lasted a long time. Freeman, who was arrested again in March 1938, received three more years in the camps, but the investigation dragged on for so long that it was only over two years later, on June 11, 1940. During the Great Patriotic War, the writer lived in the same Kamyshlov, where, after serving his sentence, he worked as the head of the base of the Soyuzutil procurement office.
In 1945, the former political prisoner was allowed to return to Ukraine. Freeman decided to get closer to his survived sister, who lived in the resort town of Osipenko (now Berdyansk).
In Osipenko, the Jewish intellectual first had to work at a fish base, then as a storekeeper. Problems with employment pursued the writer until the end of his days: on the one hand, it was psychologically difficult for the Bialik Prize winner to do anything other than literature, on the other hand, with two convictions it was difficult to get even the simplest job.
Over time, in Osipenko, the writer acquired like-minded people from among the local Jewish intelligentsia. Not all friends shared Abram’s views on Zionism, but they all agreed that the Soviet Union was not the country which it initially claimed to be.
However, Freeman had another category of communication, perhaps even more numerous – professional provocateurs: secret informants and MGB agents. An extremely intimidated man, with undermined health and psyche, Freeman was terribly afraid of falling into the hands of a bloody regime again. And the system, tuned in to the constant control of former political prisoners, followed on his heels. It was impossible to hide. Moreover, they used unmistakably selected tools: Jews, writers and former prisoners were sent to the Jewish writer, former prisoner Freeman.
Already at the end of July 1949 Abram Freeman was actively spied on by the MGB agent “Zarnitsky” (Zalkind). On the instructions of the MGB, the former "specialist" on convicted Trotskyists began to scour the city in search of the Jewish underground. Having got acquainted with a religious Jew, watchmaker Gedalia Rosenfeld, “Zarnitsky” noticed that an elderly Jew sometimes stopped by to talk to the old watchmaker. It turned out to be Abram Freeman, to whom the agent very soon infiltrated his confidence, pretending to help an unemployed fellow tribesman, as repressed as he is. He actually got Abram Freeman into the Office of Normalized Works No. 113, where he himself was listed in the supply department; the victim was imbued with gratitude and almost boundless confidence in the provocateur.
According to the denunciation by “Zarnitsky” and another agent, “Borisov”, on Abram Freeman and his friend, photographer Moisey Podva, on February 21, 1951, local department of the MGB opened an agent case. Agents reported that Freeman and Podva were conducting nationalist propaganda among the residents of the city. The accusations were standard: Freeman and Podva slander that Jews are being infringed upon in the USSR and are furiously agitating for leaving for Israel, and in every way they praise life in the capitalist West.
The unsuspecting Freeman was happy to tell his “colleague” from the MGB about his literary work in the 1920s and 1930s, and shared a retelling of the speech of Israeli Prime Minister David Ben-Gurion heard at the Rosh Hashanah holiday.
Zalkind characterized the Jewish writer Freeman as a malicious anti-Soviet who criticized absolutely all aspects of Soviet life: he called the elections to the Supreme Soviet nothing more than a comedy, and characterized the authorities' policy towards Jews as anti-Semitic.
To assist on this case of Abram Freeman, agent “Yanovsky” (Yasin) arrived in Osipenko on July 23, 1952. Having met Yasin and seeing in him a well-read man, Freeman inadvertently told him that he had never stopped working in the field of Hebrew-language literature. With him, he began to criticize Soviet policy towards Jewish culture.
After the TASS report on January 13, 1953 about the arrest in Moscow of “killer doctors”, Freeman did not find a place for himself. He was especially frightened by the accusation of doctors in collaboration with the organization “Joint”, with which he himself once worked in the early 1920s. Meeting in the city with acquaintances, the writer carefully looked around, and sometimes – tried to get away from the “outside observation” that he kept seeing in every passer-by.
When Stalin died, Abram exclaimed: “I am happy that I have lived up to the moment when I can come and spit on his grave!” The writer had no idea that just on March 5, 1953, the Deputy Minister of State Security of the Ukrainian SSR Brovkin sent a letter to Osipenko with an order to arrest Freeman and confiscate all the literature he had. It was proposed to arrange the arrest through the Ministry of Internal Affairs: the police were supposed to search the house of Freeman and his sister for a far-fetched reason, and there – “accidentally” – stumble upon anti-Soviet literature. All this was done in order to avoid decryption of the KGB agents. To divert his eyes, the main agent working on the case, Alexander Zalkind, was ordered to organize an imitation of a search.
However, on May 21, 1953, a retreat came from Moscow: the 4th Directorate of the Ministry of Internal Affairs demanded to postpone the arrest and organize a more thorough development of the Osipenko Zionist and his entourage.
In September 1953, a Jewish writer and literary critic from Chernivtsi, who was also an agent of the Ministry of Internal Affairs “Kant”, was sent to help. “Kant”, aka the Jewish writer Grigory Bloshtein, a former correspondent of the Jewish newspaper “Einikite”, has proven himself well in working against the Zionist underground in Western Ukraine.
Sitting in a compartment with an unsuspecting Zalkind, returning from Zaporozhye to Osipenko, Bloshtein, also not warned that he was dealing with a colleague, had to introduce himself as a Jewish writer who travels to Azov in search of materials for his poem. The security officers were going to kill two birds with one stone: to check “Zarnitsky” and “Kant” for professional suitability, and also to ensure the secrecy of the operation.
As planned, Zalkind introduced his friend Freeman to a writer who had come to the coast of the Azov Sea from Chernivtsi. Bloshtein had several tasks, but the main one was to get the drafts of Freeman's works, supposedly to be sent through reliable people to Israel. Also, by sending Freeman's poem to Israel, the KGB thought to find the Zionist channels in Chernivtsi and subsequently use them to their advantage.
In October 1953, in his letter to Grigory Bloshtein, Freeman excitedly promised to send him a copy of his poem as soon as possible. The writer hoped to send his manuscripts through Kant without indicating his own address. But he didn't have time.
In early December 1953, in a Zaporozhye hospital, Abram Freeman Freeman died. His sister decided at all costs to publish her brother's archive. The special services learned that Alexandra Freeman planned to send the manuscripts to Israel from Moscow, while on vacation with relatives. To intercept the manuscript, Zalkind was again sent to her, who promised to arrange the transfer of materials through Grigory Bloshtein.
On August 24, 1954, 25 pages, written from right to left in intricate Hebrew letters, ended up in the hands of the special services. Most likely, the Chekists received from the agent a copy of the poem “Hymn to Mother”, which was copied by the writer's sister by hand. Freeman's sister had to be informed by the agent that the papers had reached Israel safely.
After the confiscation of the copy obtained by Bloshtein, they came to Alexandra Freeman with a search and took away the chest belonging to the writer, in which he kept his notes and books. The fate of the fourth part of the novel “1919” and other drafts of the writer is still unknown. The first three parts of the novel were published under one cover in 1968 in Israel with an afterword by I. Slutsky; the novel is considered a classic story about the life and struggle of the inhabitants of the Ukrainian shtetl during the Civil War.
Abram Freeman could not fully reveal his talent due to the difficult vicissitudes of fate, but he had the great honor of becoming the last defender of Jewish national literature in a country where even just learning his native language – Hebrew – could be sentenced. Like the last defender of Masada, Abram Freeman fought to the end for the right to be called a Jew and a man.
