А
Иосиф Амусин
1910 - 1984
Каждый, интересующийся историей Древнего Востока, знаком с книгами выдающегося семитолога, основателя советской кумранистики Иосифа Давидовича Амусина. Он опубликовал около ста работ, посвященных общим и частным проблемам кумрановедения, включая четыре монографии: «Рукописи Мертвого моря» (1960), «Находки у Мертвого моря» (1964), «Тексты Кумрана» (1971) и «Кумранская община» (1983). Работы Иосифа Амусина включены в обязательный список литературы для студентов профильных факультетов, их штудируют к экзаменам историки, классические филологи, археологи и теологи. Работы его актуальны до сих пор – однако автор трудов о кумранской общине никогда не был в тех краях и не держал в руках ни одного подлинного артефакта. Эта судьба постигла многих советских ученых – они были на десятилетия отрезаны от мировой научной мысли. Но Иосиф Амусин был в еще худшем положении, чем многие его коллеги, – он был политически неблагонадежен и судим, ему пришлось пробиваться в науке окольными тропами. Но он всю жизнь искал Истину, и именно она была двигателем его исследований, поддерживала его и давала силы бороться.
Популярность книг этого выдающегося ученого сложно переоценить. Внучатый племянник Амусина вспоминал забавный случай, произошедший с ним в Израиле. Когда во время экскурсии в Кумран местный экскурсовод услышал его фамилию, то в шутку попросил за него подержаться. На счастье.
Иосиф Амусин – еще и тот человек, который дерзнул доказывать историчность личности Иисуса Христа, опровергая бытовавшую в СССР мифологическую трактовку, предложенную публике Виппером, Рановичем, Ковалевым и другими маститыми советскими учеными.
Мы все знаем Иосифа Давидовича как успешного исследователя и педагога. Однако его путь к всеобщему признанию был вымощен годами заключений, ссылок и преследований.
Иосиф Давидович Амусин был земляком Марка Шагала – он тоже родился в Витебске, 29 ноября 1910 года. В начале XX века этот город был оплотом ортодоксального иудаизма. В его кварталах литературного русского языка практически не знали. Не знал его и Иоcиф, сын сортировщика мехов Давида Львовича Амусина и Эммы Моисеевны Шпиц. В семье, кроме Иосифа, было еще трое младших детей.
Еще в раннем возрасте отец отдал своего старшего сына учиться в хедер. Все местные мальчишки учились у прекрасного меламеда Зверева. Благодаря своему преподавателю Иосиф не только выучил иврит, но и начал читать еврейских классиков.
Амусин вспоминал, что одним из самых сильных впечатлений его детства была бар-мицва. В 13 лет, в торжественной обстановке, он прочитал речь на иврите, которую потом помнил всю жизнь. Страна Израиля, ее вера и древний язык навсегда стали спутниками Амусина, невзирая на то, что из Советского Союза он никогда никуда не выезжал.
Отец Иосифа был человеком среднего достатка, а после революции он лишился вообще всего. Пришлось мальчику самому становиться на ноги. Путь в науку был очень сложен. Отучившись, по некоторым данным, после хедера в реальном училище, превращенном советской властью в «Единую трудовую школу», Иосиф решил учиться дальше.
В Витебске молодому таланту делать было нечего, лучшие университеты по-прежнему находились в бывшей столице бывшей Российской империи. Остряки тогда любили пошутить: «псковские и витебские – самые питерские!» Иосиф не стал исключением и в возрасте 15 лет отправился в Ленинград. Оставшись без поддержки родителей, юноша содержал себя сам, трудясь в городе на Неве то грузчиком, то чернорабочим, совмещая работу с учебой в экономическом техникуме.
В редко выдававшееся свободное время Амусин бежал в еврейскую библиотеку на Стремянной улице. Там в 1920-е годы собирался весь цвет еврейской интеллигенции: литераторы, историки, общественные деятели. Эти знакомства привели к тому, что молодой человек вскоре вступил в сионистско-социалистическую организацию. Но еврейской молодежи политикой довелось заниматься недолго. Амусин вместе со всеми оказался в когтях ОГПУ. Органы устроили широкомасштабную облаву на представителей еврейского национального движения.
Особым совещанием при Коллегии ОГПУ 28 сентября 1928 года учащийся Ленинградского экономического техникума Иосиф Амусин был осужден на три года ссылки. Семнадцатилетний юноша проходил по статье 58-4 – «помощь международной буржуазии», которую огэпэушники частенько применяли в отношении сионистов. Через несколько месяцев Амусину снизили срок ссылки до двух лет. Юноша сначала оказался в селе Ильино Томского округа, затем был переведен в село Каргасок Нарымского края. Традиционно в Каргасок ссылали наиболее беспокойных каторжан: из такой глуши бежать было практически невозможно. Кого там только не было: русские эсеры, анархисты, представители различных оппозиционных левых организаций – десятки интересных людей. Иосиф быстро влился в разношерстную компанию интеллигенции, впервые приобщившись к русской культуре, а также социал-демократическим идеям, ходившим в среде советских каторжан.
Совсем молодому человеку в ссылке было очень тяжело. Во время одного из тяжелых этапов он, в окровавленных обмотках вместо сапог, попался на глаза руководительнице «Политического Красного креста» Екатерине Пешковой, жене Максима Горького. В декабре 1929 года, то ли благодаря содействию «Политпомощи» в лице Пешковой, то ли по каким-то другим причинам Амусин был отпущен из Каргаска. В 1932 году ему позволили поселиться в Казани, где бывший ссыльный с трудом устроился счетоводом в одну из организаций города. Но и там он умудрился попасть под каток репрессий – благодаря своей несгибаемой принципиальности. Когда была объявлена подписка на заем коллективизации, Амусин демонстративно отказался сдавать деньги и открыто высказал свое отношение к экспериментам на селе. И тотчас же был уволен.
Иосифу Давидовичу пришлось вновь обратиться в Красный крест, теперь уже за содействием в поисках работы. Чудом он смог закрепиться в Ленинграде, куда к этому времени переселились его родители. Прописка в северной столице для бывшего ссыльного была под запретом, но Амусин смог встать здесь на учет в военкомате и милиции, которая, хотя и трепала ему много лет нервы, все же вынуждена была отступиться.
C 1933 по 1935 год Иосиф Давидович работал на Ленинградском весово-кассовом заводе бухгалтером. Его друзья уже успели отучиться в институтах, а он вынужден был заниматься нелюбимым делом. Но все эти годы Амусин много читал и занимался самообразованием, твердо пообещав себе, что обязательно поступит в Ленинградский госуниверситет. В 1935 году ему это удалось, но пришлось прибегнуть к хитрости: абитуриент скрыл в анкете свою судимость. Иначе документы можно было даже не подавать. Уже став студентом, Иосиф записался на прием к ректору ЛГУ Лазуркину и рассказал тому о своих «университетах» в заключении и ссылке. Лазуркин порекомендовал ему отчислиться, сдав зимнюю сессию. Наверху как раз решался вопрос о либерализации поступления в вузы для детей лишенцев и осужденных по политическим статьям, ректору об этом было известно. Вскоре правила действительно поменялись, и Амусин смог на учебе восстановиться.
Бывший заключенный учился на историческом факультете ЛГУ с невероятной энергией, занявшись там любимым периодом античности. Он перекликался с древней историей еврейского народа, которую Амусин прекрасно знал с юности. И не просто знал, а помнил наизусть тексты древних книг, не говоря о Пятикнижии Моисеевом и Талмуде, изученных еще в хедере. Для «античников» первокурсник стал настоящей находкой. В кружке античной истории он сделал свой первый доклад – «Пушкин и Тацит», начал работать над темой «Гоголь и античность». Но вскоре спокойной жизни настал конец.
В январе 1938 года студент кафедры истории Древней Греции и Рима Ленинградского Госуниверситета Иосиф Амусин был арестован сотрудниками НКВД. Амусина и еще несколько других членов факультетского античного кружка взяли по наводке их однокашника по фамилии Гиллельсон. Его арестовали за несколько недель до этого по обвинению в организации враждебной меньшевистской ячейки в Ленинграде. Чекисты выбивать показания умели, поэтому вслед за Амусиным и его товарищами в тюрьме вскоре оказался и их руководитель, крупный советский ученый-античник Сергей Иванович Ковалев.
На допросе Ковалев показал, что в октябре 1935 года он создал при кабинете истории античного мира студенческий кружок, который якобы должен был стать лишь прикрытием для пропаганды антимарксистских взглядов и обработки студентов. Цели кружка звучали зловеще: сплочение всех антисоветских сил – меньшевиков, правых, троцкистов, – а также вредительская работа и активные методы борьбы путем террора.
Студенты якобы лишь притворялись, что им интересно восстание Бар-Кохбы в Иудее и система древнеримского долгового рабства. В действительности они готовили восстание против советской власти!
Своеобразной «вишенкой на торте» было пояснение со стороны чекистов, каким образом осуществлялся подкоп под большевиков. Дескать, преподаватель Георгий Стратановский привел в кружок (в протоколе – «завербовал в организацию») группу студентов-античников 2 и 3 курсов истфака – Амусина, Гиллельсона, Ботвинника и ряд других. Студенты принялись практиковать метод академизма, который применялся «в отрыве от актуальных задач и сосредоточении на исследовательских работах». В документах следствия чекисты называют это «чисто буржуазным исследованием», что в переводе на нормальный язык означает обычную качественную исследовательскую работу. Это считалось преступлением.
В обвинительном заключении, датированном 26 марта 1938 года, говорится, что студент Иосиф Амусин признал себя виновным. Это якобы было подтверждено на очной ставке с его другом – Гиллельсоном.
А вот как на самом деле выглядело следствие со слов ученого. Оперуполномоченный 9 отдела УГБ УНКВД по Ленинградской области Колодяжный предъявил Амусину обвинение, что он, разговорившись в коридоре у ЛГУ со студентом Гиллельсоном, был в июле 1937 года завербован в контрреволюционную меньшевистскую организацию. Амусин на это ответил, что в июле 1937-го он был на сборах в военных лагерях. Тогда Колодяжный заявил, что в таком случае, это было в августе 1937 года. И на это у Иосифа Давидовича было алиби: сборы продолжались и в августе. «Тогда в сентябре, – недовольно рявкнул Колодяжный. – Так в сентябре 1937 года я как раз был в Кисловодске». Ни слова не говоря, Колодяжный начал избивать подследственного. В результате Иосиф Амусин вынужден был себя оговорить и подписать сфальсифицированный протокол.
Иосифу Давидовичу, как уже имевшему судимость, «тройка» дала самый большой срок – восемь лет лагерей. Сидеть молодому исследователю довелось в Уссольлаге, где он работал на лесоповале в компании матерых уголовников. Они отбирали продуктовые передачи и могли зарезать любого. Всю жизнь Иосиф Давидович вспоминал эти страшные дни, удивляя окружающих способностью пить, не морщась, чистый спирт, а также глубоким знанием тюремного арго и уголовных понятий. Как вспоминал позднее сам Амусин: «Мне самому непонятно, как я только уцелел».
После ареста главы НКВД Ежова заключенные начали подавать жалобы в прокуратуру, разоблачая преступную деятельность следователей и отказываясь от своих признательных показаний. В своей жалобе на имя прокурора профессор Ковалев признался в том, что под непрестанными угрозами следователя Колодяжного и в атмосфере террора, царившего тогда в НКВД, он оговорил целый ряд невиновных людей. Профессор настаивал, что студент Амусин никакой контрреволюционной деятельностью не занимался, а был полностью поглощен наукой. Характеристика на Амусина была самой положительной: «Амусин – очень сильный и академически, и политически студент, бессменный секретарь студенческого научного кружка. Очень разносторонний. Его доклады “Пушкин и Тацит”, “Перевод «Илиады» Гнедича” были напечатаны в студенческом научном журнале».
Помогла Амусину и мать его «подельника», Марка Ботвинника, адвокат по профессии, которая добилась у генерального прокурора пересмотра дела. Безусловно, Иосиф Давидович ни к какому подполью не принадлежал. Первой встречи лоб в лоб с советской властью оказалось достаточно, чтобы осознать всю тщетность борьбы одиночек с системой. Правда, однако, была и в том, что отрицательное отношение к советской власти у него никогда не менялось. Органы понимали, что взяли своего заклятого врага. Сестре Амусина чекист так и сказал, сообщая об освобождении брата: «Ваш брат старый волк и вышел он только потому, что попал в эту молодую компанию». Иосифа Амусина освободили из-под стражи 29 ноября 1939 года. Он был полностью реабилитирован и вернулся к учебе.
Сдав экзамены экстерном, Иосиф Давидович в 1940 году перевелся на 4-й курс. В это время, параллельно с учебой, Амусин работал секретарем у крупнейшего исследователя общественных отношений античности и древнегреческой науки Соломона Яковлевича Лурье. На факультете образовалось своеобразное землячество белорусских евреев: помимо профессора Лурье, уроженца Могилева, там училась дочь главного минского раввина Лия Менделевна Глускина. Ее предок, Минский Гаон – реб Ерухим-Лейб Перельман – был очень известным ученым-талмудистом, славящимся своими знаниями среди восточноевропейского еврейства. В 1934 году отца Лии Менделевны пригласили в Ленинград на должность главного раввина города. В 1939 году Иосиф Давидович вернулся в университет и оказался с Лией Глускиной на одном факультете. Прямо накануне войны, в марте 1941 года, Иосиф и Лия поженились.
После выпускного вечера молодая семья отправилась в поселок Антропшино Ленинградской области – там Иосиф Давидович получил место в школе. Однако поработать педагогом ученому не пришлось. С началом Великой Отечественной войны бывший политический заключенный и молодой учитель пошел на призывной пункт. В Василеостровском районном военном комиссариате патриотический порыв добровольца оценили, но призвали не в строевые части: сказывалось сильно подорванное в лагере здоровье. Тем не менее, вскоре Амусин попал как санинструктор под Гатчину. Там его часть участвовала в кровопролитных боях. Затем был блокадный Ленинград. За годы военной службы историк окончил два курса мединститута, параллельно со службой военфельдшером медчасти эвакогоспиталя № 1012 по Менделеевской линии в Ленинграде. Во время блокады в семье Амусиных произошла трагедия: отец Иосифа, Давид Львович, в эти страшные дни умер в своей квартире от голода.
За ударный труд и службу в блокадном Ленинграде 18 июля 1943 года Иосифу Амусину была вручена медаль «За оборону Ленинграда». В 1944 году, в составе войск 3-го Белорусского фронта, Иосиф Давидович отправился освобождать Европу от коричневой чумы. Войну Иосиф Амусин окончил в звании лейтенанта медицинской службы 276-го отдельного пулеметно-артиллерийского батальона, участвовавшего в освобождении Восточной Пруссии.
Демобилизовавшись в конце июля 1945 года, Амусин вернулся в Ленинград и начал работать в Педагогическом институте, где читал курс древней истории. Возможно, на возвращение в академические ряды сыграли роль его фронтовые заслуги. Его зачислили в аспирантуру в Институт востоковедения АН СССР. Научным руководителем Амусина стал академик Василий Струве. Иосиф Давидович начал работу над диссертацией, которая первоначально называлась «Антисемитизм в Древнем Риме», но затем, по требованию партийного руководства, тема была скорректирована и звучала теперь вполне нейтрально: «Послание императора Клавдия александрийцам».
В 1949 году в стране Советов начала раздуваться безобразная антисемитская кампания. Иосиф Давидович вышел на защиту диссертации как раз в тот момент, когда по всей стране евреев увольняли с работы. Как человек высоких моральных принципов, Иосиф Амусин оказался одним из немногих, кто рискнул выступить в защиту обвиненного в «безродном космополитизме» Лурье. Ничего хорошего от такой позиции в разгар репрессий бывшему политзэку ожидать не приходилось. Коллеги, наблюдая за травлей профессора Соломона Лурье, c тревогой думали о будущей защите Амусина. Но Иосифа Давидовича поддержал Дмитрий Сергеевич Лихачев, с которым Амусин познакомился еще во время своей первой отсидки в 1920-е годы. Диссертацию Амусин успешно защитил, ответив на все каверзные вопросы оппонента, праправнука Кутузова, специалиста по древнегреческой литературе Ивана Толстого. Но, несмотря на успешную защиту, Амусин сразу же вылетел из Ленинградского госуниверситета и Ленинградского государственного педагогического института имени А. И. Герцена.
Работа молодому ученому нашлась после долгих хождений по мукам и вдали от Ленинграда – в городе Ульяновске. Ульяновский педагогический институт был провинциальным вузом, готовившим, скорее, не исследователей, а учителей школ. Однако и в бывшем Симбирске Амусину повезло найти свой круг общения. К примеру, с выдающимся философом и ученым-энтомологом Любищевым, ставшим его приятелем, Амусин познакомился... в очереди за продуктами. Как и подобает античнику, Иосиф Давидович коротал время, читая Тацита в оригинале. Александр Любищев издалека распознал единомышленника и поспешил отрекомендовался. Жилось в те годы Амусину и его жене нелегко, но эти годы были ключевыми для становления Иосифа Давидовича как ученого.
В 1954 году в стране стало дышаться свободней. Амусин вернулся с семьей в Ленинград и нашел ставку референта у академика Тюменева в Институте археологии. Когда в 1959 году востоковед Тюменев скончался, Амусин перешел в отдел Древнего Востока Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР. Все эти годы он продолжал работать над библейской тематикой, за что подвергался постоянной критике со стороны бдительных партийных идеологов. Работая в отделе Древнего Востока, Иосиф Давидович написал большое количество научных трудов, по совокупности которых получил в 1965 году докторскую степень.
Иосиф Амусин всю жизнь оставался сыном своего народа и гордым человеком, тяжело переживающим любую несправедливость. Когда власти СССР устроили очередную антиизраильскую истерию и потребовали от евреев, работавших в Институте востоковедения АН СССР, подписать верноподданническое письмо, осуждающее «сионистских агрессоров», Амусин решительно отказался.
В те времена, когда за изучение иврита человека могли уволить с работы или даже посадить в тюрьму, Иосиф Давидович мог начать лекцию о кумранской общине фразой на древнееврейском языке: «Ата бахартану миколь ха-амим» («Ты избрал нас между всеми народами»). Публика, как правило, была в шоке. Читая лекции, Амусин очень увлекался. Однажды, приведя слова одного из римских прокураторов об иудеях: «Я истребил это племя», Иосиф Давидович добавил: «Но их истребить невозможно», и провел сравнение с Третьим рейхом.
Ученый считал лицемерие советской власти не менее отвратительным, чем апартеид в ЮАР. Спуску он не давал и своему народу, громко возмущаясь отношением к индусским евреям из группы Бней-Исраэль (маратхи), чьи права израильский Верховный раввинат не соглашался признать равными с правами других евреев. Никогда не порывая связь с еврейской культурой, Амусин принимал активное участие в судьбе сосланного в Казахстан специалиста по библейской литературе Меира Канторовича.
После выхода на пенсию Иосиф Амусин продолжал работать – теперь уже консультантом. Ученого не стало 12 июня 1984 года. Его имя вписано золотыми буквами в историю еврейской интеллигенции XX века, прожившей тяжелую жизнь, но не отказавшейся от своих моральных обязательств и достигшей профессиональных высот.
Марк Азбель
1932 - 2020
18 апреля 1974 года председатель КГБ Юрий Андропов докладывал в Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза: его ведомство, а также Академия наук и Государственный комитет Совета министров СССР готовятся сорвать «провокационную акцию» сионистов. Под провокацией имелся в виду запланированный на начало июля 1974 года международный научный семинар, организованный группой видных советских ученых, которым было отказано в выезде в Израиль.
Согласно сведениям, имеющимся у всесильного главы КГБ, одним из основных организаторов «провокации» выступал нигде на тот момент не работавший «еврейский националист» Марк Яковлевич Азбель, доктор физико-математических наук, бывший заведующий отделом Института теоретической физики Академии наук СССР. Андропов утверждал, что Марк Азбель, а также его соратники Александр Воронель, Виктор Браиловский и Александр Лунц рассчитывали привлечь своим семинаром внимание мировой общественности к еврейскому вопросу в СССР. Направленное ими в Англию обращение «К ученым и научным обществам» содержало призывы к западным научным кругам принять участие в семинаре, тем самым оказав помощь советским ученым-отказникам, находившимся в безвыходном положении. Евреев не выпускали на историческую Родину, при этом нормально жить и работать в СССР тоже не давали.
По заверению самого Марка Яковлевича, до своего сорокалетия он не знал ни одного слова на иврите. А потом узнал, что его фамилия – Азбель – образована от мужского имени Ашбель и упоминается в Торе. Семья Азбелей была еврейской, но традиций практически не соблюдала. Отец, Яков Аронович Азбель, уроженец простой семьи из города Новгород-Северский Черниговской губернии, в 1925 году перебрался в Харьков, где окончил медицинский институт по специальности «врач-рентгенолог», умудряясь хорошо учиться днем, а по вечерам тяжело работать. Мать Марка, Цецилия Исаевна Слободкина, родилась в Полтаве, в интеллигентной семье управляющего заводом. После окончания Харьковского медицинского института, в 1931 году, она вышла замуж за Якова Азбеля. Через год, 12 мая 1932 года, у молодых врачей родился сын Марк.
C самого детства Марк Азбель сталкивался с дискриминацией по национальному признаку. Дети в родном харьковском дворе, проиграв Марку очередную партию игры в фантики, били по самому, как им казалось, больному – обзывали «ж-дом». Впрочем, взрослые ничем от подрастающего поколения не отличались. Приехав однажды с матерью записываться в детский сад, мальчик отчетливо услышал разговор двух воспитательниц: «Еще один ж-д! Откуда они только берутся!»
Марк, как и многие еврейские дети его поколения, изо всех сил старался доказать, что он ничуть не хуже, чем «обычные» дети. Инструментом для него стали знания, которые он постигал не по годам быстро. В первом классе мальчику было нечего делать: он уже умел хорошо читать, писать, знал арифметику. Сдав экзамены в первой четверти, Азбель перевелся во второй класс.
Советско-немецкая война, начавшаяся 22 июня 1941 года, застала Азбелей в Новгород-Северском, куда молодая семья приехала в отпуск. Родители Марка все время были заняты на нескольких работах и впервые смогли взять достаточно продолжительный отпуск. Девятилетний Марк в первый раз в жизни гостил на малой родине своего отца. Однажды, когда Марк готовился к ежеутренней экскурсии по окрестностям, родители велели ему срочно собираться назад в Харьков. По радио сообщили, что гитлеровцы атаковали советскую границу.
В начале осени 1941 года, вместе с матерью, ее сестрой Фаней, двумя двоюродными братьями – Витей и Юрой, и еще несколькими дальними родственниками Марк эвакуировался в Сибирь. Беженцы поселились в деревне Кривощеково, возле Новосибирска. Цецилия Исаевна начала работать в военном госпитале, Марк вместе с двоюродным братом Виктором пошли в местную школу.
Известий об отце не было до июля 1942 года, когда, в один прекрасный день, в их жилище постучались. Радости и удивлению Марка не было предела – отец! Яков Аронович сильно похудел, но был жив и здоров. Как оказалось, из Харькова он, капитан медслужбы, выбирался под страшной бомбежкой. Немцы уже зашли в город и непрерывно атаковали отходившие советские части. В конечном итоге старший Азбель оказался в Новосибирске, куда был переведен его эвакуационный госпиталь.
Семья сразу же перебралась к Якову Ароновичу в областной центр. Даже в эти голодные и холодные годы Марк продолжал увлекаться науками. Узнав от друга, что в одном из местных магазинов продаются микроскопы – залежалый товар одного из заводов, перешедших на военные рельсы, – мальчик загорелся мечтой. Она измерялась в конкретной сумме – в 195 советских рублях, которые стоил микроскоп. Собирая несколько месяцев тайком свои обеды и хлебные сухари, Мара реализовал дефицитный продукт на местном рынке и купил-таки микроскоп. Родители, узнав о происхождении денег, ужасно рассердились, но дело было сделано. Мальчик днями напролет рассматривал через линзы насекомых, капли мазута и всё что только можно – его любопытству не было предела.
Несмотря на тяжелое финансовое положение, Азбели старались дать сыну главное – хорошее образование. Уроками музыки для Марка стали записи классической музыки, транслируемой по радио, репетиторами английского и немецкого языков – соседки по коммунальной квартире. Мальчик не только схватывал на лету математику, но и запоем читал, даже сам пробовал писать стихи.
Еще в Новосибирске совсем юный Азбель начал обращать внимание на странное отношение советской власти к своим гражданам. Однажды бесследно пропала его репетитор, этническая немка. А на уроках почему-то прославляли доносчика Павлика Морозова. К главному пионерскому герою – Морозову – у Марка была куча вопросов, которые он не преминул задать своей маме. Реакция была очень бурной: «Послушай, Мара, никогда не задавай вопросов о Павлике Морозове в школе или где-то еще. Ничего о нем не говори. Держи мысли при себе, иначе мы с отцом можем пострадать». Вышедшая из буржуазной семьи Цецилия Исаевна свое происхождение тщательно скрывала, поэтому излишняя болтливость сына могла накликать на семью беду.
В 1944 году госпиталь, в котором служили родители Марка, расположился в освобожденном от нацистов Харькове. Семья не узнала свой город: исчезли целые улицы, а их многоэтажный дом по улице Каплуновской был занят семьями сотрудников НКВД. С трудом найдя другую квартиру в полуразрушенном доме, Азбели зажили после войны очень скромно. Стало полегче только когда отец Марка Яковлевича защитил кандидатскую диссертацию и начал работать заместителем директора в научно-исследовательском институте протезирования.
В восьмом классе харьковской школы № 36 Марк отчаянно скучал. Его одноклассниками были дети-переростки, которым не довелось учиться весь период оккупации; класс считался очень слабым. Долго не думая, подросток начал самостоятельно готовиться к сдаче экзаменов за 9-й класс. Битва за право сдать экзамены экстерном закончилась в кабинете начальника РОНО, который, внимательно выслушав вундеркинда, дал тому зеленый свет.
Новый класс Марка Яковлевича отличался от всех предыдущих. В нем были блестящие ученики, среди которых – известные в будущем биофизик Малеев и математик Любич. Тогда же, совершенно неожиданно для себя самого, Марк стал победителем областной олимпиады по математике.
В эти годы шло становление Азбеля не только как будущего ученого, но и как человека с особенной гражданской позицией. Изучая на уроках истории марксизм-ленинизм, молодой человек, увлекавшийся точными науками, быстро понял, что Энгельс решительно ничего не смыслил в физике, хотя неоднократно на нее ссылался. А критикуя философию Оствальда и Маха, лидер российского пролетариата, как считал молодой Азбель, показывал свою полнейшую некомпетентность. Ленин грешил совершенной непоследовательностью во взглядах: сначала он писал о том, что классовые требования пролетариата во всех странах идентичны, поэтому идея самоопределения наций устарела, но, когда в мультинациональной России началась революция и брожение окраин, он сразу же заявил, что пролетариат поддерживает идею борьбы наций за самоопределение. Такой разворот на 180 градусов Марк не принял. Азбелю стала окончательно понятна лживость коммунистической системы.
В 1948 году 16-летний Марк Азбель окончил школу и, как победитель областной олимпиады по математике, без экзаменов поступил в Харьковский государственный университет. Тот год принес Марку Азбелю еще одну радость – создание независимого еврейского государства! В честь этого события юноша написал несколько цветистых стихотворений, которые быстро пошли по рукам. Несмотря на их крамольное содержание, ни один из его друзей, а среди них были и евреи, и украинцы, и русские, на Азбеля не настучал.
К моменту поступления в университет Марк окончательно решил всерьез заняться физикой. Случайно наткнувшись в 10-м классе на доклад Генри Смита «Атомная энергия для военных целей», Марк бросился его переводить с английского. Юноша так увлекся ядерной физикой, что сразу же приступил к изучению проблематики разделения изотопов. Вскоре рукописный доклад Азбеля о разделении изотопов электрохимическим способом был направлен в Бюро изобретений. В ответ оттуда пришла лишь отписка.
Но юноша не сдавался и повторил попытку, будучи уже студентом ХГУ. Предложив свою идею разделения изотопов декану физико-математического факультета профессору Мильнеру, неугомонный первокурсник в конце концов очутился в кабинете у выдающегося советского физика Ильи Лифшица. Тот почти сразу же вынес неутешительный вердикт – метод работать не будет. Объяснение Лифшиц предложил Азбелю поискать самостоятельно в книге «Статистическая физика», которую он написал вместе со Львом Ландау.
На втором курсе университета Азбель познакомился с первокурсником Александром Воронелем, ставшим его другом на долгие годы. Воронель еще до своего поступления в вуз успел отсидеть в тюрьме за антисоветскую деятельность. Они с Азбелем сразу же нашли общий язык. Поговорить молодым людям было о чем – и не только о теоретической физике. В стране бушевала кампания по борьбе с космополитизмом, которая коснулась не только многих преподавателей университета, но непосредственно и семьи Марка. Его отец, пытавшийся замолвить слово за коллег-рентгенологов, изгоняемых с работы, сам вскоре был уволен. В ноябре 1951 года семью настигла еще одна трагедия – во время очередного приступа бронхиальной астмы скончалась мать Марка Яковлевича.
Все студенческие годы Марка Азбеля прошли под знаком постоянной клеветы на еврейское население. Сначала евреев обвиняли в «безродном космополитизме» и враждебности к патриотическим чувствам советских граждан, затем – в заговоре против высших должностных и партийных лиц Советского Союза.
В январе 1953 года, сев на трамвай, который шел в направлении физико-математического факультета, студент Азбель стал свидетелем страшной картины. Весь вагон изрыгал проклятия в адрес «подлых убийц», которые готовились уничтожить советский строй. Уже на выходе из вагона Марк услышал раздраженный голос, сетующий на то, что Гитлер не смог до конца решить еврейский вопрос. «Ну ничего, настало время уже нам завершить начатое», – резюмировал незнакомец. Придя на факультет, студент сразу же увидел на стенде то, что послужило поводом для этой истерии: в центральной газете «Правда» анонимный автор опубликовал статью «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей».
Со смертью Сталина антисемитская волна спала, но «инвалиды пятого пункта» по-прежнему сталкивались с проблемами в трудоустройстве, хоть и не такими явными, как в предыдущие годы. Иногда это, правда, неожиданно давало и положительный результат. После окончания университета Марка Азбеля распределили на Уралмашзавод в Свердловске. О продолжении научной работы можно было забыть. Но бдительное руководство завода еврея видеть у себя не пожелало. Точно так же отказалось от Азбеля и какое-то маленькое предприятие на Камчатке. В итоге, одному из немногих, ему пожаловали свободный диплом – право на трудоустройство по собственному выбору.
Пришлось выпускнику ехать из Свердловска домой и найти себе почасовую работу в нескольких местах: в вечерней школе, женской школе и Харьковском пединституте. Система народного образования Азбеля крайне возмущала: трясущиеся за работу педагоги, измывающиеся над ними директора и чиновники отделов образования. Свободолюбивый характер не позволял Марку Яковлевичу молчать, когда штатные педагоги боялись сказать хоть слово. Являясь на педсоветы, молодой специалист давал отпор на любой крик директора. Итог тому – принудительное увольнение с одного из мест работы.
В научной карьере дела шли куда лучше. Совместно со своим другом и коллегой Эмануилом Канером, 23-летний Азбель предсказал циклотронный резонанс в металлах и разработал его теорию. В 1955 году под руководством Ильи Лифшица молодой физик защитил кандидатскую диссертацию по теме «К кинетической теории проводимости металлов» и начал работать в Харьковском физико-техническом институте. На защите Ландау произнес: «У диссертанта есть только один недостаток, но от него он избавится без нашей помощи. Это – молодость».
В начале 1960-х годов Марк Азбель получил предложение переехать в Москву – центр советской науки. Попав в 1964 году на работу в МГУ и Институт физических проблем АН СССР, ученый находил время и на семинары в Институте теоретической физики в подмосковной Черноголовке.
Еще раньше его приглашал к себе на работу в Москву сам Курчатов, но, узнав, что ему придется заниматься секретными исследованиями, Марк Яковлевич культурно отказался. Не желал он помогать советской власти делать оружие. Позже ученый называл этот отказ одним из своих наиболее умных поступков за всю сознательную жизнь.
На защите докторской (тема диссертации – «Теория высокочастотной проводимости металлов в постоянном магнитном поле»), которая состоялась в 1958 году, присутствовал весь цвет советской науки. Диссертационный совет во главе с Петром Капицей проголосовал за присвоение Азбелю очередной степени.
Незадолго до этого знаменательного события Азбель познакомился с Найей Штейнман, учительницей немецкого языка одного из московских техникумов. Через две недели после знакомства молодые сыграли свадьбу – параллельно отпраздновав и взятие Марком Яковлевичем новых научных высот.
В начале 1960-х годов Азбель предсказал резкое изменение поведения электронов в металлах при исчезающе малом изменении магнитного поля, открыл (совместно с Эмануилом Канером и Всеволодом Гантмахером) аномальное проникновение в металл высокочастотного электромагнитного поля. В работах по сверхпроводимости он предсказал существование квантовых осцилляции и резонансов. Прошло тринадцать лет, прежде чем американец Хофштадтер сделал следующий шаг и показал, что в этом случае спектр имеет фрактальную структуру, известную как «бабочка Хофштадтера». Сама проблема сингулярного спектра известна сейчас в физической литературе как проблема Азбеля-Хофштадтера.
Активно работая над своими исследованиями, молодой ученый читал лекции на московских семинарах по квантовой физике, публиковался в «Журнале экспериментальной и теоретической физики» и других изданиях, в том числе зарубежных.
Безупречная научная карьера Азбеля была поставлена на паузу в 1965 году процессом против писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Увлекавшийся литературой физик дружил с фигурантом дела Даниэлем и был вызван на допрос. Ближе к концу следствия Азбелю с Даниэлем организовали очную ставку. Физик держался перед чекистами достойно и категорически отрицал свое знакомство с подпольной литературной деятельностью своего друга.
Тем не менее участие Азбеля в деле Даниэля-Синявского всплыло во время подготовки к вручению Ленинской премии, которая, как было уверено всё научное сообщество, должна была быть ему присуждена. В самый последний момент президент Академии наук Мстислав Келдыш получил соответствующий донос – прямо перед пленумом Ленинского комитета – и премию решили физику не давать. Но совсем закрыть глаза на его выдающиеся работы не получилось: в 1966 и 1968 годах пришлось выдать две премии рангом пониже – Ломоносовские.
Оттепель конца пятидесятых, как и ожидалось, оказалась временным явлением. Марк Яковлевич, довольный, что после школы ушел в физику, а не в гуманитарные науки, к которым также имел немалые склонности, чувствовал, что физика в СССР – область относительной свободы, куда особенно не лезут ничего не смыслящие в ней партийцы.
В 1967 году Азбель женился во второй раз – на Лидии Варшавской, дочери видного советского химика, настоящего коммуниста. Ее отец был одним из организаторов разработки метода получения и освоения промышленного выпуска зарина. Впервые услышав от супруга крамольные мысли о советском строе и реалиях, Лидия Семеновна еще больше удивилась, когда ее муж в мае того же года начал буквально жить у радиоприемника. В то время, когда центральные газеты клеймили позором «сионистских агрессоров» и смаковали вероятное уничтожение Израиля, многие советские евреи слушали «Коль Исраэль» и другие западные «голоса».
Когда известие о победе евреев в Шестидневной войне достигло СССР, они пережили самую настоящую внутреннюю трансформацию. Впервые за столетия местные евреи гордились тем, что они евреи, что они принадлежат к народу, умеющему героически сражаться за свою страну.
Впервые в жизни профессору Азбелю пришло в голову, что его работа в Советском Союзе подходит к концу. Это произошло в самом начале 1970-х годов. Незадолго до этого «Голос Израиля» начал передавать невероятные сообщения: некоторые евреи публично заявляли, что хотят уехать из Советского Союза на свою историческую родину, в Израиль. В СССР подобные заявления расценивались как предательство.
Когда 15 декабря 1970 года в Ленинграде начался судебный процесс над группой евреев, пытавшихся угнать самолет и улететь через Швецию в Израиль, еврейское население стало политизироваться еще быстрее. У здания Ленинградского городского суда почти каждый день шли аресты собравшихся в поддержку подсудимых. Нашумевший процесс показал реальный уровень отчаяния активистов еврейского движения. За отсутствием каких-либо легальных способов осуществления своего права на свободу репатриации им оставалось только идти на нарушение закона. Породило «Ленинградское дело» и доселе невиданную волну заявлений людей, открыто потребовавших отпустить их на Родину.
Марк Яковлевич Азбель не смог остаться в стороне. Решение было принято – он присоединится к своим братьям и сестрам и будет ученым, работающим на благо еврейского государства. Азбеля не удержало и рождение второго ребенка – дочери Юлии. Семейных хлопот прибавилось, но жгучее желание вырваться из советского концлагеря в Израиль стало новой целью. В декабре 1972 года Марк Яковлевич подал заявление на выезд в Израиль. Ему сразу же пришлось уволиться с работы под давлением своего начальника – академика Халатникова. Через две недели также подала на выезд его первая жена и сын от первого брака – Вадим.
Приехав сразу же после подачи заявления в Харьков, ученый поделился произошедшим с его знакомыми метаморфозам. Завидев Азбеля на улице, те отводили взгляд и начинали идти в совершенно другом направлении. «Ты просто себе не представляешь, что тут происходило после твоего последнего приезда, – объяснил Азбелю один из его друзей. – Некоторых из нас вызвали в Большой дом и спрашивали о тебе. Нас предупредили, что ты опасный сионист, агент израильской разведки». Друзья также поделились с Марком Яковлевичем подозрением, что его сосед, инженер-химик, сказал в КГБ, что ученый всю жизнь был сионистом и, несомненно, шпионил в интересах евреев и Америки.
Ожидая ответа от советских органов, Азбель решил присоединиться к инициативе своего давнего друга – Александра Воронеля, который подал свое заявление на выезд за несколько месяцев до Азбеля. Для поддержания научного тонуса «отказников» Воронель решил инициировать специальный семинар, на котором должны были слушаться доклады и обсуждаться свежие научные идеи.
Сначала на этих собраниях присутствовали всего несколько человек: Марк Азбель и Александр Воронель, Виктор и Ирина Браиловские, доктора Дан Рогинский и Виктор Мандельцвейг, профессора Моше Гитерман и Вениамин Файн, доктор Евгений Левич, профессора Александр Лернер и Вениамин Левич. Со временем семинар начали регулярно посещать более двадцати ученых. На Западе были созданы рабочие органы семинара: «Международный секретариат» и «Международный совет поручителей и рекомендателей», а в Москве – «Советский оргкомитет по поручительству Тель-Авивского университета», в который, помимо Марка Азбеля, вошли еще 17 советских ученых, которым было отказано в репатриации в Израиль.
Другим значительным проектом, над которым работал Марк Яковлевич, был самиздатовский журнал «Евреи в СССР», ставший первым изданием такого рода, появившемся в Советском Союзе с 1920-х годов.
Азбель много работал над «Евреями в СССР», был одним из руководителей научного семинара, но большую часть его времени занимали консультации для людей, которые надеялись подать заявление на получение выездной визы. В те дни большинство советских граждан понятия не имело, как это сделать: что потребует от них визовый отдел или, что важнее всего, как им выжить в промежутке до получения разрешения, когда, по всей вероятности, их вышвырнут с работы. Все они жаждали совета, особенно от того, чье имя было известно и чье мнение все уважали.
Почти каждый, кто приходил к Азбелю, был совершенно незнакомым ему человеком. Люди были очень разные и не всегда приятные. У одних были вопросы, связанные с их будущими финансовыми перспективами в Израиле, некоторые просто хотели сбежать от жены и детей. Какими бы причудливыми ни были людские планы, ученый-отказник вынужден был сохранять невозмутимость и в который раз объяснять потенциальным репатриантам все тонкости советского законодательства в плане выезда за границу.
Помогая репатриантам, Марк Яковлевич постоянно был на связи с Израилем. Известный русский прозаик, поэт и драматург Владимир Войнович вспоминал, как Марк Азбель рисковал, передавая по его телефону сведения о готовящихся уехать в Израиль советских евреях. Придя в гости к писателю вместе с Виктором Браиловским и другими отказниками, он по несколько часов надиктовывал в трубку примерно следующее: «Он купил 4 лампочки по 23 ватта» (то есть человек уезжал 23 апреля). В конце концов органы не выдержали и отключили Войновичу телефон. Но писатель не был в обиде на Азбеля – тот организовал большое дело!
Еще одним направлением деятельности было оказание материальной помощи отказникам, лишенным законных средств к существованию. Получая из-за границы валютные переводы или реализовывая дефицитные в Союзе американские джинсы, фотоаппараты или японские магнитофоны, полученные из-за границы, активисты могли как-то обеспечивать жизнь людей, находившихся в отказе, распределяя деньги среди нуждающихся. Самым желанным товаром были детские витамины в форме героев мультфильмов, которые, под видом конфет, можно было присылать сидевшим в тюрьмах узникам Сиона. В тюрьмах по-прежнему кормили впроголодь, посылки принимали редко, а авитаминоз среди заключенных был нормой.
Тот вид деятельности, в который Азбель был вовлечен, не мог продолжаться долго, не привлекая внимания милиции и КГБ. В течение многих лет люди в погонах появлялись у Азбелей так часто и в такое непредсказуемое время дня и ночи, что их маленькая дочь Юлия спрашивала: «Почему здесь всё время милиция?» Знание того, что все разговоры дома прослушиваются и большую часть времени он находится под пристальным наблюдением, стало для Марка Яковлевича привычным атрибутом жизни.
В апреле 1973 года бывшую жену Азбеля и его сына выпустили в Израиль. На горизонте замаячил огонек надежды, что вопрос с репатриацией рано или поздно будет решен. Однако вскоре после отъезда Найи Штейнман и Вадима, Марк Яковлевич получил по почте уведомление, которое могло означать лишь одно – отказ на выезд в Израиль. В ОВИРе опасения подтвердились. На вопрос о причине отказа чиновница сухо ответила: «Государство считает нежелательным, чтобы вы покидали страну».
Первое, что Азбель сделал после отказа, – написал письмо в один из лучших и старейших британских научных журналов – Nature – с обращением к ученым всего мира, призывая их поддержать евреев-ученых СССР в их борьбе. “Nature” и несколько других профессиональных журналов, в том числе “Physics Today” и “Chemical and Engineering News”, отозвались и стали бесценными союзниками советских отказников. Еврейские ученые решили дать Кремлю бой, заявив во всеуслышание, что они готовы бороться за свои права и свободы.
Действовали дерзко. Передав через уехавшего 10 декабря 1973 года в Израиль товарища пресс-релиз для мировых СМИ о начале протестной голодовки, Марк Азбель со своими товарищами провели эффектную акцию в одной из московских квартир. Не проходило и десяти минут, как им поступал новый звонок от западных журналистов. На двенадцатый день голодовки власти пошли в психологическую атаку: матери одного из голодавших, математика Анатолия Либгобера, позвонили и сообщили: если он прекратит голодать, его выпустят из страны. На предложение генерала КГБ Либгобер ответил отказом, хотя голодавшие заранее решили – если кто-то из них получит визу, он немедленно покинет Советский Союз. Несмотря на отказ бросать товарищей, еще до окончания голодовки Анатолий Либгобер перестал быть гражданином Советского Союза. Советские сатрапы решили безотлагательно выслать его из страны на все четыре стороны. Освобождение Анатолия Либгобера было не единственным результатом акции: после ее проведения еще несколько ученых получили визы. Это был прорыв: за год, предшествовавший голодовке, не выпустили ни одного ученого. Ученые-отказники чувствовали, что выполнили свою задачу, а результат оказался даже более внушительным, чем они ожидали.
После того, как Азбеля выгнали из Института теоретической физики за подачу заявления на выезд в Израиль, работать ему нигде не давали. Но зато на помощь поспешили израильтяне. Один из телефонных звонков, поступивших Азбелю из-за границы, был от президента Тель-Авивского университета – профессора Юваля Неэмана, одного из самых выдающихся мировых умов. Узнав про проблемы ученого от одного из американских светил, он предложил Азбелю должность профессора в Тель-Авивском университете. Советский физик посчитал это предложение большой честью и немедленно его принял. И с 1 января 1973 года он, гражданин СССР, числился в штате одного из лучших израильских вузов. Свои лекции Марк Яковлевич читал израильским студентам по телефону. В 1975 году Азбель точно таким же заочным образом был избран адъюнкт-профессором Пенсильванского университета.
Потихоньку власти продолжали выпускать людей: уехал Дан Рогинский, за ним настала очередь Моше Гитермана. Но после Войны Судного дня выдачу виз снова приостановили.
Вопрос сионистского движения решался на самом высоком уровне. Когда в марте 1975 года шел судебный процесс против узников Сиона Бориса Цитленка и Марка Нашпица, чекистам ужасно не понравилось, что Марк Азбель вместе со своими товарищами подготовили обращения к американским профсоюзам, еврейским общинам и народу Израиля. В этих обращениях говорилось, что судилище представляло собой попытку советских властей сломить стремление еврейского народа к свободе.
27 декабря 1975 года Андропов докладывал, что за три дня до этого «группа еврейских экстремистов» предприняла попытку осуществить у здания Государственной библиотеки СССР имени Ленина в Москве «провокационную антиобщественную акцию» – демонстрацию протеста в связи с годовщиной суда по Ленинградскому самолетному делу. Благодаря принятым Комитетом госбезопасности мерам Марк Азбель и еще 13 наиболее активных отказников к месту проведения демонстрации допущены не были.
16 февраля 1976 года Марк Яковлевич был одним из шести представителей советских отказников, встречавшихся в приемной ЦК КПСС с начальником Отдела административных органов при ЦК КПСС Альбертом Ивановым и начальником Всесоюзного ОВИРа Владимиром Обидиным.
Советские бюрократы, нагло заявившие, что абсолютное большинство евреев, пожелавших уехать – 98,4% – уехали, не дали ни одного конкретного ответа. На это Марк Яковлевич вынужден был прямо на встрече заявить: «С сожалением хочу отметить, что компетентных ответов на все вопросы мы не получили... Однако мы понимаем, что такие занятые люди, как вы, не станут терять два часа своего времени, беседуя с нами и не собираясь сообщить ничего нового. Хотите ли вы, чтобы мы передали что-нибудь тем 70 евреям, которые ждут нас внизу у входа в приемную ЦК?» Собравшимся передали, что их дела будут взяты на контроль и пересмотрены. Однако результат был ожидаемым: люди получили очередной отказ.
После отъезда Александра Воронеля в 1974 году в Израиль Азбель стал председателем научного семинара, который отныне начал проводиться у него на квартире и носить международный характер. В семинаре участвовали не только местные отказники, но и выдающиеся ученые всего мира, включая многих лауреатов Нобелевской премии. Вся эта деятельность сопровождалась постоянными вызовами Марка Яковлевича в милицию, КГБ, а также отправкой младшему лейтенанту запаса Азбелю повесток на военные сборы. Невзирая на это давление, Марк Яковлевич находил время для научных изысканий. Во второй половине 1970-х он также принялся за новую для себя сферу – физическое изучение молекул ДНК.
В 1977 году власти окончательно пошли в разнос. 5 марта 1977 года в «Известиях» вышла статья некоего отказника Сани Липавского, где он сообщал, что отозвал свое заявление о выездной визе. В статье под громким названием «Открытое письмо гражданина СССР кандидата медицинских наук С. Л. Липавского» автор утверждал, что был информатором ЦРУ, а также перечислял других, кто был также «связан с ЦРУ», и с кем он «поддерживал контакт». Некоторые упомянутые им «шпионы» и их сообщники уже успели уехать в Израиль, но многие всё еще находились в СССР. Среди них был и профессор Марк Азбель. Критика, больше напоминавшая угрозу, звучала весьма адресно: «Ими руководили желание “подогреть” эмиграцию из СССР и стремление подорвать устои советской власти. В связи с этим выдвигались различные идеи по проведению в Москве незаконных, по существу, провокационных мероприятий в виде созыва “международной конференции физиков”, “международной конференции по еврейской культуре”, на которые рассылались приглашения видным зарубежным ученым».
Никто из отказников не ожидал такого зверского возрождения сталинского духа. Марк Яковлевич сразу же вспомнил о «заговоре врачей» и возможных последствиях этой публикации. Вскоре после появления этой статьи повсюду – в различных учреждениях, на рабочих местах, даже в многоквартирных домах, – начали проводиться закрытые партийные собрания. Они были созваны для осуждения советских сионистов. Один из друзей Азбеля, Вениамин Богомольный, был избит бандой хулиганов на одной из московских улиц. Когда милиционер попытался вмешаться, нападавшие просто предъявили ему удостоверения КГБ и возобновили избиение Богомольного. Затем последовал арест старого соратника Азбеля – Анатолия Щаранского.
Атмосфера напряжения и ужаса сгущалась с каждой минутой. Марк Яковлевич очень боялся попасть в тюрьму, оставив свою рукопись по проблемам физических методов в изучении молекул ДНК незаконченной. А еще профессор хотел завершить работу над текущим номером журнала «Евреи в СССР», запланировав для этого короткую поездку в Ленинград.
Но после визита в Ленинград давление кагэбэшников усилилось. От Азбеля требовали прекратить проведение семинара ученых и дать обличающие показания по делу Щаранского. Но как ни старались органы, сломить отважного ученого у них не получилось.
Вскоре после серии разговоров в КГБ Марк Яковлевич получил по почте открытку из ОВИРа и приготовился к очередному отказу. Однако на открытке почему-то было написано, чтобы Азбель срочно позвонил по указанному телефону. В назначенное время из стоящего у дома телефона-автомата ученый набрал номер сотрудницы ОВИРа, которая сразу же заявила: «Итак, ваша проблема решена». Азбель не понял, куда чиновница клонит: «Что вы имеете в виду?» Ответ был ошеломляющим: «Вам разрешено покинуть Советский Союз». Советская власть решила избавиться от одного из самых деятельных активистов.
Последние дни в СССР профессор Азбель едва запомнил – всё происходило будто в тумане. Вылет был, наоборот, более чем запоминающимся. Отказников до последнего не выпускали паспортный контроль и «люди в штатском», из-за которых даже пришлось задержать вылет самолета – якобы в связи с плохими погодными условиями. Складывалось впечатление, что власти до последнего не решались отпустить Азбеля с семьей на волю.
Приехав летом 1977 года в Израиль, Марк Азбель сразу же приступил к преподавательской работе в Тель-Авивском университете. Через два месяца после приезда в страну он отправился в свою первую научную командировку в США.
Крупный специалист по электродинамике металлов, в Израиле он начал успешно заниматься совсем другим направлением – физикой неупорядоченных систем. Проявлял он интерес также и к теоретической биологии. В частности, разрабатывал феноменологическую теорию эволюции смертности, занимался статистическим анализом структуры и физических свойств ДНК. Количество статей, опубликованных Азбелем в 1977–1991 годах, превышает сотню – потрясающий научный результат!
Долгие годы, выходя из подъезда своего многоквартирного дома в Рамат ха-Шароне, он вздрагивал, когда проезжающая машина замедляла ход и останавливалась рядом с ним. Профессору на мгновение казалось, что он всё еще в Советском Союзе, а из машины сейчас начнут выпрыгивать люди в серых костюмах.
Продолжая заниматься научными изысканиями, Марк Яковлевич постоянно был вовлечен в общественную работу, а с приездом Большой алии из СССР – старался помогать новым репатриантам. Правда, не все оценивали эту помощь по достоинству. У Азбеля был непростой характер, часто случались конфликты. Особенно невзлюбили его некоторые ученые-репатрианты: физик искренне считал, что тот, кто действительно чего-то стоит, без труда находит работу. Критерии оценки научного потенциала репатриантов, выставленные Азбелем, были жесткими. Но гениальный физик был очень требователен и к себе, не только к другим.
Марка Яковлевича не стало 31 марта 2020 года. Выдающемуся ученому неоднократно предлагали уехать в Америку – центр мировой науки. На это у категоричного Азбеля был четкий ответ: «Я – сионист». Гордый сын Эрец-Исраэль не мыслил себя вне своего народа.
Ицхак Арад (Рудницкий)
(1926–2021)
Более двадцати лет израильский Музей Катастрофы и героизма «Яд ва-Шем» возглавлял историк и военный, демобилизовавшийся из ЦАХАЛа в звании бригадного генерала, Ицхак Арад. Для своих коллег он был просто Толькой, будто парень из глухой белорусской деревни. Доля правды в этом была. Еще до того, как Арад встал на защиту израильской независимости, он плечом к плечу c советскими партизанами сражался против нацистов в Литве и Беларуси. Ицхак Рудницкий, Толька-партизан, Ицхак Арад — все эти имена являются свидетельствами сложной и героической жизни этого уникального человека.
Родился наш герой 11 ноября 1926 года под именем Ицхак Рудницкий в местечке Свенцяны, недалеко от Вильно. В раннем детстве Ицхак переехал с родителями в Варшаву. Его отец, Израиль-Моше, служил кантором в варшавской синагоге «Мория», мать, Хая Хармац, была домохозяйкой. Помимо сына у Рудницких была и дочка — Рахиль.
Детство Ицхака было беззаботным, но в одно ужасное утро, 1 сентября 1939 года, его разбудили какие-то крики. Выбежав на улицу, 12-летний Ицхак увидел необычную картину: группы людей вышли на проезжую часть и о чем-то громко спорили. «Да польская армия вместе с Англией и Францией раздавит этого клопа, Гитлера!», — кричал высокий мужчина, стоявший посреди толпы. Ему оппонировал другой, куда менее оптимистичным тоном: «Пан ошибается, а будет с нами ровно то же самое, что произошло с Чехословакией!». Ицхаку стало понятно, что то, о чем говорили все эти месяцы, началось: Германия напала на Польшу.
Всю последующую жизнь Ицхак Арад вспоминал слова своего отца, пережившего Первую мировую войну: «Одна надежда, что судьба наша в этой войне будет лучше, но я сильно сомневаюсь». То, что слова Рудницкого-старшего были пророческими, стало понятно к 7 сентября 1939 года, когда слухи о поражениях польских частей на фронте подтвердились.
Несмотря на призывы сестры Рахиль срочно уезжать из города и двигаться в сторону Свенцян, родители Ицхака долго колебались. Через сутки, к 8 сентября, все надежды окончательно рухнули: город оказался окружен. За недели осады Рудницкие несколько раз балансировали на грани жизни и смерти, прячась от бомбежек, которые унесли жизни многих жителей их дома. Когда 30 сентября 1939 года Варшава капитулировала, люди понадеялись, что самое страшное уже позади. Однако жуткая правда заключалась в том, что взятие города стало лишь прелюдией к настоящей драме.
В особенности это касалось евреев, которые уже с первых дней оккупации увидели, что им готовят воспитанные Гитлером молодчики. Развернув полевые кухни для раздачи варшавянам хлеба и супа, немцы тщательно следили, чтобы на кормежку не могли рассчитывать евреи. Придя однажды за едой на улицу Лешни, Ицхак прошел через унизительную проверку. Не обнаружив в нем типичных семитских черт, немцы и помогавшие им поляки позволили мальчику взять буханку хлеба. Однако другим его соседям по еврейской улице не повезло: из очереди их вытолкали.
В синагогу «Мория», где служил отец Ицхака, вскоре наведались нацисты: выгнали молящихся и приказали им плясать посреди улицы. В другой раз, когда Ицхак отмечал в синагоге свою бар-мицву, торжественно читая отрывок из Пророков, собравшиеся услышали скрип тормозов прямо у дверей здания. Евреев охватил ужас, но через несколько минут напряженного молчания они услышали, что немцы уезжают. Даже в самые страшные дни случались чудеса.
Другим таким чудом было возвращение в конце ноября 1939 года в семью Рахили. За месяц до этого она была отослана к родне в Свенцяны, и весь этот месяц о ее судьбе ничего не было слышно. Добравшись до Варшавы, она сообщила, что в Свенцянах, ставших частью Белорусской ССР, все спокойно, поэтому на домашнем совете Рудницкие решили отправить детей через границу.
В канун Рождества, 24 декабря 1939 года, Ицхак и Рахиль выехали из Варшавы на восток. При помощи платных проводников пересечь новую границу с СССР не составило особого труда. Правда, на малой родине Рудницких обстановка была не такой радужной, как рассказывала Рахиль. Советы допустили евреев в местное самоуправление, но предпочтение отдавали коммунистам, разогнав при этом все национальные организации и уничтожив частный сектор.
В Свенцянах Рахиль и Ицхак жили в семье дяди. Хоть дети были записаны в русскую школу, взгляды ее учеников были вполне сионистскими. Пряча ивритские книги, оставшиеся из разогнанной школы системы «Тарбут», Ицхак вместе с кузеном Иоськой Рудницким и одноклассниками собирались в соседнем лесу, чтобы попрактиковаться в иврите и вместе помечтать об Эрец-Исраэль. Родители присылали в Свенцяны письма, сообщая Рахили и Ицхаку о своих попытках вырваться к ним при помощи немецко-советской комиссии по обмену населением.
Война напомнила о себе снова летом 1940 года. Оккупировав Литовскую Республику, большевики провели границу между БССР и новоявленной ЛитССР ровно по восточной границе местечка. Свенцяны оказались в Литве. Из соседнего Вильно приходили обнадеживающие известия: большевики дали добро на отъезд в Палестину тем евреям, у которых были готовы британские сертификаты. Некоторым удавалось уехать даже в Америку. Рудницкие и Хармацы тоже хотели уехать, но так и не успели.
22 июня 1941 года союзник СССР, гитлеровская Германия, повернул свое оружие против бывшего партнера. Прекрасно помня про бесчинства немцев в Варшаве, 14-летний Ицхак решил из Свенцян срочно уходить. На четвертый день войны, рано утром, он попрощался с Рахилью и всеми родственниками, и вместе с двоюродным братом, Иоськой Рудницким, и другом, Гришкой Баком, направился в сторону леса Ходоцишки. Первая попытка уйти от немцев у ребят провалилась. Примерно в 8 километрах от местечка кто-то обстрелял их из винтовок и автоматов. Еще больше на них подействовали трупы евреев, расстрелянных неподалеку от этой засады. Беглецы спешно вернулись в Свенцяны.
С приходом немцев литовцы взяли власть в свои руки. Евреев избивали на улицах, грабили, хватали и везли на каторжные работы. На уборке у литовского офицера оказался после одной из облав и Ицхак, получивший к концу дня «заработок» в виде тумаков. Жизнь евреев с каждым днем становилась все более невыносимой.
В конце сентября, в канун еврейского Нового года, по Свенцянам пошел слух о скорой высылке евреев в лагерь Полигон, в 12 километрах от местечка. И действительно, 26 сентября 1941 года городок окружили литовские полицейские и эсэсовцы. Евреям объявили, что завтра они будут депортированы в Полигон. К вечеру двенадцать парней, среди которых были двоюродный брат Ицхака, Моше-Юдка, и его друг, Юдка Шапиро, собрались бежать.
После тяжелого расставания с родными Ицхак с друзьями через поля пошел к шоссе. После долгих скитаний парни решили разделиться и малыми группами пробираться в местечко Глубокое, где все еще оставалось много евреев. Из четырех троек, на которые разделилась вышедшая из Свенцян группа, до Глубокого смогли добраться лишь три. Тройка во главе с Юдкой Шапиро, пламенным сионистом, мечтавшим работать в кибуце, была схвачена полицией в местечке Дуниловичи и расстреляна. Уже в Глубоком, прямо на улице, схватили и вечером того же дня убили на территории соседнего лагеря для военнопленных еще одного друга Ицхака.
Мальчик уже и не рассчитывал увидеть свою сестру, но однажды в декабре, откуда ни возьмись, в Глубоком появилась Рахиль. Работая в гетто, он смогла избежать депортации и расстрела свенцянских евреев. Рахиль прекрасно говорила по-польски, а из Свенцян в Глубокое ее перевез на телеге крестьянин-католик, правда, небесплатно. В конце декабря брат и сестра снова оказались в опустевших Свенцянах.
В гетто оставалось 500 евреев, в большинстве своем мастеровые и их семьи, которые были оставлены немцами для разных необходимых им работ. Ицхака нелегально приютила в своем маленьком домике одна еврейская семья, но в самом начале февраля 1942 его схватили литовские полицаи, которые искали людей, не имевших разрешения на работу. На счастье, литовцам были нужны люди — для работы на складах трофейного оружия. В первый же день Ицхак смог незаметно сунуть под рубашку обрез, став первым в гетто человеком, у которого появилось оружие. Через несколько недель пистолетов и винтовок, добытых и на складе, и в довоенных тайниках местных жителей, хватало уже на десяток бойцов.
В апреле 1942 года это оружие пришлось закопать, чтобы не быть разоблаченными гестапо, но восполнить потерю помогли местный коммунист-литовец и его знакомый, бывший сержант советской милиции: евреи поддерживали с ними подпольную связь.
Тема ухода из гетто в леса не сходила у Ицхака и его товарищей с повестки дня. Особенно повлияли на них слухи о действовавших в округе советских партизанах. Вскоре по Свенцянам пронеслась новость: 19 мая 1942 года советские партизаны уничтожили недалеко от местечка двух немецких офицеров. Засадой руководил Федор Марков, бывший учитель истории в советской еврейской школе и член Верховного совета Белорусской ССР. Весть о появлении Маркова, которого молодые евреи отлично знали, поскольку были его учениками в «Фолксшуле», стала для них большой поддержкой.
Песах 1943 года Ицхак вместе с товарищами по подполью уже отмечал в лесу, где они оборудовали хорошо замаскированный лагерь. В середине мая к ним в лагерь пришли два партизана, воевавшие в отряде имени Чапаева, и забрали ребят к себе.
Чапаевцы располагались у местечка Козяны, в глубоком лесу. Через несколько дней командир отряда, Николай Сидякин, собрал присоединившихся к отряду евреев и скомандовал — добыть в селах оружие. Те пистолеты и обрезы, которые Ицхак с друзьями принесли с собой, оказались самым лучшим оружием в отряде; Сидякин сразу же забрал их и отдал старым бойцам. Этого Ицхак не ожидал, но делать было нечего. Новое оружие пришлось отбирать у крестьян, насобиравших его по полям сражений.
В отряде имени Чапаева Ицхак пробыл недолго. После высадки в расположении чапаевцев литовских партизан-коммунистов под командованием Мотеюса Шумаускаса его, как бывшего жителя Литовской ССР, перевели в отряд «Жальгирис». Ицхак вошел в состав подразделения «Вильнюс», насчитывавшего 24 бойца. У многих в оккупированной Литве жили родные, поэтому все партизаны взяли себе фиктивные имена и фамилии: так Ицхак стал Толькой-партизаном, Анатолием Куницким.
После нескольких дней пребывания в лесу Ицхак был послан с другими партизанами заминировать железнодорожную линию на отрезке между Ново-Свенцянами и Подбраде. Заложив в первый раз в жизни пехотную мину под рельс, Ицхак со своим командиром, Бондаросом, заслышали подходивший к насыпи патруль. Спрятавшись на вершине небольшого холма, партизаны увидели вдалеке огни приближающегося состава. Вскоре раздался страшный взрыв и вырос столп огня, а немецкий патруль, подбежавший к месту крушения, начал стрелять в сторону леса. Первая «охота» завершилась удачно. Сообщение было немедленно передано в штаб литовских партизан в СССР.
Советское партизанское командование зачастую испытывало недоверие к бежавшим из гетто евреям. Антисемитизм в своих рядах многие командиры считали вполне нормальным явлением, но Ицхак доказал: евреи могут воевать! В отряд «Жальгирис» приняли и других его товарищей.
Их серьезным противником на этом участке были латыши, стоявшие в деревне Ольшево. Как вспоминал Арад, в конце концов они пошли на хитрость: в соседнее с Ольшевом село отправили трех еврейских бойцов, которые начали отбирать у крестьян еду, громко разговаривая на идиш. Тем временем почти все бойцы «Вильнюса» залегли в засаде на выходе из деревни. Пропустив крестьянина на лошади, поскакавшего за латышами, партизаны приготовились к бою. Тот день латышские добровольцы запомнили надолго: обстреляв поспешившую в Ольшево колонну из пулеметов и автоматов, партизаны успешно отвадили приспешников Гитлера от дальнейших вылазок.
Помимо рядовых операций по подрыву эшелонов и нападений на вражеские заставы, Ицхак принимал непосредственное участие и в совсем уж дерзких акциях. Так, в конце марта 1944 года звено Ицхака из 5 бойцов, одевшись в крестьянскую одежду, средь бела дня приехало на санях в Свенцяны и ликвидировало германского губернатора округа Фрица Олия и его заместителя Хайдмана.
После того как в плен к литовским коллаборационистам попал командир одной из боевых групп «Вильнюса», лейтенант Семенов, Ицхак вызвался его спасать. Подстреленный Семенов лежал в больнице в Свенцянах, к нему была приставлена охрана. Охранника у входа в здание партизаны отключили ударом приклада. Ицхак, с автоматом ППШ наперевес, побежал искать Семенова по палатам. Через несколько минут раненого командира удалось найти и вывести на улицу. Смельчаки смогли уйти к своим, взяв при этом одного языка-литовца.
Партизанская война закончилась для Ицхака 6 июля 1944 года в Свенцянах. Через некоторое время Ицхаку стало известно, что его сестра Рахиль выжила и находится в Вильно. Как оказалось, Рахиль воевала в отряде из Рудницких лесов и участвовала в освобождении города.
После организации учреждений местной советской власти соединение «Вильнюс» было распущено, а часть его бойцов, включая Ицхака, поступила на работу в милицию. Хорошо зная леса, они боролись с литовскими «лесными братьями». Люто ненавидя коммунистов и евреев, сдаваться литовцы не собирались, нападая даже на небольшие воинские подразделения, не говоря о местных милиционерах и активистах. Воевали «зелёные» умело, но в конце концов были разбиты.
Свой долг перед СССР Ицхак выполнил сполна, а что делать дальше, он знал: после падения Германии он обязательно доберется в страну Израиля! Находясь в Вильно, он узнал, что, по соглашению между Советским Союзом и правительством Польши, бывшие польские граждане могли вернуться в Польшу. Но будучи сотрудником милиции, просто так уехать он не мог. Пришлось инсценировать свою смерть. Ицхак сказал коллегам, что пойдет к девушке, ночью пострелял у леса, имитируя свой захват в плен литовцами, и скрылся. В Польшу он прибыл 8 мая 1945 года, за день до конца войны с гитлеровской Германией.
Поселившись в Лодзи, Ицхак начал поиск своих родителей, которых не видел с декабря 1941 года. Но, приехав в Варшаву, он не смог даже с точностью определить, где стояли его дом и школа: весь район представлял собой груду камней и железа. Молодой ветеран узнал, что вся его улица была отправлена в лагеря смерти, и его родителей уже давно нет в живых. В Польше дел у него больше не было.
В июне 1945 года Ицхак выехал из Польши по поддельным греческим документам. До итальянской Падуи Рудницкий добирался один, хотя до этого успел вступить в группу «Партизаны, солдаты и халуцы», обратившуюся за помощью в переправке в Эрец-Исраэль к движению «Ха-кибуц Ха-меухад». Именно тогда Толька-партизан стал Ицхаком Арадом, хотя на свое партизанское прозвище все равно продолжал отзываться.
В середине октября 1945 года корабль «Хана Сенеш», на борту которого был Ицхак Арад, отплыл в направлении Подмандатной Палестины. В ночь на 25 декабря 1945 года нелегальные репатрианты приблизились к побережью в районе Нагарии и смогли выйти на берег.
Первые шаги на родине Арад сделал в кибуце Ягур, снимая там жилье у композитора Иегуды Шарета. Мечтая когда-то в белорусских лесах работать в кибуце, Ицхак очень полюбил Ягур, но начиналась финальная борьба за страну. Как опытный воин, Арад Ицхак решил завербоваться в Пальмах. Кибуцники пытались его отговорить, заявляя, что он еще мало знал о стране, но Арад был неумолим.
Вскоре в страну нелегально прибыла Рахиль, и он, при ее моральной поддержке, начал готовиться к обороне Эрец-Исраэль. Ицхак присоединился к формировавшейся летной части Пальмаха, выполняя учебные полеты и параллельно учась на курсах офицеров-подрывников. В декабре 1947 года полеты прекратились, и Ицхак, как подрывник, участвовал в операциях против деревень Саламе и Яазур, из которых постоянно обстреливались еврейские кварталы Тель-Авива. Пожалуй, одной из самых эффектных акций того времени был взрыв на месте сбора главарей арабской группировки из Рамле. Именно Арад изготовил бомбу, замаскированную под корзину с фруктами, которая положила конец банде.
Когда летчики приготовились лететь на обучение в Чехословакию, Арад c удивлением узнал, что у него дальтонизм. C авиацией было покончено, а службу в штабе он отверг. Он окончательно перешел в подрывники. Командуя подрывниками, в апреле 1948 года Ицхак Арад участвовал в широкомасштабной военной операции под названием «Нахшон», результатом которой стал прорыв блокады Иерусалима. Прорвавшись в еврейскую столицу, Арад тут же принял участие в битве за район Шейх-Джаррах, деблокации пути к горе Скопус и очистке от неприятеля района Катамон. В перерыве между боями, в июне 1948 года, он женился на Михаль Финкельштейн из мошава Яркон, с которой он познакомился во время войны.
Битв в жизни Арада было еще много. После Войны за независимость Израиля он служил в бронетанковых корпусах, учился в командном училище. После Синайской операции принял командование 227-м танковым батальоном М4 «Шерман». Во время Шестидневной войны он помогал Ицхаку Хофи в его работе в качестве командира оперативного отдела в Генеральном штабе.
После войны он служил начальником штаба резервной дивизии и параллельно получил степень бакалавра истории и политологии в Тель-Авивском университете. В июне 1968 года Арад стал обладателем магистерской степени в изучении Холокоста, а через несколько лет стал доктором.
В 1972 году министр просвещения и культуры Игаль Алон предложил Араду возглавить Яд ва-Шем. Невероятно плодотворная работа Ицхака Арада на этом поприще продолжалась до 1993 года. Он исследовал Вторую мировую войну и Холокост, опубликовав множество книг, выступал и как автор, и как редактор изданий по этим темам. Одним из наиболее знаковых проектов, в которых он участвовал, была публикация «Энциклопедии Холокоста», всестороннего исследования в пяти томах, вышедшей в 1990 году. В 2004 году Институт Яд ва-Шем наградил Арада «Мемориальной премией Джейкоба Бухмана», которая ежегодно присуждается писателям, художникам и исследователям, участвующим в увековечивании памяти жертв Холокоста. Арад получил премию за свою книгу «История Холокоста – Советский Союз и присоединенные территории».
В 2007 году в жизни 81-летнего Арада наступил еще один этап. В Литве историка обвинили в участии в убийствах гражданских лиц и участников литовского сопротивления. Ицхак был крайне удивлен: никаких фактов у следствия не было, а все обвинение строилось на его собственных мемуарах. В них он ничего не таил, вполне открыто рассказывая, как выглядела война против коричневой чумы изнутри. В одном из своих интервью Арад раскрыл подробности общения с литовскими правоохранителями: «Я сказал – хорошо, я приеду и расскажу правду: как служащие литовских полицейских батальонов стреляли в наших детей». Примерно через полгода абсурдное дело развалилось и было закрыто. Всю эту кампанию ветеран объяснял желанием правых политических сил Литвы очистить собственную историю, при этом подчеркивая: «И это в Литве, где по сей день за сотрудничество с нацистами официально не осужден ни один человек».
Ветерана, всемирно известного историка не стало 6 мая 2021 года. Ицхак Арад был похоронен на кладбище в кибуце Эйнат, рядом со своей женой Михаль.
